Я не знала, что такое «факт», и попросила объяснить. Оказалось, что в разных регионах нераскрытые преступления называются по-разному. У нас привычное выражение — «глухари». В Москве, например, они называются «висяки» — висят на отделе и портят статистику. А в Белоруссии это «факт». Этимология такова: факт преступления есть, а лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности, нет.

Опер добавил еще, что спекулянты забрали у дамочки валюту не просто так. Пока они развлекались по обоюдному согласию, у одного из них из кармана пиджака, повешенного на спинку стула, пропал паспорт. Когда владелец паспорта этот факт обнаружил, он пожаловался друзьям, и они все вместе обыскали девушку в поисках пропажи. Паспорт так и не нашли, зато в сумочке у девушки, среди пачек презервативов, нашли кучу валюты и забрали ее в качестве материальной компенсации морального ущерба. Кто ж знал, что по приезде в родную Белоруссию их повяжут и изымут валюту!

Так вот почему избитая и изнасилованная потерпевшая так не желала никакого уголовного дела! Она прекрасно понимала, что единственными свидетелями являются белорусские спекулянты. Но если вытаскивать их на свет божий, они могут заикнуться про валюту, и тогда ей придется объясняться, откуда у нее доллары и марки, то есть у нее появляется реальная перспектива из потерпевшей по делу об изнасиловании превратиться в обвиняемую по делу о валютных операциях. Поэтому она, располагая паспортом одного из них и прекрасно зная, как их зовут и где их искать, молчала про это, предпочитая отделаться выбитыми зубами.

В свете данных, которые привез белорусский борец с хищениями соцсобственности, у меня появились основания к возобновлению уголовного дела об изнасиловании. Я снова вызвала потерпевшую и стала задавать ей уже конкретные вопросы. Деваться ей было некуда, и она нехотя, с недомолвками, стала потихоньку рассказывать, как было дело.

Все-таки показания про валюту я из нее вытащила. Но если меня интересовало в первую очередь изнасилование, то моих минских коллег — валютные операции, и им очень хотелось заполучить мою потерпевшую для очной ставки. Начались длительные телефонные переговоры между мной и начальником следственного отдела одного из районных управлений внутренних дел города Минска на тему, кто куда и с кем приедет. Но поскольку очевидно было, что проще и легче мне привезти в Минск одну потерпевшую, чем белорусам этапировать сюда троих арестованных, вопрос решился понятно как.

И я уехала в командировку. Там мы успешно провели следственные действия, выгодные следователям с обеих сторон. И успешно обменялись опытом. Так, я узнала, что в Белоруссии женщины в прокуратуре практически вообще не работают. И дел в прокуратуре почти нет, прокурорские следователи ходят хвостом за милицейскими и клянчат — «ну, дайте дельце порасследовать...» Когда ребята спросили, сколько у меня дел в производстве и я ответила — девятнадцать, они чуть со стульев не попадали: у нас, говорят, если у человека скапливается больше десяти дел, мы бьем тревогу, всем отделом бросаемся ему на помощь... Мне оставалось только вздохнуть. Вот такие были региональные и национальные особенности советского следствия в восьмидесятые годы.

Остается добавить, что дело об изнасиловании так и осталось формально нераскрытым. Я не решилась предъявлять обвинение злодею в обстановке, когда потерпевшая отказывалась уличить его в преступлении. Насколько я знаю, н минчане дело о валютных операциях прекратили, ничем это не кончилось, осудили клиентов только за спекуляцию черешней. Единственная польза от той моей командировки — я за государственный счет посмотрела столицу Белоруссии и приобрела там друзей на много лет.

По сообщениям об обнаружении трупов на место происшествия выезжает группа, в которую входит следователь прокуратуры, судебно-медицинский эксперт и эксперт-криминалист. Конечно, если приехавший следователь видит нож, торчащий в спине трупа, или топор, вонзенный в голову, тут все ясно. Следователь, вздохнув, ищет, на что сесть, и достает из дежурной папки бланк протокола осмотра. А вот если труп без внешних признаков насильственной смерти или обстановка указывает на то, что был несчастный случай, — тогда следователь с надеждой смотрит на эксперта-медика: если доктор подтвердит некриминальный характер смерти, следователь облегченно вздыхает и говорит заветное слово, адресованное местному участковому: «Оформляйте...»

Именно так и было, когда дежурного следователя вызвали на труп мужчины в одну из квартир Купчино. Труп обнаружила соседка по дому: проходила мимо квартиры, обратила внимание на приоткрытую дверь, не удержалась и заглянула, а там хозяин в странной позе, в коридоре, на четвереньках, и в странном виде — раздет до трусов и синий местами.

Дежурная группа обнаружила туго затянутую на его шее веревку, но приунывшего было следователя обнадежил медицинский эксперт: ведь, по словам соседей, от покойного недавно ушла жена.

— Ну? — спросил следователь.

— Ну! А где лежит труп? Правильно, аккурат под раскидистыми оленьими рогами, привинченными к стене в коридоре.

— Ну? — повторил следователь.

— Неужели ты не понимаешь? — удивился эксперт. — Он же хотел повеситься на рогах, петля затянулась на его шее, только веревка соскользнула.

— Здорово, — потирая ручки, воскликнул следователь и произнес заветное слово. Участковый покорно достал бумагу и ручку, а следователь с медиком стали собираться восвояси. И только эксперт-криминалист, Андрей Докшин, не разделил их облегчения. Он стал методично доставать свои экспертные причиндалы и обрабатывать поверхности в квартире для выявления следов рук.

— Ты что, сдурел? — спросили его следователь и Айболит; вообще-то, если следователь принимает решение уехать с места происшествия, поручив осмотр местной милиции, другим членам группы как-то неэтично игнорировать его решение. Тем не менее эксперт грубо ответил, что сдурели они сами, если не видят здесь убийства. Он указал им на стол, уставленный тарелками и рюмками, причем две рюмки имели на краях следы помады. Он указал им на шкаф в комнате, дверцы которого были распахнуты, а пустые полки красноречиво указывали на похищение имущества, в нем находившегося. Наконец он снял со спины трупа волос, явно ему не принадлежащий, и аккуратно опустил его в пакетик, хотя вообще-то это должен был сделать судебный медик. И все, что он обнаружил, он молча сфотографировал.

Следователь был явно недоволен таким своеволием эксперта; все-таки следователь — главный на месте происшествия, и все члены группы должны подчиняться ему. А главное — очень были недовольны местные оперативники, так как поведение эксперта означало очередной убойный «глухарь» в их районе. Следователь пошел на принцип, находки эксперта его не убедили, он решительно заявил, что здесь самоубийство, и велел сворачиваться.

Так и списали этот труп как некриминальный, и две недели жили спокойно, пока сотрудники отдела Управления уголовного розыска, занимающегося грабежами и разбоями, не привели двух проституток, которые желали покаяться в содеянном и рассказали леденящую душу историю о том, как с потерпевшим познакомились в ресторане «Метрополь», где он заливал свою личную драму горячительными напитками. И после знакомства решили ехать к нему продолжать отношения.

Весь фокус был в том. что вслед за ними поехали два их сутенера, которые собирались действовать по отработанной схеме: девушки распаляют клиента, а потом неожиданно провоцируют ссору. Клиент, как правило, распахивает дверь и говорит что-то вроде «Вот Бог, а вот порог», и девушки выходят, снимая с себя подозрения, однако в открытую дверь тут же заходят двое крепких мужчин, которые нейтрализуют клиента и грабят квартиру.

В этом случае все шло по плану, за исключением одного: потерпевший оказался крепышом, и преступники не рассчитали силу. Придушили его слишком сильно, до смерти. Но делать было нечего, они позвали девушек, терпеливо дожидавшихся в парадной, и вчетвером обнесли квартиру.