Тогда мозг ежихи, надёжно упрятанный под слоями псевдоплоти и защитных пластин, отрубается. Кстати, наши учёные до сих пор не выяснили, почему Конклав предпочитает мозги ежих – мозгам всех остальных выживших подземных обитателей. Типа, хотя бы, тех же кротов. Или крыс. Может, потому, что ежихи отличаются безудержной, если её можно так назвать, храбростью? Особенно, если, как предполагают наши учёные, бедняжкам удалось внушить, что они защищают свой выводок…

Добивать тварюшек негуманно, но – надо. Мне, повторяю, вовсе ни к чему, чтоб в, возможно, самый ответственный момент, на меня напали с тыла. А ежихи – крайне опасны: одного укола смазанной курарином иглы достаточно, чтоб полностью парализовать даже самого здорового человека. На час.

Хорошо, что перчатки боекомплекта – тоже из кевлара. Достаю, надеваю. Работая плазменным резаком и виброножом, я вскрыл все эти «футбольные мячи», и располовинил мозги бедолаг. Да, с виду они сильно напоминают тех же ежей, только морских. Почти шары. С четырьмя манипуляторами-ногами. Титановыми, разумеется. И крохотным, с орех, содержимым черепной коробки. Биоробота-ежиху по-настоящему опасной делают не титановые ноги-манипуляторы. И даже не ядовитые иглы. А именно вот это: крошечный живой мозг.

Сожалея в который раз, что плазменная горелка-резак, как и вибронож, не берёт на дистанции дальше ладони, я иду дальше.

После «прихожей» начинается традиционный лабиринт: чёртово месиво коридорчиков-закоулков-шахт-чуланчиков-ям-ступеней… Не ведьмы, и их боссы, разумеется, всё это роют, укрепляют и – главное! – содержат в рабочем состоянии.

А мертвяки. И проходческие роботы. Которых, к сожалению, в распоряжении Конклава – сотни. Не повезло когда-то нашим: Конклав успел расхитить базу крупнейшей нефте- и угледобывающей компании.

Однако комбайны, после того, как выполняют основную работу, куда-то эвакуируют. Вероятно, для рытья следующих катакомб: слишком ценное хозяйство, чтоб оставлять нам в качестве трофеев.

Это я понять могу. Чем больше вот таких как эта, баз, хозяева ведьм нароют – тем больше шансы уцелеть. Членам Конклава. (До сих пор не понимаю, как им удалось в своё время убедить ведьм сохранить им жизнь. И более того: поставить их, живых, – руководить собой. Хотя нет – теперь-то мы все отлично понимаем: по части разработки новых стратегий этим лампасно-звёздным гадам из бывшего Штаба НАТА, и правда – равных нет! Плохо только, что разрабатывают они их – против нас.) И жить они хотят ничуть не меньше, чем мы, сохранившиеся «нормальные».

Люди.

С дугой стороны, нашим, людским, Общинам неплохо живётся в тех Убежищах, что удалось обнаружить, и «зачистить». И, разумеется, переоборудовать.

В очередном коридорчике слышу странные звуки: больше всего похоже на плачь.

Ребёнок?!

Вряд ли – никогда настоящих детей в катакомбах ведьм не встречал. Да и не только я – никто не встречал. Дети – это нечто почти божественное. Благополучные роды и здоровый ребёнок в каждой людской Общине – буквально Дар Небес!.. Самое дорогое. И спрятанное в самом глубоком и охраняемом месте. У нас.

И самое «быстрорасходуемое» – у ведьм: детей, как совершенно бесполезных, съедают в первую очередь.

Так что слышать детский плач странно: новый способ отвлечения?! Или…

Посветил в сторону звука ультрапрожектором: коридорчик проложен прямо в сырой осклизлой земле. Не облицован: полно дыр от личинок и всяких жуков. Размер – только-только проползти. И круглый. Служебный, значит. И звук точно идёт оттуда.

А грамотно: если враг – человек, а не машина, проще всего попробовать заманить его в ловушку именно детским плачем. А чем же ещё?!

Всё остальное эти хитро…опые твари, кажется, уже использовали!..

Я, конечно, не совсем идиот: вначале не меньше минуты исследую сканнерами всё окружающее пространство. Не хотелось бы оказаться блокированным в такой крысячей норе. (Как, собственно, и нигде!)

Практически чисто: ни механоидов, ни существ из плоти. (Что само по себе странно!) Но вот впереди – да, есть сигнал. Одиночный. Маленький. Кто-то, выделяющий тепло. Правда, тепла – маловато.

Э-э, чего я ерундой маюсь: как раз соответствует ребёнку весом до двадцати кэгэ.

Подползаю, двигаясь максимально бесшумно, и ругаясь мысленно.

Ох ты!..

В яме глубиной в пару моих ростов – маленькая девочка. Настоящая. Сидит, скорчившись в крохотный комочек. Её колотит дрожь: то ли шок, то ли – просто от холода.

Не такой я раззява, чтоб сразу, вот так, купиться. Работаю сканнерами ещё раз, слушаю, нюхаю, смотрю. Нет, никого! И под ней – не заминировано…

Ладно, попробуем:

– Эй! Ты в порядке?

Какое там – в порядке. Молчит, уткнувшись лицом в согнутые колени. Но рыдать перестала. Вроде как прислушивается.

– Я здесь, наверху. Не бойся – я охотник.

Длинная пауза. Начинаю опасаться, что девочка – жертва каких-то чудовищных экспериментов. Немая. Вдруг слышу тоненький приглушённый голосок:

– Охот…ник?.. – медленно-медленно, словно не веря услышанному, спутанная кошма серо-пепельных волос начинает подниматься. И вот уже на меня глядят два синих-пресиних фонарика: глаза. Блестящие в изображении с моего ночного глаза – словно сапфиры!

Меня будто бритвой по сердцу резануло: такие пронзительные!..

А ручонки-то: чисто – тростиночки! С потёками-разводами от слёз на грязи, которой она вся словно обмазана. Узенькие босые ступни. Остренькие коленочки – со ссадинами, покрытыми струпьями засохшей крови. Из всей одежды – только трусики…

Какой же изверг её сюда!..

Пришлось сглотнуть, чтоб продолжить:

– Да, я охотник. Меня зовут Рольф. А ты кто?

Она смотрит. Гос-споди, до чего трудно выносить её взгляд! В нём столько…

Всего.

Но вот после ещё одной долгой паузы:

– Я – Миерна.

– Отлично, Миерна. – как бы отвлечь её от шока и холода… Нужно что-то банальное, привычное. Но и – неожиданное в такой ситуации, – Есть хочешь?

Вот – порядок! В ещё больше расширившихся – как только такое возможно! – глазах появилось выражение осознания, а затем и – желания.

– Есть?.. Д-да, хочу!

– Тогда вставай, и давай руку!

– Нет. И все наши анализы однозначно показывают: она – самый обычный ребёнок. Может, немного истощённый, и невысокий для своих пяти лет. Перепуганный и одинокий. Но – абсолютно нормальный. Все рефлексы в норме. И психические тесты тоже указывают на… Ну, неважно. Я бы даже сказал, что вот именно это – то, что она нормальна! – и вызывает у нас самые большие подозрения.

Майор Андерс Стерлинг поторопился вернуть невольно нахмурившиеся брови на место. Погладил тщательно выбритый подбородок оставшимися пальцами правой, своей, руки. Снова обратил глаза к листам бумаги и рентгеновским снимкам, которые держал в протезе левой. В голосе прозвучало плохо скрытое раздражение:

– Да тут не то, что – подозрения, доктор! Страх! Даже меня, простите, матёрого служаку, жутко пугает тот факт, что в нечеловеческих условиях эта девочка сохранила рассудок и… Вы говорите – она только истощена? Никаких заболеваний?

Доктор Ханс Ханссен снова бросил короткий взгляд сквозь бронированное односторонне прозрачное стекло в камеру. Поднял лицо к собеседнику:

– Никаких. Даже столь распространённой сейчас дисфункции почек, или банального гриппа Юровского. Ни-че-го! Обследуем пятый день. Некоторые анализы делали по три раза – не могли поверить результатам! Она даже общается так, как должна общаться маленькая девочка, испуганная вначале, а затем – привыкшая к незнакомой обстановке. И это тоже наводит на определённые мысли.

– Думаете, она – специально обработанный агент? Подброшенный нам для… Втирания в доверие? И – какой-нибудь диверсии? Или сбора разведданных?

– Что ж, можно это и так сформулировать… Однако, майор, поскольку именно вы у нас, – доктор выделил слово «вы», – отвечаете за внутреннюю безопасность, вам, как говорится, и карты в руки. Наше дело – выявить и сообщить всю информацию по её результатам. Ваше – решить, представляет ли она для нас угрозу. И – выпускать ли её из бокса.