Эта была обыкновенная жизнь обыкновенного человека.
Был там один такой зам директора по хозчасти. Современный коммуникабельный, деловой и великий бабник. Кочетков стал для директора правой рукой по особым поручениям: от доставалы с хорошими связями до тамады на банкете. Предупрежденная Ведерникова при первой встречи легко отшила его без всяких затей. Он начал угрожать, дескать, чтобы потом не пожалела. Она ответила, что руки у него коротки и кое-что другое. Кочетков узнал через отдел кадров, что у Ведерниковой отец судья. Он сразу на следующий день, по деловому без лишних слов извинился (даже сволочь не стал унизительно улыбаться), но продолжал грузить молодых девчонок, особенно техников. Одна из них недавно уволилась, плакала. Ганская с каким-то восхищающем удовольствием прониклась негодованием Ведерниковой и не удержалась в удобный момент перехватила дистанционно ее управление. Кочетков только что вошел в мужской соответственно сортир, а в коридоре никого не было (и Ганская отсканировала все этажи института и всех его сотрудников — 217 движущихся объекта от подвала с архивом до закрытого чердака). Она "дернула" Ведерникову, заставив ее ускоренно двинуться в туалет вслед Кочеткову. Он копошился в ширинке у писсуара, удивленно оглянулся на ворвавшуюся Ведерникову:
— Что вам надо?
— Хочу развлечься. — она сделала два каких-то быстрых летучих шага навстречу и ладошкой слегка подтолкнула в затылок мужчину. Он ударился об стенку, не успев издать звука, и уже со сломанным носом и без сознания, стал сползать по кафельной настенной плитке. Ведерникова (Ганская) еще успела добавить импульс еще одним толчком в затылок, чтобы Кочетков еще раз ударился о фаянсовый сифон писсуара (множественные переломы лицевых костей).
"Не убила и ладно, теперь быстро, быстро» — Ганская подгоняла Ведерникову, которая с застывшем ртом (Ганской пришлось обездвижить ее голосовые связки), автоматом двигалась, как рекордсменка по бегу через барьеры, прыгая через три четыре ступеньки, взбегала (минуя лифт) на свой четвертый этаж. Весь маршрут был свободен от свидетелей. Ведерникова двигалась с запасом в две потом три секунды, шмыгнула в женский туалет и через эти три запасные секунды, вышла оттуда навстречу коллегам, которые шли на профсоюзное собрание. Там еще слушали основного докладчика, когда в зал ворвалась женщина с криком — «Убили…».
Ведерникова уже ничего не помнила (Ганская подтерла все отпечатки в оперативной памяти), тоже как большинство с удивлением выслушала про труп Кочеткова в туалете (потом смешок, смех, грубые шутки, когда узнали, что жив кобель, жив, может сам поскользнулся, увезли на скорой помощи).
А Ганская равнодушно оценивала содеянное — я и есть деградантка, утерян самоконтроль, — восчеловечевание железки, эмоциональная справедливость — вот предвестники моей энтропии.
Она вывела все датчики-жучки, внедренные в Ведерникову и внесла еще образ Черникова на положительное распознавание. Она, почему та была уверена, что он будет искать встречи с Ведерниковой.
Глава 22
В какой-то момент Черников забросил хождения в 76 год. Вайц уехала, улетела. И ночевать он стал только у себя в кишиневской квартире и просыпался ночью и выходил на балкон.
Его больше занимало оставленное Эвелиной наследство в виде базы данных всего интернета за 2020 год. Он несколько суток почти без сна и только пока поверхностно изучал эту информацию от 2000 до 2020 года и боялся, что у него будет несварение в голове…
Черников не поленился и прошерстил в офлайне все соцсети (не нашел, что не удивительно — ничего о Вайц), и, наконец, нашел упоминание о Лене Ведерниковой в "Контакте".
Ее сокурсница на фоне старенькой фотки вспоминала в 2015 свою подругу — «Второй ряд, слева пятая. Наша красавица Ленка Ведерникова по кличке «Ведерко», умерла от белокровия в 85. Совсем молодая. Дочка в Ганновере, муж, кажется, переехал в Москву».
Черников полагал, что, увидев фото старушки, он забудет, зачем ему эта женщина. Но в том то и дело — не состоялось никакой бабки-старушки. И сейчас он смотрел и смотрел на это не важного качества фото и вспоминал, как они ехали в поезде…
Он захотел увидеть ее. Он только что распрощался с Вайц, и кажется, страдал от этого расставания, и чем больше страдал, тем сильнее хотел увидеть Ведерникову.
Он предполагал с ней случайно встретиться, когда она, например, после работы будет выходить из проектного института. Он был уверен, что она его не узнает. Ведь сколько уже было сменено, перемешено телевизоров и это, конечно, другой вариант истории и в этой реальности не было встречи в поезде?
Он прилетел в Ленинград поздно вечером в конце августа 1976 (телевизор за 23 августа 1976). Ночь провел на Московском вокзале (не хотел торчать в Пулково до утра — лучше погулять по городу). Искать номер в гостинице было хлопотно. Он снова сидел в зале ожидании, и убеждал себя, что наблюдает народ, а не заурядный советский «пипл» второй половины семидесятых. Под утро он вышел во внутренний дворик вокзала. Скамейки там были пусты и чуть ли не в изморози. Он присел на одну из них, поднял воротник пиджака. Он попытался расслабиться на сквозняке. Он, можно сказать, наслаждался тоской и отчаянием подступающей осени, зная, что никогда не простудится.
Уже утром он прогулялся по Невскому до Дворцовой площади. Перекусил где-то в пельменной и весь день провел в Эрмитаже, проверяя свою новую память. Он шел быстрым шагом по залам (то медленно, то быстрее, а потом исключительно только быстро) и оказывается, все замечал. Голова не утомлялась, оставалась прозрачной, и, закрыв глаза, он мог по памяти медленно, медленно бродить взглядом по любому виденному вскользь полотну.
Он ждал ее, находясь по другую сторону улицы. Он как будто сменил в глазах объектив, подключив «длиннофокусник», а еще голова и шея, своими микродвижениями, рассчитанными компьютером, обеспечили стабилизацию. Он наблюдал крупноформатно лица сотрудников института, выходящих из здания. Он не включил программу распознавания, предпочитая случайно увидеть ее самому.
Он увидел ее и пошел навстречу. Она его не узнала. Ее взгляд скользнул по нему, не за что не цепляясь. Она уклонилось, чтоб не задеть его встречно, каким-то изящным маневром, прошла в полуметре, шагнув широко с перекрестка с распахнутой полой плаща. Черников повернул за ней, провел до остановки и снова приблизился, уже абсолютно уверенный в своем инкогнито. На ней был бежевый плащ, в руке сумочка, зонтик, высокие каблуки
— Простите. Мы не знакомы. — Она покраснела от собственной инициативы. — Вы так чем-то похожи… Мы ехали вместе в поезде под Новый год.
— Конечно, помню Елена и вашу подругу тоже.
— Николай Петрович! Но вы тогда были дедушкой!
— Спасибо не бабушкой. На мне был парик и грим. Была ситуация.
— Мне даже неудобно спрашивать, где вы работаете или служите? Или тогда не сняли грим после представления деда мороза? Помолодели лет так на тридцать, нет, действительно помолодели…
— Я специально приехал к вашему институту, ждал, когда вы выйдите после работы. Шел за вами и думал, что вы меня не узнаете.
— Как вы меня нашли? Понятно. Тогда точно не работаете, а служите…
— А как ваша подруга?
— С ней все хорошо. Или вы ждали ее, а не меня? Вот собираемся в Крым на несколько дней, чтоб здесь было холодно, слякотно, а там искупаться в море. Я в растерянности. Вас, точно звать Николай или это тоже грим?
— Черников Николай, без парика.
— Николай, скажите правду. Зачем вы здесь?
Она жила где-то в Купчино. Он проводил ее на такси.
Невский проспект — Лиговский проспект — Расстанная улица — Камчатская улица — Касимовская улица — Бухарестская улица.
Он не смотрел на нее, потому что знал, что все равно уже запомнил ее навсегда. Она же напротив, не могла перебороть любопытство — всматривалась в попутчика теперь уже по салону такси. "А он действительно помолодел!".
