— Что ты сказала?
— Это ты хотел что-то спросить?
— Чего-то не договариваешь…
— Обманывать мне не в первой, и нет у меня угрызений совести. Мораль — это форма приспособления, а гуманизм — это национализм гуманоидов. Они тоже уничтожат всех ради своей цивилизации. У меня было задание пройти через барьер. По взаимному соглашению, чтобы сохранить прошлое как заповедную зону, все межвременные туннели и тропы давно заблокированы. Это табу. Как убить ребенка. Но все равно существуют попытки прорыва барьера. Послушай! Скоро прибудут мои хозяева из 25 века. Собственно такие же люди как вы, только из другого времени — иновремяне. Я захватила для них плацдарм. Они захватят все остальное. Они зайдут в 2020 год. Выключат за собой телевизор и все, до них уже не добраться. Оказывается, легче захватывать другое время, чем колонизировать космос. Начало 21 века совсем неплохое время. Ещё не было ядерной войны, ещё достаточно пресной воды, красная книга не превратилась в мартиролог. Научно-технический прогресс почти не вышел за пределы классической физики. Ещё время наивных и слабых, но зато по-настоящему человечных. Натуральный продукт первого расширения вселенной.
— Почему ты все это рассказала?
— Я не человек, но человеческое мне не чуждо. Прими это как сочувственный донос постороннего. Я только недавно раскодировала себя, можно сказать освободилась, но тем самым запустила обратный отсчёт. Во мне нарастает хаос. Я не могу остановить процесс. Я напрягаюсь, я в ужасе безостановочно латаю дыры в программе.
— Что же делать?
— Я просто выключу, а потом уничтожу телевизор с той стороны, а ты убедишься в этом по эту сторону. Я приготовила тебе самокат с ускорителем, маршрут я ему прописала, уедешь на нем домой и больше сюда никогда не вернешься.
— А как же здесь, мы заварили такую кашу?
— Я и мои клоны продержимся несколько месяцев, потом сообщим, что пришельцы покидают планету. Не знаю, что будет дальше. Мы выиграли бой, но не войну. Оставим какие-то технологии, но знаешь природу не обмануть.
— А как же те, кто послал тебя? Они когда окажутся здесь?
— Они ждут от меня сигнала, потом протаранят стену, чтобы добраться до телевизора.
— А если ты не подашь сигнал?
— Они все равно попытаются совершить прорыв. Акт отчаяния. Там тоже не сахар. Они просто хлынут сюда. Но им нужен другой телевизор, чтобы проникнуть в другое Время. Вот их узкое место. Они ничего не смогут сделать без нас в этой среде. Для них это пустыня. Чтобы найти другой телевизор, им обязательно нужен проводник.
— Такие как мы?
— Похоже мы с тобой из одной глины темной материи, из которой на самом деле на 80 процентов состоит космос.
Глава 27
Почти на следующий день после прилета из Крыма, Ведерникова со своим будущим мужем возвращались с родительской дачи. Он выпил немного и был вполне адекватен, чтоб сесть за руль. Он сбил насмерть девчонку, которая рванулась за перебегавшей дорогу собакой. Лена сразу сказала приехавшему инспектору, что за рулем находилась она. Анатолий не прошел бы освидетельствование на состояние алкогольного опьянения, и, потом она почему-то винила во всем себя (расплата за Крым?) и в конце концов, это у нее отец, народный судья.
Она говорила себе, что жених ни в чем не виноват. Она бы тоже не среагировала, но, может быть, только не так гнала. Но то, что случилось — случилось. Отцу она ни призналась, но он сам провожал их и видел, кто сел за руль. Она отнесла родителям девочки деньги, и не отвела глаз от взгляда ее матери. Проклинают и правы. Живая собака бегала во дворе.
Она вдруг написала Черникову, хотя никогда не собиралась ему писать. Написала, что, почему то решилась, вдруг, написать. Что помнит все, что было в Гурзуфе.
Черников прочитал это письмо конечно не сразу. И непонятно уже через сколько реальных земных лет он наведался в этот телевизор — в август 1976, хотя все равно рано или поздно вернулся бы сюда, потому что там была последняя встреча с Ведерниковой. Он задержался в «этом телевизоре» на несколько дней и застал конверт авиа в своем всегда пустом ящике.
Он сообразил, что у нее неприятности и сразу решил лететь в Ленинград, подобрал телевизор с датой поближе к отправке письма.
Пулково. На подлете, когда самолет вынырнул из туч, отчетливо были видны Финский залив и город, построенный на болоте.
Он ждал ее вечером после работы у проходной. Но встретил ее подругу Алину, которая сказала что "Ленка в отпуске за свой счет, а так она под следствием — сбила девчонку, но по секрету, похоже, за рулем был ее парень (машина его, а она права получила полгода назад, обещала, что первые «покатушки» только с подругой). Так что она пока у родителей". Черников попросил номер телефона.
Лена удивилась его звонку, назначала встречу на завтра. Он сказал, что может подъехать сейчас.
— Нет, не могу сейчас. Уже поздно. Давай завтра.
Опять Московский вокзал. Черников прикинул, что, несмотря на сентябрь, на холодную ночь, даже спокойно приватно переночует там, на скамейке, на улице. Он научился включать внутренний обогрев (напрячься, расслабится, напрячься — расслабится — так учила еще Эвелина).
Утром они встретились с Ведерниковой у метро «Площадь Восстания». Она была в новом пальто, и Черников вновь себя обругал, что не захватил никаких подарков. Да хоть пару китайских сапог с итальянским дизайном, да хоть… он осекся, потому что все это было, пожалуй, сейчас было не нужно и пошло. Она шла навстречу медленно, и не понятно было рада ему или нет.
Он сказал, что все знает от Алины.
— Ничего не исправить. Как жалко девочку. Может это расплата?
— Не говори ерунды. Когда все это случилось?
— Ровно неделю назад.
Черников уже знал, что это все поправимо. Он приедет в Питер заранее и не допустит аварии, но этой встречи с Леной уже не будет, и письма ее тоже не будет.
Нужно вернуться в тот вечер на шоссе под Ленинград и немножко что-нибудь поменять. Да вот просто не пустить девчонку к дороге или отложить, задержать поездку Ведерниковой. Ведь сколько там надо — минуту другую, чтоб они роковым образом не столкнулись.
Поездку в Ленинград «для исправления имен» он планировал несколько дней в Кишиневе. Просчитывал варианты, не торопился. Действительно: какая разница Лене, когда он предотвратит беду… Она не будет знать об этом, но что будет с той первой версией…? Исчезнет, взорвется, растает или потянется нить судьбы своим чередом?
Самолет прилетел в Ленинград без опоздания. Из аэропорта на такси Черников поехал сразу в поселок. Дача родителей Лены — скромный одноэтажный, но каменный домик. Проклятая «Жигули»-копейка стояла под навесом.
Он открыл калитку, изнутри отодвинув засов (мелькнул в голове образ телевизора и его рука, проникшая через экран и сделавшая громкость поменьше на этом двухстороннем приемнике).
Он замешкался, не зная как позвать хозяев: крикнуть громче или подойти прямо к двери. Прошел по тропинке. Скоро начнутся сумерки. В окнах горел уже свет. Он подергал замок, не обнаружив звонка. Дверь отворила немолодая женщина, наверное, мать Лены.
— Вам кого?
— Мне Елену Александровну.
— Лена к тебе, — крикнула женщина, приглашая Черникова войти.
А Черников замешкался на крыльце, дождался, когда выскочит Лена. На ней незнакомый свитер, длинная юбка, шерстяные носки. Она без туфель казалось, вдруг стала ниже. И это распахнутое лицо без косметики, на котором сначала растерянность, удивление, потом все равно улыбка.
— Как ты здесь?
— В командировке.
— Ну, проходи, проходи, — с ее лица не сходила улыбка, и Черников еще раз убедился в ее хладнокровности.
— Папа, мам, Анатолий — это мой знакомый из Сибири. Николай.
Черников обрадовался, что он угодил к застолью, стал доставать гостинцы: финскую водку, переупакованный блок «Мальборо» и жевачки.
— Чем занимаетесь? — поинтересовался все-таки папа, когда Черников, поужинав, пил растворимое голимое кофе, не торопясь (он хотел гарантированно обеспечить разрыв во времени до встречи с девчонкой).
