Переселение к Семенчуку состоялась назавтра в пятницу. Он для проформы купил чемодан и с пустым чемоданом прошел по двору, потом поднимался в подъезде. Первый совместный ужин Черников приготовил сам, как и последующие. Предупредил, что пить больше алкоголь не будет — опасно для жизни. Потом, воспользовавшись очередным полузапоем Семенчука, вызвал скорую помощь, попросил сделать кардиограмму хозяину квартиры. Критических нарушений не обнаружили. Но Черников запасся валидолом, нитроглицерином.

Легендой для Черникова была его продолжительная работа на севере, соответственно наличие каких-то денежных накоплений. Но все равно нужно было устроиться на работу. После краеведческого музея он посетил художественный музей. Зацепился за пейзаж неизвестного автора. Запустил компьютер на долговременный поиск, пришлось еще раз сходить в галерею. Медленно скрупулезно просканировать пейзаж для программы опознавания. Через несколько дней среди ночи проснулся от озарения (на самом деле поисковик прислал отчет) — картинку намалевал в 19 веке проездом один известный художник из передвижников (вероятность 65 процентов). Черников написал небольшую заметку, где высказал эту «догадку». «Вечерка» опубликовала этот опус, было много откликов, даже писем. Картина стала шедевром-героем месяца. Отдел культуры газеты предложил внештатное сотрудничество — то чего добивался Черников. Он теперь писал одну заметку или даже статейку в неделю, стал узнаваем в редакции и даже участвовал в каких-то дружеских посиделках, и с этой справочкой внештатника уже официально не считался бездельником-тунеядцем (кстати, они помогли и с пропиской — сделали в ведомственной общаге). Он, теперь, по заданию редакции, ходил на вернисажи выставок народных умельцев, на доморощенные премьеры любителей-театралов в Доме строителей, на танцевальный бал в педагогическом, на представление цирка лилипутов, на квн в строительном техникуме. Это занимало немало времени и дарило ощущение полноты жизни.

Он сходил, но уже не по заданию редакции, в медучилище, в котором училась дочь Семенчука. Она даже не спросила, как он ее узнал (у него был заготовлен ответ — по описанию отца). Он рассказал ей, что снимает комнату в квартире Семенчука, и что тот выпивает и жалуется на сердце. А жалуется на сердце, потому что давно не видел дочки. Она хмыкнула: да в гробу он ее видел. Даже когда жили вместе, никогда ее не ласкал. Пил и ругался с матерью. Совершенно чужой человек.

Все вокруг оглядывались на Черникова — зрелый мужик что-то перетирает с девчонкой. А он говорил вкрадчиво и как будто в сторону.

— Я скоро уеду. Зайди к отцу. И, вообще, зачем тебе жить в общаге. Пообещай.

— Меня мама убьет.

— У них свои отношения. У тебя свои.

— Я подумаю.

Семенчук, конечно, мыкался от одиночества, но глушил эффективно тоску водкой. Он был не закален, а обожжен и выжжен, и все это легло на дурной характер. Дочку он вспоминал пару раз, но не видел Черников ни в серванте, ни в его бумажнике ее фотки. Он понимал, что занимается пустыми хлопотами.

Он признаться — тяготился Семенчуком, угрюмый, не компанейский, грубый (или если хотите — прямой). Хотя одевался по-армейски скудно, но аккуратно. Одно пальто, один костюм, две рубашки (износятся, купит еще две).

Черников немного нагло (но сначала считал — так изящно) пошел к той хозяйке квартиры, которую ему сосватала в другой жизни (в другом телевизоре) Ира Вайц. Женщина действительно собиралась убыть во Владивосток к сыну, чтобы ухаживать за внуком. Он попросил ее сдать квартиру с оплатой вперед на полгода или на год, а еще ей наплел, что он тоже из Владика.

Так он поселился в той самой квартире, из которой «фантастически» бежал через телевизор.

Боялся ли он новой встречи с Панышевым или Вайц? Нисколько. Наоборот. Он теперь довольно часто наблюдал за Ириной, ставшей снова его соседкой по дому. Он старался не попадаться ей на глаза, а сам, зная ее расписание, всегда подходил к окну, когда она утром пересекала двор. Теперь весной в восемь часов уже становилось засветло, и он мог ее хорошо рассмотреть. И как она одета, и даже черты лица, и, конечно, ее походку.

Семенчуку он не сразу сказал, что собирается переехать. Некоторое время жил на два дома. Он просто готовил почву для обмена телевизорами. Он уже купил новый большой телевизор, но пока был не уверен, что упрямый Семенчук захочет принять подарок. Пришлось в один вечер напиться с ним до второй бутылки.

— Знаешь, Петр. Скоро съезжаю с твоей квартиры. Встретился с одной женщиной. В среду и переезжаю. И знаешь, на память хочу сделать тебе подарок. Только не перечь. Я тебе подарю новый телевизор. Есть такой «Горизонт», телик первого класса. 65 см по диагонали.

— Да ты что. Дорогущий. Не возьму!

— Не уважаешь?

— Уважаю.

— Тогда все. Завтра приношу телевизор. А на память возьму твой. Договорились? Про деньги не думай, я пять лет работал в Надыми.

На следующий вечер Черников заехал с новым телевизором. Он торопился, попрощался с Семенчуком быстро, скомкано, но обнялись. Грузчики прихватили старый телевизор (он, поэтому объяснял Семенчуку, что торопится — грузовик с будкой одолжили на один час). Потом он сидел в новой квартире перед разогревающимся через трансформатор телевизором. Он поглаживал толстое стекло кинескопа, экран загорелся, и пальцы сразу провалились внутрь….

Он поставил дополнительный замок (слабенький — английский, навесной), врезал глазок. Он в первое время только раз в неделю вытирал пыль по всей квартире, перед теликом постелил коврик, чтобы мягче было приземляться при обратной телепортации. На кухню даже не заходил, и холодильник не включал, и туалетом, может быть, пару раз пользовался. В квартире его интересовал только телевизор. Если бы кто-то отследил его перемещения по квартире — засветилась бы только дорожка от двери к телевизору и обратно. Он приходил сюда и сразу заползал в телевизор, и на той стороне сразу помечал новый возникший телик и шел к себе в Кишинев. Он уже много раз говорил, что надо оставаться и привыкать обживаться в этой снимаемой квартирке и даже принимать гостей — нельзя так носиться туда-сюда. Подозрительно оставлять «однушку» такой не жилой. Да было противно спать в чужом, и он все-таки поставил новую раскладушку здесь. Потом сделал косметический ремонт (обговорено с хозяйкой). Был ли этот косметический ремонт или нет (скорее — космический, поскольку обошелся почти в полторы тысячи рублей). Бригада из стройтреста в свободное от работы время сделала циклёвку полов, отштукатурила, покрасила стены и потолки (он лично показывал как это сделать с импортным грунтом), поменяла сантехнику, обложила плиткой туалет и ванну. Перед отъездом (похоже, хозяйка собиралась возвращаться не скоро) она все свои вещи, включая посуду, мягкую мебель, пылесос, телевизор перевезла, растолкала по родственникам и подругам. Так и призналась: ничего ценного здесь нет, если хотите — делайте ремонт, вешайте свои занавески, а этот старый диван можете — на свалку.

Диван ему отреставрировали, обтянули кожей. Он не раскладывался, но сам по себе был как авианосец.

После ремонта в квартире (она выглядела скучно, как офис) стало еще пустыннее, но это уже как-то напоминало ему телевизионное зазеркалье и, значит, роднило.

На это ушло целый месяц. Притом (все тот же дефицит), самую примитивную матово серую керамическую крупноразмерную плитку ему пришлось доставить «контрабандой» из Кишинева через телевизор. Притом он долго убеждал мастеровых покрасить стены только серым и никаких обоев.

Как бы там не было, но после ремонта ему захотелось кого-нибудь пригласить к себе.

Во время ремонта, он не покидал квартиры, сидел на кухне, охранял перенесенный туда телевизор и смотрел в окно. Черников изучил расписание Ирины Вайц. Она уходила в восемь и возвращалась обычно в половине шестого. Она появлялась прямо под его окнами, свернув с улицы, и он теперь не только ее провожал утром, но и встречал в наступивших сумерках. Она всегда была аккуратной четкой слегка с торопливым, нет энергичным шагом. Но только почти через месяц они не случайно встретились вечером под его окнами. Он на углу дома остановился, поджидая ее, куда-то оглядываясь, и не заметил (как будто), как чуть не столкнулся с молодой женщиной.