- простите,- нет сил продолжать, надо кончать этот разговор,- но вы как будто умерли, и даже тело ваше, помнится, не нашли, гробы были пустые!
- вы в этом твердо убеждены?
- но ведь улица! ВОТ ПОЧЕМУ ВОЗНИК ИЛЬ-ДРЫМ! и я каждый день...
- топчете мою улицу?
- я вас не понимаю.
- развели тут буйную...
- может, бурную? - вставил кстати Джанибек.
- ...деятельность! эта показуха с нулями! - и читает ему с газетного листа знакомые слова!..
- что-что??
- заседательская суета!
- позвольте!..
- забвение народных интересов!..
Джанибек заткнул уши, а Ильдрыму хоть бы что:
- ...зазнайство!
- а что, собственно, случилось? ВЕДЬ Я ЧИТАЛ СЕГОДНЯ! (было о соседнем ведомстве, и Джанибек радовался, но прочтет еще, когда о нем самом).
- вы еще смеете спрашивать?
Не обо мне! - отлегло. Нет, жива в нем все-таки эта тяга к сочинительству, "бумаготворчество", вычитал сегодня,- Сальми следит за прессой, ее хобби, нет ли чего занятного, и Джанибеку на стол, когда он придет домой, на работе ведь некогда. И разных цветов фломастер, как светофор: красным - это срочное, желтым - принять к сведению, а зеленым - для души, прятное. А здесь сразу же утром Сальми наткнулась на три столбца, и стоп, зажегся красный свет: задержала Джанибека.
- Мне ж на работу!
- Ничего, один раз и опоздать можно: читай!
О соседнем ведомстве!.. Сначала ревность была: хвалили, и он мысленно сопоставлял ср своими показателями- ушли вперед!.. А потом радость, ибо первое было за здравие: такой шквал, что держись!.. Он никогда не допустит (?), чтоб о нем так. И когда-нибудь, вот увидите! удивит мир: бой великанов!.. Поедает всех, чтоб стать... Или нет: великана с карликами (часть вторая?), и одним из карликов будет Расул, высокий и статный.
"Но что мне карлики, когда уже нет великанов?" Лишь он один, Джанибек, остался, а кругом - карлики (часть третья?).
Передали ему как-то, и вспыхнул гнев к тому, кто передал,- ославит на всю округу! как о нем высказывается Расул под мелодичный звон ратушных колоколов, однажды назвал его: Длинная Рокировка! а когда, мол, Джанибек в рост,- Три Шара, поставленные на попа!
А у Расула, как это понял потом Джанибек, и на время успокоился (разве можно быть уверенным до конца?), вышло иначе: да, площадей-то тьма, и шаром, и" квадратом, и пятиугольником, и Дуговая, и Подковная, даже Щенячья, и Булыжная, которую асфальтировали, но отчего-то переименовали в Песчаную (?), но вовсе не обязательно, чтоб дорога из деревни, откуда вышел Джанибек, шла мимо его площади, могут даже с ним не встретиться.
(Еще из площадей: шестигранником, эллипсом, Инвалидная - в честь всех войн, ибо ненасытна тяга, и последняя, проба сил, и цинковым гробам нет конца, тайные захоронения,- Афф-ская. И Барабанная тоже, в память о прошлых триумфах - Кавказских, Каракумских, еще каких-то, пыль да туман.)
И вот снова вернулся.
А ЕСЛИ ВЕРНУСЬ, ТО С НЕВИДАННЫМИ РАНЕЕ ПОЧЕСТЯМИ, так и знайте, зарубите себе на носу, пророчествовал, прощаясь с родичами (и целуя их в нежные щеки): Впрочем, это племянник выразил его сокрытые думы, а заодно, чтоб дядя не переживал, что ступил на тупиковую дорогу.
А тут тайный приезд. Инкогнито.
Кофе был вкусный, но воспринимался здесь у Нисы как нечто чужеродное. И напоминающее дом, где Лейла, службу, где вид из окна, будто не настоящее это, и купола, и золото, и - по нашим понятиям - небоскребы. Кофе - это утром дома, кофе - это служба, беседы Для тесных контактов.
И ощущение легкости, свободы, силы, и Джанибек - нечто далекое-далекое, НО ОН БЛИЗКО, растаял и гнев, вспыхнувший, когда они с Нисой стояли на улице, дожидаясь зеленого света, и на бешеной скорости промчалась вереница машин с воем сирен, а рядом - похоронная процессия, тоже остановилась и ждет/
И услышал Расул: "Какого-то Устаева хоронят". Вздрогнул. Гроб был открыт, но лица не видать. И другой голос: "В свое время гремел! Но кто теперь помнит Устаева?"
а потом колеса машины вращались вхолостую, и голова Джанибека, сидевшего сзади за шофером, где самое безопасное место, вдавилась, в плечи ушла.
резкий подъем машины, и она, как игрушечная, уже на ладони, можно, открыв дверцу, выйти и прогуляться, вдыхая горный воздух и видя белеющую вдали, на севере, сахарную голову Эльбруса, а на юге - розовая макушка Большого Арарата, да, да, ладонь, с вмятинами и буграми, а ровные линии морщин как колея в пустыне, и пальцы, устремленные вперед, словно эстакады, и небесная синева море; и, подойдя бесстрашно к гладкому и скользкому краю, скатиться вниз, в гигантскую пропасть, не зацепившись за одиноко белеющее сбоку облачко и паря невесомо, как мотылек, и дух захватывает,- скатиться на оживленную улицу, где только что проехала машина.
толпа замерла, а регулировщик растерян, все взоры устремлены вверх, и не видят падающую мошку; наверху высоко-далеко нависла над городом рука с оттопыренными пальцами, сквозь которые пробиваются на землю мощные снопы золотого света, а на ладони, плоской как тарелка,- скрытая от глаз машина, похоронная процессия двинулась на широкий проспект, в скорбном молчании опущены головы, и лишь одна, что открыта небу, привлеченная необычным явлением летающей ладони, замершей над городом, невольно приподнялась над подушкой, густые седые волосы заискрились, будто причесанные янтарным гребешком,- но кто сверху мог это увидеть?! потом рука исчезла, и машина, а в ней Джани-бек, не рискнувший вылезти на открытую ладонь, была плавно опущена на незнакомую дорогу, мощенную бетонированными плитами, и не успевшие выключиться колеса покатили по ней, словно ничего прежде не было: ни резкого подъема, когда душа ушла в пятки, ни стремительного спуска, когда на миг Джанибек испытал ощущение невесомости, и оно, к удивлению, было пережито не раз и даже только что, когда трепыхались невесомые крылышки мотылька, по обе стороны дороги - косари, кто с косой, а кто с серпом, и Джанибека никто не знал, хотя и привычно имя. "а меня зовут...", и те называют имена, которые Джанибек тут же забывает, ибо тоже привычные, услышишь на каждом шагу.
и не то обидно, что не знают его, а что шофер... но он будет нем, как могила! или тот, кто сейчас рядом с шофером, самое опасное место, и он тоже будет молчать, нет никакого смысла ему, ведь из людей старшего брата, поставщика кадров, так что не растрезвонят, не растреплются: "никто не узнал!" Джанибек удивляется, что не растут камыши, "наши земли издавна славятся..." и называют какие-то неведомые плоды, оттого, думает Джанибек, и рослые все, здоровенные парни, метра два росту, и ясные чистые глаза, не знающие лести, вот кого бы пригласить, чтоб сел рядом с шофером, а тут еще косу в руки ему парень с рыжими усами протягивает, давай, мол, к нам, сочная трава выше колен, хорошие корма будут, звенит, срезаемая острыми косами.
"я вам лучше спою!" - говорит Джанибек, чтоб не срамиться с косой, ну да, ^рекрасный у него голос, заслушивался некогда Расул: Джанибек пел как бог, и овцы, перестав щипать траву, заслушались, и замер в вышине жаворонок, до которого дотянулись чисто звенящие ноты, которые разве что самому Соловью, уж о нем-то слыхали! и удавались - Бюль-Бюлю.
ах, как пел Джанибек!.. привычные слова СУДЬБА, ПОМОГИ МНЕ, А ТО И ВОВЕК ЖЕЛАНЬЯМ МОИМ НЕ. СБЫТЬСЯ, НА СЕРДЦЕ ГОРЯЩЕМ МОЕМ ОГНЕВОЕ КЛЕИМО, но здесь звучали так, будто человек впервые заговорил, обрел дар речи, Я ТЕНЬ НА ДОРОГЕ ЛЮБИМОЙ, НИКТО МЕНЯ НЕ ПОДНИМЕТ, ЕСЛИ ДАЖЕ СОЛНЦЕ С АРКАНОМ ЛУЧЕЙ НАБРОСИТ ВСЕВЫШНИЙ великие слова И ПРОЙДЕТ ОНА ПО МНЕ, НЕТ МЕСТА ДЛЯ МЕНЯ В ДУШЕ ЛЮБИМОЙ, И ПЕСНЬ КЛАДБИЩЕНСКАЯ СУЖДЕНА НА ЧЕРНУЮ ДОЛЮ МОЮ. и странное дело, ему захотелось, косу взял, обушок ее был прохладен, руки в сторону - рраз, и высокая трава послушно ложится, идет и идет и злится на того, кто сидел с шофером, сунул руки в карманы брюк и важно ходит по бетону дороги,- ни к чему не пригоден, отрастил- пузо, отправит его пастухом или нет, потом решит куда, пасти некого, чтоб строен был, как тростник, скошенная трава тут же вяла.
