— Чего ты там придумал с утра пораньше? — спросила она.

Я рассказал.

— Далековато Шэньчжэнь-то, — задумалась она.

— Ну нет так нет, — улыбнулся я. — Оно же вообще не критично. Извините, что по пустякам побеспокоил.

— Все равно делать нечего, — улыбнулась она в ответ. — Увидимся на завтраке, — проводила меня до выхода.

К Громыко зайти, что ли? Надо придумать повод.

— В карты все еще не играть! — заявил я дядям и постучал.

Андрей Андреевич тоже пожилой, поэтому открыл почти сразу, будучи одет как я — в рубаху и брюки.

— Доброе утро. Я пришел учиться, — нагло улыбнулся я.

— Проходи, ученичок, — невозмутимо посторонился он.

Обстановка в прихожей и гостиной — те же самые, но в этот раз мы пошли в кабинет, где Громыко уселся за стол и с легким оттенком укоризны на лице закопался в кучу бумаг.

Понимаю.

— Скрупулезность и педантичность в работе — это самое главное, — начал он процесс обучения, и я пристроился на стуле напротив. — Не смотри в бумаги, — зыркнул он на меня исподлобья, и я отвел глаза.

Обидно — то, что я увидел, мне и так знакомо.

— Всегда нужно готовиться так, чтобы быть сильнее и увереннее врага, — продолжил он. — Материалы по теме переговоров — это понятно. Так же обязательно изучить аналитику, биографию и личностные качества оппонентов.

— Так и стараюсь делать, — осторожно кивнул я.

— Торопиться — нельзя, потому что оппонент тоже человек и устает. А мы уставать не должны, и тогда, когда устанет он, можно начинать торговаться.

— Я обычно просто называю цену и ухожу, — похвастался я.

Громыко хохотнул:

— В коммерции такой подход может и работает, но у нас здесь «торговля» посложнее.

— Я понимаю, Андрей Андреевич, — простимулировал я его на продолжение.

— На переговорах нужно молчать и слушать. Когда человек слушает — это чувствуется, и хочется рассказывать ему больше. Люди — болтливы! — смерил меня взглядом и вернулся к бумагам. — Для этого же желательно задавать вопросы. Делая так, ты воссоздаешь ролевую модель хозяин-гость. Хозяин — спрашивает и слушает. Гость — отвечает и предлагает.

— И у хозяина в этом случае как бы право выбора, — кивнул я.

— Хозяин так же оценивает ценность самого гостя, — кивнул в ответ Громыко. — Который может оказаться очень лёгким и подсознательно принимать позицию слабого. А самое главное, — он поднял на меня взгляд. — Они слабые и есть, потому что за нами — самая сильная армия в мире и уверенность в своей правоте.

— Приятно быть добром с кулаками, — улыбнулся я.

— Но демонстрировать кулаки — это дурной тон или последнее средство.

— Первое — чаще?

— Чаще, — подтвердил Громыко. — Вопросы?

— Нет вопросов, — понятливо поднялся я на ноги. — Спасибо за урок, Андрей Андреевич.

— Увидимся на завтраке, — не стал он меня провожать.

Можно заглянуть в спальню, но это очень невежливо, поэтому я покинул апартаменты министра и пошел к себе. Неплохо скоротал утро!

* * *

Таких слушателей у меня еще не бывало. Японцы любят меня за другое — как производителя контента. Свои — по совокупности добрых дел и опять же из-за контента. Корейцы — для маленьких я друг их бога, а корейцы постарше умеют говорить то, за что не посадят, как бы грустно это не звучало. А вот китайский комсомол, собранный в актовом зале их штаб-квартиры, слушал меня предельно внимательно и с восхищением на лицах.

«Восхищение» — это вообще лейтмотив моего общения с китайскими товарищами уровня ниже Мао и его приближенных. Загибаем пальцы — красив, высок, подтянут, обладаю великолепно поставленным, натренированным голосом, жутко талантлив, пережил ряд покушений, прихожусь внуком русскому царю. Ну не достойный ли кумир?

За моей спиной — задрапированный плакатом еще Сталинских времен задник сцены, в верхней части которого, скрестив «палки», развеваются флаги СССР и КНР. Под ними — картинка с Кремлем и Пекинский дворец. Надписи, соответственно: «Москва-Пекин», на русском и на китайском.

Прибыл я сюда с охраной и парой кураторов — один из нашего МИДа, другой — из китайского — разумеется, Виталиной и охраной. Мне здесь легко и приятно, Фурцева окучивает жену Мао (у них почти вся поездка совместной программе посвящена), а вот Громыко приходится тяжко: с Китаем у нас тоже есть спорные территории — тот же Даман — и теперь, когда япошкам отломился такой гигантский кусок, Мао непременно захочет с этой темой разобраться. Потенциально-то мы и не против — толку нам с того Дамана — но «отдавать» сразу и покорно нельзя, за этот клочок земли можно выторговать много вкусного, в том числе — углубление реки Амур, сейчас сложное в исполнении по чисто юридическим причинам: один берег наш, другой — китайский. Острова не жалко — в этой версии реальности до кровопролития не дошло, значит и предательством по отношению к погибшим солдатам-пограничникам не будет. Да и какие тут «предательства», когда у нас большая геополитическая игра идет? От нее же всем станет лучше.

— Вот поэтому старшие товарищи и я считаем доклад Никиты Сергеевича Хрущева о культе личности Сталина несправедливым, — закончил я первую часть монолога. — Есть ли у вас вопросы, уважаемые товарищи?

Вопрос задал лично Ху Яобан — нынешний Первый секретарь ЦК КСМК, в первом ряду сидит, с другими шишками:

— Считаете ли вы режим презренного пса Чан Кайши преступным?

— Спасибо за вопрос, многоуважаемый товарищ Ху, — поблагодарил я. — Историческая параллель напрашивается сама собой — если бы во времена гражданской войны в нашей стране условный белогвардейский генерал оккупировал бы одну из областей и назвал себя истинным правителем, Советская власть считала бы его исключительно предателем народа и марионеткой Антанты. То же самое с Чан Кайши — каждый желающий родине процветания китайский товарищ всем сердцем поддерживает коммунистическую партию Китая и презирает оккупировавших остров нацистов.

В зале нацисты (не такие агрессивные, как европейцы: просто китайцы считают себя пупом земли, и на здоровье) были не хуже, поэтому от души похлопали. Я продолжил:

— Тайвань используется врагами Китая с целью давления на материковую часть страны. На дальней дистанции население Тайваня подвергнут всей мощи капиталистической пропаганды, прививая ложные идеи, превращающие любого человека в говорящую обезьяну, способную только потреблять и бредить на тему торжества демократии, которой почему-то считаются капиталистические режимы — нетрудно заметить, что многие семьи из тамошних так называемых «элит» стоят на вершине общества многие века. В то время как Советская власть воистину демократична, и в рамках наших политических надстроек взобраться на самый верх может даже сын простого крестьянина из Шаошаня, если будет обладать выдающимися личностными качествами и мудростью, — отвесил я комплимент Мао.

Народу это очень понравилось, и они с удовольствием похлопали.

— Как вы относитесь к инициативе Великого Кормчего вновь сделать Союз Коммунистической молодежи ведущей молодежной организацией Китая? — спросил один из замов Ху Яобана.

— Спасибо за вопрос, многоуважаемый товарищ Венкэнг. Здесь, с вашего позволения, я снова обращусь к истории. Революция высвобождает всю мощь народа, что позволяет этому самому народу очистить себя от паразитов, врагов и нахлебников. Но считать революцию нормальным, так сказать, «штатным» состоянием общества, значит назвать себя троцкистом. Революционно настроенные массы прекрасно подходят для борьбы с врагами, но малопригодны к государственному строительству. Рискну предположить, что великий товарищ Мао и его соратники знают об этом гораздо лучше нас с вами, поэтому, разобравшись с теми, кто мешал КНР идти в светлое будущее, они вернули ведущую роль вашему Союзу, как силе созидательной и способной приносить пользу Родине.

Вру как не в себя, а что поделать? Комсомольцы даже у нас по большей части массовики-затейники и потешная, старательная, трудолюбивая, но склонная к алкоголизму и разврату рабочая сила. Преувеличил, но не так уж и сильно — по крайней мере те, что у нас в совхозе трудились, такими и были.