Семьсот тридцать девятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Уже девять дней продолжается русское наступление на Юго-Западном фронте. На Будапештском направлении, командовать которым доверено генералу Брусилову, восьмая (Леш), третья (Радко-Дмитриев) и пятая (Плеве) армии с боями продвинулись на сто двадцать километров и остановились на оперативную паузу на ближних подступах к Мишкольцу и Дебрецену. А у них в тылу глухо гупают тяжелые осадные гаубицы, в щебень разнося укрепления Перемышля. Позади – треть расстояния от предгорий Карпат до Венгерской столицы. Противостоящая группировке Брусилова третья австрийская армия генерала Брудермана (куда влилась и группа Кевеса), измочаленная в арьергардных сражениях до последней крайности, подкрепления получает только в самых мизерных количествах, несмотря на все вопли из Будепешта. И если венгры и поляки пока сражаются с отчаянием обреченных, то австрийцы ведут себя более индифферентно, а среди частей, укомплектованных чехами и словаками, уже имелись случаи массовой сдачи в русский плен – ну не хотят братушки воевать за заносчивых и жестоких мадьяр.

При этом, если посмотреть на ситуацию глазами младшего архангела, становится видно, что отношения между венгерским правительством и регентом Францем Фердинандом – хуже некуда. Скорее всего, именно поэтому Франц Конрад фон Хётцендорф решил не тратить весьма ограниченные ресурсы на спасение того, что все равно отвалится, и все резервы, что удается соскрести с изнемогающей страны, направляет на спасение Богемии. Но это все пустые хлопоты, потому что спасти Богемию может только немедленный выход Австро-Венгрии из войны. Но это попросту невозможно – до тех пор, пока тело императора Франца-Иосифа не испустит дух. Нет у регента таких полномочий – в корне менять политику государства.

На Краковском направлении, возглавляемом непосредственно генералом Ивановым, наступают десятая (Щербачев), девятая (Лечицкий) и четвертая (Флуг) армии, общей численностью в полмиллиона штыков и сабель, при тысяче семистах трехдюймовых орудиях. Противник перед ними присутствует в виде отдельных частей ландвера и ландштурма, численностью не более двадцати тысяч рыл, а потому с момента начала наступательной операции откатывался перед наступающим русским паровым катком к Краковскому УРу, не принимая боя даже с передовыми кавалерийскими частями. К настоящему моменту этот важный стратегический пункт и узел дорог полностью блокирован частями девятой армии, которая и займется его приведением к общему знаменателю, когда прибудут одиннадцатидюймовые осадные мортиры, необходимые для того, чтобы равнять город квартал за кварталом. И в то же время четвертая и десятая армии вышли на ближние подступы к Остраве и остановились, ожидая перешивки железнодорожной колеи на русский стандарт и подвоза всего необходимого для рывка в Богемию.

Несмотря на общую незначительность краковского гарнизона, бойня там намечается страшная: обитающие в этом городе польские паны со схизматиками-москалями биться будут насмерть, до последней женщины и ребенка. Энергоооболочка говорит, что по ожесточенности все это может вылиться в некий аналог подавления Варшавского восстания немцами, ведь местные пшеки думают, что сразу после взятия города их всех погрузят в вагоны и отправят в ужасную Сибирь, где зимой даже вороны замерзают на лету. И, кстати, в том же уверены и обитатели Будапешта с Веной. Страх на австро-венгерских землях стоит как при Батыевом нашествии. Геббельса еще нет, а газетного трындежа в его стиле хоть отбавляй. Когда солдатам Сибирских корпусов, находящимся на излечении в нашем госпитале, начинают рассказывать о том, как их родной землей пугают разных европейцев, будто преддверием Ада, у тех возникает только один вопрос: «Они там что, ополоумели все?».

Задаешь этот вопрос энергооболочке, и та отвечает, что да, мол, так и есть, ополоумели, причем очень давно. Раскол на православных и католиков на самом деле произошел не по вопросу филиокве, и не из-за принципа главенства римских Пап над всеми остальными патриархами-кардиналами, а из-за принципиального понимания того, можно ли осознанно творить зло и оставаться при этом христианином. На так называемом Коллективном Западе католики и их крайняя экстремистская форма – протестанты – считают, что зло творить можно, и даже нужно, ибо оно не умаляет ни благодати священства, ни возможности спасения души для мирян, а вот добро творить бесполезно, ибо Богу оно безразлично или прямо неугодно. Профанам, конечно, внушают нечто иное, а вот имущие духовную и светскую власть уверены в своем праве творить любые безобразия, ибо ничего им за это не будет ни на этом, ни на том свете.

На Востоке настроения прямо противоположные. Впросак там попадают только в тех частных случаях, когда власть имущие под влиянием настроений из Европы отрываются от народной массы и воспаряют над толпой на крыльях врожденной исключительности – как, например, Николай Александрович и его родитель, повелевшие именовать голод недородом. Мол, если неприятное явление не замечать, то его как бы и нет. Впрочем, царю Николаю я на это дело уже попенял, а его наследница настроена стать настоящей Матерью Земли Русской, а не владелицей поместья с рабами.

И вот в это время, когда с фронтов приходят только радостные вести о победах и продвижении вглубь вражеской территории, в некоторых печатных изданиях самой разной направленности начинают выходить статьи, нацеленные на дискредитацию и очернение действующей власти. Одни кричат, что России эта война не нужна, и на фронтах только зря льется русская кровь. Другие называют предательством союзников отказ от безудержного наступления на Берлин и прямо обвиняют в это царицу-немку. Третьи перепечатывают статейки из европейской прессы, посвященные некоему Артанскому князю, и сетуют, что, хоть Распутин делся неизвестно куда, теперь у царя Николая завелся новый, еще худший, конфидент-чудотворец.

Все это бурление говен, предвещающее грядущую попытку государственного переворота, самым явным образом исходит из французского посольства в Петербурге, контакты которого с «представителями общественности» в последнее время резко активизировались, при том, что англичане сидят у себя тихо и только внимательно следят за ситуацией. Еще один тревожный сигнал: Великий Князь Кирилл Владимирович, потенциальный претендент на престол со стороны заговорщиков, сказавшись больным, покинул Ставку в Барановичах, куда был прикомандирован решением царя, и приехал в Санкт-Петербург. И туда же с фронта в распоряжение Военного министерства убыли удаленные из действующей армии генералы Рузский, Алексеев и некоторые другие. Атмосфера начинает пахнуть озоном, потрескивают искры и волосы встают дыбом. Но трогать эту клоаку, пока нарыв не прорвался сам, мне кажется преждевременным. Пусть эти люди сами поставят себя вне закона, а уже тогда мы им всем разом устроим «утро стрелецкой казни», а потом организуем разрыв франко-русского и англо-русского союзов, ибо настанет время, как я и обещал Вильгельму, разворачивать европейскую шахматную доску на девяносто, а быть может, и на все сто восемьдесят градусов.

Под своей личиной Снежной Королевы Бригитта Бергман побывала в Царском Селе, ознакомилась с обстановкой и доложила, что прямо там, в месте постоянного обитания, русскому царю ничего не угрожает. И сводный лейб-гвардейский пехотный полк, и Кавказский лейб-конвой, и особый отряд по охране императора, возглавляемый небезызвестным в узких кругах Александром Спиридовичем, на данный момент абсолютно надежны. При этом энергооболочка хмыкнула и добавила, что если бы в шестнадцатом году Основного Потока царь Николай не удалил от себя полковника Спиридовича, назначив того Ялтинским градоначальником, то попытка генералов наставить на своего царя револьверы закончилась бы быстро и просто. Все они были бы сразу арестованы и немедленно расстреляны у железнодорожной насыпи, а потом там же, рядом, лег бы труп начальника станции, перекрывшего семафор царскому поезду, после чего заговор начал бы стремительно рассыпаться на составные элементы.