Он стоял на ее пути, и чуть сдвинулся, чтобы стать ее преткновением, и она о чем-то задумавшись, сначала резонно по реакции подалась вправо, потом влево, и, не избежав потенциального столкновения, наконец, подняла голову:

— Ты, Черников!

— Узнала. Уже спасибо.

— Сколько лет прошло, а он выныривает из-за угла…

— Вон кафе, давай зайдем.

Они разговаривали: рассказывала она, а он больше спрашивал. Муж, дети, работа, здоровье, подруга, родители. Длинные паузы не давили и не смущали. Он смотрел на неё и в какой-то момент взял её руку. Отодвинул пустую чашку и взял её руку — сверху её ладонь, а снизу его, и сверху снова его ладонь.

— В 84 я получила твою посылку, лечилась у мужа твоими табелетками…Я думала всегда, что ты следишь, наблюдаешь за мной. Я до сих пор ничего не понимаю. В 91, получается перед кончиной СССР, я приезжала к тебе в Н… Пришла по адресу. Мне сказали, что такой никогда здесь не жил. Никогда, никогда. Никакого Черникова.

— В 91? Меня там действительно не было. Это понимаешь служебная квартира. Очень жаль.

— А я приперлась с вокзала с арбузом. Помню после ГКЧП город пустой, в магазинах тоже пустые полки. В автобусе одни разговоры, что нужно собрать картошку перед голодной зимой. Мне так хотелось увидеть тебя. Раздрай на работе. Полная неизвестность. Муж в то время уже в Ганновере, в клинике и, похоже, с кем-то спутался, и дочь собиралась к нему в Германию. Потом все срослась. Где ты был?

— Не помню.

— А хоть помнишь меня?

— Я прилетел сюда утром, потом поехал в город и ждал тебя после работы два часа. Вон там, на углу стоял.

— Как ты узнал, что я работаю здесь? Ну да глупый вопрос. И ты стоял на морозе и два часа ждал меня?

— Ну что такое два часа, если двадцать лет …

В номере комнате было пусто. Заправленная постель хранили след его утренней лежки.

— Вот вселился сюда в двенадцать и думал, как встречусь с тобой. Валялся в одежде на этой кровати.

— Тебе не стыдно соблазнять пожилую женщину?

Её красота была осенней, слегка потускневшей, морщинки, морщины, но тело оставалось скульптурным даже когда совсем обнаженным, и она знала об этом, как и теперь Черников.

Он возвращался в этот день, в этот час в Петербург, потом несколько раз. Снова забирался в телевизор за 3 ноября 2000, снова летел рейсом из Кишинева, и невольно запомнил уже навсегда: соседа справа (какой-то молоденький менеджер, шуршавшей оберткой «баунти»), и упавшая куртка старушки, сидевшей через проход (куртку он поднял и снова забросил на багажную полку), и стюардесса на выходе перед трапом, вдруг с улыбкой сказавшая «до свидание».

Это повторялось каждый раз, и Черников ничего не хотел менять. Он снова вселялся в номер малоизвестной гостинице на Васильевском острове, валялся на кровати в одежде, и снова за два часа ехал навстречу…и снова, проснувшись, слушал дыхание Ведерниковой, смотрел на нее в полутьме. Нет, конечно, что-то менялось: реплика или другое движение, мимика глаз. Он даже специально однажды сказал что-то другое или спросил невпопад, невзначай, и Ведерникова ответила по-другому, но продолжала растерянно счастливо улыбаться, держа его за руку…