Итак, выработать в себе способность к энергичному и продолжительному усилию внимания — вот цель, которую мы должны себе поставить. Добиться того, чтобы изо дня в день, неуклонно и мужественно, возобновлять известный ряд усилий — вот, без сомнения, один из великолепнейших результатов, к каким только может привести сознательная работа над собой, выработка власти над своим «я», ибо для учащейся молодежи, в массе, такие усилия всегда тягостны. Пылкая юность неудержимо влечет их за собой и делает то, что животная жизнь легко берет в них перевес над той, на первый взгляд холодной, бесцветной и противоестественной жизнью, какою живет большинство работников мысли.
Но одного усилия еще недостаточно: самые энергичные и продолжительные усилия могут быть разбросаны, беспорядочны. Итак, чтобы достигались результаты, усилия, сверх всего прочего, должны быть еще направлены к одной и той же цели. Для того, чтобы какая-нибудь идея или чувство укрепились, натурализировались в нашем сознании, необходимы известные условия — условия места, где живет человек, его обстановки, окружающей среды. Необходимо, чтобы эта идея, это чувство, путем медленного, постоянно прогрессирующего взаимодействия с другими идеями, постепенно расширяла круг своего влияния, отвоевывала бы себе мало-помалу свое настоящее место. Посмотрите, как создаются художественные произведения. У гения рождается мысль, часто в ранней молодости; мысль эта живет в нем, сначала робкая и неясная. Прочитанная книга, какой-нибудь случай из личной жизни, удачное выражение, брошенное мимоходом каким-нибудь писателем, который набрел на ту же мысль, но, поглощенный другими интересами или не подготовленный к такому порядку идей, не оценил ее плодотворности, дают гениальной, еще не оперившейся мысли сознание ее истинной ценности и той роли, какую она может играть в будущем. С этой минуты она находит себе пищу во всем. Путешествия, разговоры, чтение доставляют ей усваиваемый материал, который ее питает; и мысль растет и крепнет. Так, Гете в течение тридцати лет вынашивал свою идею «Фауста». Все это время она в нем зрела, росла, пускала корни все глубже и глубже и черпала из наблюдений и опыта своего творца те жизненные питательные соки, которыми так обильно это гениальное творение.
То же, в большем или в меньшем масштабе, бывает и со всякой плодотворной идеей. Если мысль только мельком проходит в нашем сознании, ее все равно что и нет: она умрет, не оставив следа. Нужно уделять ей много внимания и отнюдь не бросать ее на произвол судьбы, для того, чтоб она могла начать жить самостоятельно, чтоб она сделалась центром нашего душевного строя. Нужно долго хранить ее в нашем сознании, возвращаться к ней часто и с любовью: тогда она приобретет необходимую ей жизненность, тогда-то с помощью таинственной магнетической силы, которая зовется ассоциацией идей, она притянет к себе другие плодотворные мысли, могучие чувства, и сольется с ними в одно неразрывное целое. Эта работа развития идеи или чувства совершается медленно, путем спокойного и терпеливого размышления. Развитие мысли можно сравнить с искусственным образованием кристаллов: кристалл для своего образования требует абсолютно спокойной жидкой среды и медленного, правильного отложения миллионов частиц. Вот в это-то смысле всякое открытие можно назвать результатом усилия воли. Ньютон мог проверить свое открытие всемирного тяготения только благодаря тому, что он «постоянно думал о нем». Тех, кто еще может сомневаться в той истине, что гений есть не что иное, как «долгое терпение», мы отсылаем к исповеди Дарвина. «Для чтения и для размышления я выбирал только то, что имело прямую связь с виденным мною или с тем, что я по всей вероятности должен был увидеть, и что таким образом заставляло меня думать в этом направлении... и я убежден, что эта-то дисциплина и дала мне возможность сделать в науке то, что я сделал». А сын его прибавляет: «Мой отец обладал способностью, не терять из вида предмета в течение многих лет».
Однако довольно. Что пользы доказывать такую очевидную истину? Повторим вкратце то, что мы говорили. Итак, целью усилий человека умственного труда, работника мысли, должно быть достижение энергии произвольного внимания, — энергии, выражающейся не в одной только напряженности, не в одном только частом повторении усилий внимания, но еще и в особенности в том, чтобы все его мысли, не уклоняясь в сторону ни на йоту, направлялись к одной и той же цели и чтобы в течение определенного нужного для этого срока все его чувства, хотения, помышления подчинялись главной, руководящей, направляющей идее, для которой он трудился, которой он служит. Это идеал, от которого лень человеческая всегда будет нас удалять, но который мы должны стремится осуществить с возможной для нас полнотой.
Прежде чем перейти к обстоятельному исследованию вопроса о том, с помощью каких средств мы можем содействовать перерождению в нас слабого, неясного желания в твердую и прочную решимость, необходимо разделаться с двумя философскими теориями, противоположными по мысли, но одинаково пагубными для идеи нравственного самоуправления.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Опровержение ложных и безотрадных теорий относительно воспитания воли
Полемика должна быть всегда лишь подготовительной работой, которую автор должен делать старательно, но до времени хранить про себя. Нет ничего бессильнее чистого отрицания: критика никого не убеждает; чтоб убедить, надо не старое разрушать, а созидать вновь.
И потому-то именно, что книга наша вся сплошь представляет труд конструктивный, что она дает доктрину более здравую, а главное более основательно подкрепленную неопровержимыми выводами, к которым приводит нас психология, — потому только мы и выступаем здесь с прямыми нападками против двух весьма распространенных теорий, столько же плачевных по своим практическим результатам, сколько ложных и в самой идее.
В высочайшей мере фальшива по существу и печальна по своим практическим последствиям теория, рассматривающая характер, как нечто неизменное. Измышленная Кантом, воскрешенная Шопенгауэром, эта гипотеза имеет за себя поддержку Спенсера.
По Канту, человек берет свой характер в мире ноуменов, и выбор этот впредь уже не может быть изменен. Раз мы «спустились» в мире времени и пространства, наш характер, а следовательно, и наша воля остаются тем, что они есть, и мы не властны изменить в них ни одной черточки.
Шопенгауэр тоже утверждает, что характер родится вместе с человеком и не может быть изменен. Мы не можем изменить род побуждений, которым подчиняется, например, воля эгоиста. Путем систематического воспитания мы можем обмануть эгоиста, лучшее сказать, усовершенствовать его понятия, привести его к пониманию того, что честностью и трудом благосостояние достигается вернее, чем мошенничеством и обманом. Но смягчить его душу, сделать его чувствительным к страданию ближнего — об этом нечего и мечтать, это невозможно, гораздо более невозможно, чем переделать свинец в золото. «Эгоиста можно заставить понять, что, пожертвовав маленькой выгодой, он этим самым обеспечивает за собой гораздо большую; злого человека можно заставить понять, что, причиняя страдание ближнему, он навлекает на себя еще большее страдание. Но убить эгоизм или злость в самом корне — немыслимо, невозможно; так же невозможно, как убедить кошку, чтоб она не ела мышей».
Герберт Спенсер, хотя и с совершенно другой точки зрения, допускает вместе с английской школой, что характер может меняться с течением времени под давлением внешних влияний, условий жизни и пр.; но для своего завершения такая перемена требует столетий. Таким образом, практически и эта теория оказывается безнадежной: ведь не могу же я рассчитывать на десять веков жизни для своих научных занятий, а всего лишь на каких-нибудь двадцать лет, т. е. на такой срок, пока мой характер еще не утратил пластичности. Я ничего не могу сделать для моего нравственного самоусовершенствования, как бы страстно я этого ни хотел. Я не могу бороться с моим характером — наследием, завещанным мне предками и представляющим результаты тысячелетнего, быть может, тысячу тысячелетнего опыта, органически запечатлевшиеся в моем мозгу. Что же мне делать со всем этим полчищем предков, вступивших в грозный союз против моей слабой личной воли, если я захочу освободиться от какой-нибудь части переданного мне ими наследства? Всякая попытка к восстанию с моей стороны будет чистейшим безумием: можно быть заранее уверенным в поражении. Впрочем, я могу утешать себя мыслью, что через пятьдесят тысяч лет мои потомки, путем правильного воздействия на них социальной среды и наследственности, уподобятся усовершенствованным машинам, действующим в течение многих веков и дающим в виде готовых продуктов своей тысячелетней работы такие хорошие вещи, как самоотвержение, дух инициативы и т. д.
