Странного белого пса Алексей Константинович Глушко впервые увидел осенью, в середине плачущего навзрыд октября. Пес лежал в груде палых листьев, не шевелясь, – словно каменное изваяние, вдруг выросшее посреди двора. Впрочем, Алексея Константиновича поразила не столько неподвижная грация животного, сколько взгляд, направленный прямо на него. Пристальный. В упор. Стоило Глушко отделиться от подъезда, сделав пару шагов, как пес повел носом и тут же поднялся на лапы, не потрудившись стряхнуть со снежной шкуры осеннюю прель, будто ждал именно его…

Алексей Константинович так оторопел, что позабыл раскрыть зонт, уставившись на пса во все четыре глаза. Картинка двоилась и троилась, размываемая дождем, струящимся по стеклам очков.

– Костич, ты чего это мокнешь? – Анна Викторовна, соседка по лестничной клетке, осторожно взяла Алексея Константиновича за локоть, на всякий случай вознеся свой зонт и над его головой тоже.

Никто, кроме Анны Викторовны, не называл его Костичем. Когда пытался деликатно попенять, соседка отмахивалась:

– Длинно звучишь: язык заплетать неохота. Все претензии к твоему папеньке.

Но папеньке сложно было что-либо предъявить по той простой причине, что он отошел в мир иной лет двадцать как. Алексей Константинович сам уж восьмой десяток разменять успел и не заметил – время скорым поездом пронеслось по рельсам его жизни.

– Костич!

– А? – Глушко очнулся, мимоходом отметил пакет: видать, соседка прямиком с магазинного рейда.

– Бэ! Чего застыл, говорю?

– Да собака там. Аннушка, видишь собаку? Белую?

– Какая собака? Нету никого!

– Как нету, как нету?! – Заволновался Алексей Константинович. – Вон же она, на детской площадке, у песочницы стоит! Прямо на нас смотрит!

Соседка заглянула ему в лицо, и, сменив тон, жалостливо протянула:

– Ты как себя чувствуешь-то, Алеша? Может, плохо тебе, а?

Глушко не стал ничего объяснять. Сердито вырвал локоть, отряхнул усеянный каплями портфель, тщательно протер линзы очков. Хорошо, что до работы рукой подать: с осени до лета он заведовал гардеробом в местной библиотеке. Зарплата меньше, чем копеечная, но это пустяки. Главное, есть чем заполнить одинокие стариковские будни.

Белый пес остановился недалеко от библиотечного крыльца. Опустился на землю, приняв позу отдыхающего Сфинкса. Приготовился к ожиданию? У Алексея Константиновича неприятно заныло в левой половине груди. Он поторопился скрыться за дверью, еще раз тщательно протер очки. Может, Аннушка права, и он сходит с ума? Иначе почему соседка не увидела белого пса?..

– Что это вы, Алексей Константинович, домой не торопитесь? – Весело поинтересовалась заведующая, застегивая в вестибюле пальто.

Ее забавляло, как пожилой гардеробщик мнется у дверей, мусоля солидный портфель, словно отличник, опасающийся встречи с уличными хулиганами.

– Никак нет-с, Юлия Владимировна, – взял себя в руки тот. – Просто не могу позволить себе выйти вперед дамы, к тому же старшей по званию.

Он услужливо распахнул дверь перед начальницей, улыбнулся.

– Ну и затейник же вы, – рассмеялась заведующая.

Алексей Константинович шагнул за ней. Он не желал признаваться себе, что просто-напросто боится выйти за порог в одиночестве, боится опять увидеть белого пса, безмолвного, точно последнее мгновение жизни.

Залитая дождем дорожка у крыльца пустовала. Алексей Константинович облегченно выдохнул, подумал о приятном: завтра у него выходной – можно за покупками выбраться. И пусть ноет, кажется, каждая косточка в теле, словно стеная, как надоело поддерживать стареющую плоть. «Наверно, погода меняется», – придумал оправдание костному нытью Глушко.

Белый пес легко лавировал между прохожими. В череде снующих, как муравьи, людей путеводная нить запаха привязывала его лишь к одному из них. Алексей Константинович как раз упаковывал в пакет купленные четвертушку тыквы и головку лука-порея. Краем глаза заметил белое мелькание. Обернулся. Вздрогнул. Поспешно застегнул портфель и ввинтился в самую гущу толпы.

«Раз, два, три, четыре, пять…

Выходи скорей искать –

Кому глазки закрывать,

Кому время умирать…»

Детский голос выводил жуткую считалочку, а Алексей Константинович затравленно смотрел на ребятишек. Их было шестеро, в возрасте от десяти до четырнадцати. Босоногие, облаченные в серые хламиды, они стояли кружком, и самый младший мальчик водил пальцем от одного товарища к другому, повторяя странные слова.

Местность вокруг пустынная, захлебнувшаяся в молоке тумана. Слова здесь звучали прерывисто, будто воспроизводилась старая кинопленка. Голубовато-дымчатый небосвод, запечатанный, как сосуд с джинном, белым кругляшом луны, казался преувеличенно бледным. В этом пространстве между днем и ночью царили вечные сумерки.

– Ты Смерть – тебе водить! Кого поймаешь – того забираешь! – Крикнул считающий, ткнув в грудь одного из игроков, и ребятишки кинулись врассыпную.

Вода достал что-то из кармана, старательно приладил к лицу. Но вместо того, чтобы гнаться за товарищами, внезапно развернулся к Алексею Константиновичу. Тот от ужаса не мог даже мизинца согнуть.

– Твой черед, – глухо объявил Вода. – Пес идет за тобой, он знает запах твоей смерти.

Глушко отшатнулся и упал прямо в туман. Над ним нависло лицо, но отнюдь не мальчишеское. Его даже человеческим трудно было назвать – ватная маска, из прорезей которой смотрела чернь.

Алексей Константинович закрыл глаза. Когда открыл, запеленатое в вату лицо исчезло. Зато в знакомой позе Сфинкса посреди тумана возлежал пес.

Алексей Константинович часто задышал, выступающая нижняя губа конвульсивно дергалась, точно зачерпывала влажный воздух. Он сделал особенно глубокий вдох и проснулся.

Растрепанный Глушко доковылял до ванной, сунул голову под холодную воду, а потом долго растирал полотенцем. Ему чудилось, будто сон по-медузьи влип в волосы и жалит затылок немилосердной болью. Пришлось выпить анальгин, опустошить полбутылька валерьянки и сунуть под язык валидол. Только после этих манипуляций Алексей Константинович смог заставить себя вновь улечься в постель.

Примерно через час Глушко ощутил приближение дремы и почему-то вспомнил ребятишек из сна. «Дети, играющие в Смерть… Впрочем, они часто играют, если не в нее, то с ней, и даже не понимают этого, – думал с валериановым спокойствием Алексей Константинович. – Запросто сходятся с незнакомцами, идут в одиночку домой по ночным улицам со слепыми фонарями, без страха садятся в неизвестные машины, пробуют всякую дрянь, веря на слово тем, кого прежде в глаза не видели… А все это лишь затем, чтобы острее почувствовать жизнь. Играть со Смертью, чтобы ощущать пульс Жизни – никогда не понимал этот парадокс».

Он и правда не понимал. Возможно потому, что больше всего на свете боялся умереть. Этот страх шел с ним рука об руку с малых лет.

Как-то бабушка послала его в магазин – Алеше было семь. Июнь. Первые в его школьной жизни летние каникулы. На душе солнечно, в ушах звонко от птичьего щебета. Может, поэтому группа людей в черном, собравшаяся у шестого подъезда, показалась Алеше пугающе неуместной в ясном дне. Часть стояла молча, опустив головы, все до единой помеченные темными повязками. Другие тихо поскуливали, прикрывая бледные лица платками, а одна ревела в голос. Женщину с обеих сторон держали под руки, не давая ей бухнуться на колени. Кто-то совал под нос маленький прозрачный пузырек. «Наверно, не хотят, чтобы тетя платье выпачкала, тротуар же пыльный!», – решил Алеша. Он заметил, что все эти люди сгрудились вокруг бордового ящичка, установленного на табуретках. Что же они такое интересное увидели?

Протиснувшись среди взрослых, Алеша с любопытством заглянул в ящик. Там лежала кукла – маленький мальчик лет трех, укрытый одеяльцем.