Действительно, было три часа. Павел Васильевич не заметил времени. А Надя неожиданно зевнула.

— Спать хочется, — призналась она. — На работу скоро.

— Да, да, — отвечал Павел Васильевич, пораженный тем, что сейчас, после этой незаметно пролетевшей ночи, такой взволнованной и радостной для него, она так неожиданно откровенно зевает. Но она положила ему на плечи руки и, улыбнувшись, сказала:

— И тебе ведь спать пора, мать, наверное, заждалась… Завтра встретимся.

— Конечно, конечно, — согласился он.

— И еще я тебе хочу кое-что сказать, Паша.

— Говори.

— У меня послезавтра день рождения, придешь?

— Неудобно, Надя.

— Почему? — удивилась она.

— Не обижайся. Я не потому, что стесняюсь тебя или еще что, но твоя мать, другие люди… Не знаю… Мне просто неловко.

— Ну вот еще. Я хочу, чтобы ты пришел! — требовательно и капризно сказала она. — Я этого хочу! Если любишь — придешь. — И, повернувшись, пошла прочь.

Он догнал ее, просил не сердиться и обещал прийти обязательно.

И он пришел.

Она ждала его у ворот. По деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Надя открыла дверь, обшитую оборванным дерматином, и они очутились в просторной, но запущенной прихожей, из которой две двери вели в комнаты и одна, открытая, в кухню — тоже просторную и тоже грязную.

Заметив, что Павел Васильевич окинул все помещение быстрым взглядом, Надя пояснила:

— Никак не можем собраться с деньгами, чтобы привести все в порядок — я ведь одна работаю.

— А сами? — невольно вырвалось у Павла Васильевича.

Она с удивлением посмотрела на него.

— Сами? — переспросила она. — Как это — сами? Такую работу?

— У меня мама всегда белила сама. Но, извини меня, я просто так, к слову…

— Пойдем к маме.

— Можно, я покурю и с тобой наедине побуду хоть немножко?.. Потом и пойдем.

— Кури. А я на кухню — посмотрю, не забыла ли чего. Такая, знаешь, суматоха.

Павел Васильевич закурил и хотел присесть на сундук, но проверить, чиста ли эта обитая крест-накрест железом крышка огромного сундука, было неловко, а сесть так он не решался: какое-то неприятное чувство сдержало его. Он курил стоя.

Вдруг еле различимый, но все же понятный разговор из-за двери заставил его насторожиться. Один из голосов показался знакомым. «Кто же это? — подумал он. — Воловиков? Конечно, он. Приятная компания. Неужели Надя не знала? Но, собственно, какое ей дело до наших отношений».

— И везет же людям! — услышал Павел Васильевич голос Воловикова. — И не старый ведь еще, а директор такого завода.

— Ну, а вы как с работой? — спросил женский голос.

— Плохо. Предлагают все ерунду какую-то. А я ведь работал… знаете! Доверяли. Всё забывают, всё. Потому, что людей жалею, душа такая. А он — нет, шею любому свернет, но дорогу себе откроет. Сейчас только такие и живут. Уж вы насчет меня как-нибудь…

«Мерзость, гадость какая! За этим меня сюда звали, что ли?» — подумал Павел Васильевич.

— Ну, уж вы зря так-то… — возразил женский голос. — Надя знает, кого выбирать, и прошу вас быть уважительней к ее чувству.

— Извините, извините, Лидия Григорьевна. Я ведь ничего особенного и не сказал. То есть я не хотел сказать… Удачлив он — вот что я хотел сказать, а это очень хорошо. И Надя, конечно, молодец. И я попрошу вас уж как-нибудь… В знак старой дружбы…

Первым желанием Павла Васильевича было уйти. «Но хорош же я буду: зашел, покурил, хлопнул дверью и ушел. Надя ведь ничего не слышала, не знает. Неизвестно, как бы она восприняла это. Он, наверное, гость матери, а не ее. Что же я обижу ее, и за что?» — рассуждал он, комкая в пальцах недокуренную горящую папиросу.

Обернулся, ища куда бы бросить окурок, и увидел, что Надя стоит в дверях кухни и вопросительно смотрит на него.

— Что с тобой, Паша?

— Ничего, ничего… Папироса такая… горечь одна.

Она подошла к нему и улыбнулась:

— И не знаешь, куда девать? Эх ты! Давай я брошу в ведро.

— Ну что ты, я сам…

— Да уж молчи… Где так… а тут оробел. Стесняешься?

«Нет, она, конечно, ничего не знает. И черт с ними со всеми!» — думал он, глядя на нее.

Надя за руку повела Павла Васильевича в комнату.

— Мама, Павел Васильевич пришел к нам, — открыв дверь, сказала она, — и стесняется заходить.

Посередине широкой с двумя окнами комнаты стоял старинный, на точеных ножках стол — накрытый, готовый к встрече гостей. Кроме него, было много разных вещей старинной работы. Перед окнами — рояль.

Рядом на стульях сидели Воловиков в темно-синем костюме и мать Нади в бордовом шелковом платье. Она выглядела очень молодо. Сходство матери с дочерью было удивительным. Можно было подумать, что это сестры. «И надо же так сохранить себя до сорока лет!» — удивился Павел Васильевич. Воловиков растерянно глянул на него. Прежней уверенности не было на его лице, и лоск этого лица как-то поблек, морщинки бороздили недавно еще гладкие щеки. Павел Васильевич прочел немой вопрос: «Не слышал ли?»

Некоторое время все молчали. Павел Васильевич стоял в дверях. Пройти в комнату его не пригласили. Он растерянно обернулся к Наде, спрашивая взглядом: «Как это понимать?» И увидел, как она вспыхнула. Она не смутилась, а была рассержена: «Не могли встретить как следует!» — точно говорил ее взгляд.

— Ну что же мы с тобой встали, — справившись с собой, улыбнулась она. — Познакомьтесь — это мама, а Василий Ильич — старый друг нашей семьи. Да проходи, проходи же… — И она легонько подтолкнула его вперед.

Павел Васильевич поклонился, осторожно пожал руку Лидии Григорьевны, поздоровался с Воловиковым.

— Не ожидали так рано… Так неожиданно… Даже, верите ли, неловко за Себя. Уж извините. Такая радость… Вот тебе, Василий Ильич, и прогнозы твои. Только что говорил: «Работа, дела, некогда ему…» Пожалуйста… — говорила Лидия Григорьевна, желая скрасить неловкость от встречи.

— Мама?! — прервала Надя. И в этом возгласе была и просьба, и обращение, и вопрос. Все затихли. — Знаете что, давайте выпьем за именинницу, — обращаясь ко всем, продолжала она, — пока никого нет. Павел Васильевич говорит, что наедине лучше. Верно ведь, Павел Васильевич? — И, с озорством глянув на него, рассмеялась.

Он смутился. А Надя подошла к столу, взяла бутылку вина. Налила себе и матери по стопке, мужчинам — по стакану.

— Что вы, что вы! — испугался Павел Васильевич.

— Павел Васильевич, — с улыбкой глядя на него, Надя подняла свою стопку. — Это за то, что мне сегодня двадцать четыре года.

Все подняли стаканы и стопки.

— Вы что же, и выпить за меня не хотите? — обиделась она, видя, что Павел Васильевич не решается. — Ну-ка, давайте. Не мне же первой!

И он выпил.

— Вот это хорошо! Вот это разговор! — воскликнул Воловиков и тоже выпил.

— Павел Васильевич, не стесняйтесь. Кушайте, тут ведь все свои. Да садитесь вот сюда… — проговорила Надя и пододвинула ему закуски.

Она села рядом с ним оживленная, веселая, в легком пышном платье. От ее близости и от выпитого вина Павлу Васильевичу стало приятно. «Да черт с ними со всеми и со всем», — думал он, с удовольствием закусывая всем, что предлагали Надя и Лидия Григорьевна. Он не заметил, как довольные Воловиков и Лидия Григорьевна переглянулись с Надей и она ответила улыбкой: «Надо знать, как с ним обходиться».

Павлу Васильевичу все казалось хорошо, просто. Только отяжелели руки и чуточку кружилась голова.

— Хорошо закусил! — откровенно сказал он. — Теперь надо закурить. С вашего разрешения, я выйду, — обратился он к Лидии Григорьевне.

— Да что вы, что вы, Павел Васильевич, курите здесь! — захлопотала она около него. — Честное слово, иногда приятно ощущать запах папирос. Чувствуешь — мужчина в доме. Пересаживайтесь сюда, здесь удобней. — И она усадила его на диван рядом с Воловиковым, ставя перед ними на столик пепельницу. — Вот теперь и остальных можно ждать, — добавила она, рассмеявшись. — Надя у меня молодец.