А вопрос был такой: чем отличается эготерапия от селфтерапии?

Нужный ответ бы таким: в центре эготерапии стоит эго, а в центре селфтерапии – правильно – селф!

А меж тем пришло мне время идти на вторую часть, и меня буквально выволокли от разговорчивой старушки и молчаливого старичка и поволокли по коридору дальше, где блуждала в поисках места экзамена растерянная и пришибленная Боевая Подруга. Впрочем, я и сам наверняка имел диковатый вид.

Пройдя сам психотерапию, я научился расслабляться настолько, что как-то успешно «усыпил» себя в перерыве между экзаменами, чем, мне кажется, слегка потряс окружающую публику: вокруг шум и суета, как внутри пчелиного роя, а посередине всего этого кто-то относительно безмятежно спит.

Но на этот раз мне особо поспать не дали.

Вторая часть экзамена представляла собой беседу с больным, а также ответы по билетам, так же как на предыдущей части, только там были вопросы по психиатрии, а тут – по неврологии.

Как раз накануне я в очередной раз ездил тренироваться проводить такую беседу. Конкретного пациента не было, и тренирующий меня приятель изображал больного сам – надо сказать, очень талантливо. Но случая, который он тогда придумал на ходу, как мы потом оба решили, на экзамене быть не должно. Изобразил он чудовище, наркомана и безумца, к тому же умственно отсталого, которого должны судить за нападение на человека, и он сейчас находится в больнице для экспертизы.

Теперь я позволю себе литературный оборот «сколь же велико было его изумление» – так вот, сколь же велико было мое изумление, когда представленный мне случай оказался идентичным (если не хуже) вчерашней фантазии моего приятеля! Только он изображал мужчину, а передо мной была женщина, умеющая на пальцах считать до пяти – именно столько мужчин, с которыми она находилась в разное время в интимных отношениях, она ударила ножом. Может, умей она считать, скажем, до десяти, случаев было бы и побольше – но тут, как говорится, «что на витрине, то и в магазине»! К тому же она вовсю глотала наркоту, и слышалось ей и виделось, с наркотой и без, достаточно много того, что здоровым видеть и слышать не дано.

Беседа была рассчитана на 45 минут, и многочисленные тренировки уже научили меня чувствовать этот отрезок времени, к концу его постепенно «закругляя» беседу. Но интервьюированную, видимо, сопровождающие забыли забрать. Надо сказать, что заканчивать беседу словами «спасибо большое, я всё спросил» у психотерапевтов считается дурным тоном – пока пациент говорит, надо продолжать беседу. А спрашивать-то уже, по сути, нечего – ею сказано всё, что мне необходимо для предположительного диагноза, плана лечения и прочего. И стал я ее спрашивать о детстве, о братьях и сестрах – практически по второму разу, так как девушка мне уже рассказала, кто из ее многочисленной родни в какой тюрьме сидит и кто в какой психбольнице постоянно лежит. Наконец – спустя час – ее увели, и на меня надвинулся невропатолог. На билет-то я ответил, но с каждым словом ощущение, что остатки разума покидают меня, становилось всё сильнее и сильнее. Вдруг какая-то очень знакомая тень промелькнула в окне первого этажа, на котором шел экзамен, – подруга Машка (не путать с Боевой Подругой!) нашла мою пыточную камеру и незаметно встала за окном сбоку, чтоб слушать мой позор.

«Во всё время разговора он стоял позадь забора».

От вопросов я как-то отбрехался. И тут невропатолог задал мне дополнительный вопрос – представь, говорит, что ты – армейский врач-невропатолог (это я-то, в мои 50 лет!) и пришел к тебе солдат с таким-то набором симптомов – что это, и что с этим делать? Самое интересное, что я сообразил, о чем идет речь, – о болезни Вильсона, связанной с отложением меди в нервной системе! При ней еще специфические кольца на радужной оболочке глаза образуются. Всё это я и выпалил невропатологу.

–

Хорошо! – сказал невропатолог. – А куда ты его дальше направишь?

–

К невропатологу! – ответил я ему, страшно гордый тем, что в конце четвертого часа экзамена могу произнести такое сложное слово.

–

Но ты сам армейский невропатолог!

Так куда?

–

К терапевту, – говорю.– А зачем ему терапевт?

–

Тогда к невропатологу (надо же – опять выговорил!), ах да, я же сам невропатолог!

Тогда – к терапевту!

Словом – я оказался посильнее, чем профессор Плейшнер, и окулиста не выдал! А именно он должен был подтвердить диагноз, увидев характерные зеленые медные кольца на радужной оболочке глаз пациента.

На этом экзамен закончился. Предстояло мучительное ожидание оглашения результатов. В этом ожидании приходилось томиться несколько часов, пока комиссия решала твою судьбу и писала что-то к книге судеб – то бишь в твоем экзаменационном листе. Провалившие меня на любви дамы написали, например, что завалился я оттого, что у меня недостаточно базисных психиатрических знаний и я недостаточно «пообтерся» в психиатрии.

Если кому-нибудь приходилось делать домашний творог способом «отбрасывая на марлю», то он может себе представить, как я ощущал свои мозги – как нечто, отброшенное на марлю и выжатое до последней капли медиатора из каждого рецептора.

Итак, вся группа сдававших, глубоко погруженная в себя, молча сидела на крыльце какого-то флигеля и ждала результатов. Во флигеле заседала экзаменационная комиссия. Для оглашения результата каждого экзаменуемого приглашали во внутрь.

Вдруг у одной из ожидавших случилась истерика – она просто закликушествовала: «Ах миленькай! Ах родненькай!» – и еще что-то, но ее быстро заткнули.

В воздухе носились какие-то слухи – сколько человек прошло, а сколько нет, но вникать в это не было сил.

Когда позвали меня, председатель комиссии, глянув на мою рожу, пощелкал в воздухе пальцами. Я проследил за ними взглядом. Затем он пару раз это жест повторил. Я меланхолично продолжал за пальцами следить.

–

Ты сейчас не завалишься? – спросил он.

–

Нет, с чего бы? – деревянным голосом ответил я.

–

Ты ж прошел!

–

Ура! – не менее деревянно сказал я.

Как-то у меня спросили, что я чувствовал, наконец всё сдав, и я ответил – приблизительно то же самое, что брат Гасана Хоттабыча – Омар, которого слегка передержали в оригинальной упаковке.

А что же было со мной потом? После сбычи мечт?

Очень долго я мечтал, прямо как в детстве, – «вот вырасту и стану большим»… И работа станет как бы консультативной, и не будет дежурств!

А получилось по-иному. Дежурства действительно прекратились. Но как я сидел в кабинете «диспансера» и принимал больных ДО, так принимал и ПОСЛЕ. И зарплата не выросла.

Потом нашего брата – старших врачей – стало много. Потом очень много.

А еще позже случилась забастовка врачей, и большие привилегии получили как раз те, которые ДО, то есть еще не сдавшие экзамены, – например, привилегию уходить сразу после дежурства, а также свободно уходить с работы на разные курсы и семинары.

Надо заметить, что общий объем моей работы не уменьшился, даже, я бы сказал, возрос.

И родилась у меня грустная фраза: «Кто такой мумхэ? Это доктор, который всё сдал и ненадолго почувствовал себя счастливым».

Как-то в разговоре с коллегой я спросил:

–

Тебе не кажется, что та морковка, которую повесили перед носом того самого ослика, оказалась из папье-маше?

–

Да, – ответил коллега, – показалось, но самое печальное – что ее забили ослику в жопу.

Поскольку все события и люди, в них описанные, могут оказаться похожими на подлинные, сразу замечу – все совпадения с реальной жизнью случайны.

Симтаот – «город развития». Название – буквально «Переулки». Я бы назвал город «Тупики», но на иврите это слово звучит невыразительно.

Вот что написано в Интернете об этом городе: годом основания С. считается 1951-й, когда здесь стали селиться в палатках выходцы из Ирана и Курдистана, находившие случайную работу в основном в сельском хозяйстве. Позже в него влились репатрианты из Северной Африки. В последующие годы население С. страдало, страдает и будет страдать (курсив мой) от безработицы ввиду отсутствия промышленной базы и лени (снова курсив мой). Ныне в С. имеются предприятия по сортировке и упаковке пищепродуктов, металлообрабатывающие, текстильные и другие фабрики.