Сеньке и мне тоже сразу очень обидно стало. Причём и капитан, и Сенькин папа Борис Матвеичу начали объяснять, что не просто так нас на Землю везут, и что совсем мы с Сенькой не безмозглая мелюзга. Только он даже слушать ничего не захотел, только рукой махнул:

– Да вот не надо мне никаких рассказов ни про какие подвиги ни на какой Венере! И не пытайтесь меня переубедить: нечего детям тут делать, от них одна сплошная головная боль. Я на Земле когда механиком на прогулочном теплоходе работал, я тогда ещё с мальчишками-пассажирами наплакался. Вот ты только отвернёшься – а мальчишка уже куда-нибудь влазит тихой сапой и начинает какие-нибудь кнопки нажимать, и такого натворит, что ты потом будешь месяц расхлёбывать, ремонтировать и объяснительные писать. Я тогда с флота в авиацию сбежал в гражданскую – и что? На третий же рейс к нам в грузовой отсек пробрался мальчишка, чуть не задохся не замёрз, скандалище был грандиозный. И кто оказался в итоге виноват? Я оказался в итоге виноват. Недоглядел, видите ли. Я даже в космос подался почему – потому что думал, что хотя бы там, то есть здесь, этой заразы никогда не будет. Никогда. И вот теперь. Помяните моё слово, товарищ капитан – это он к Михал Михалычу обращается – если хотите, чтобы мы до Земли долетели, этих диверсантов надо сразу в каюте закрыть, к койкам пристегнуть с руками вместе, запереть на ключ и никуда не выпускать. Тогда хоть какие-то шансы. А не запрёте – «Медведица» взорвётся аккуратно на полпути.

Тогда капитан за нас вступился и сказал, что бортинженер кругом неправ, что мы мальчишки вполне взрослые и умные, и что инструктаж по технике безопасности он с нами лично проводит, и что никаких проблем не будет. Только Борис Матвеевич все равно своё гнёт:

– Вы, товарищ капитан, как хотите, это как Вы скажете и под Вашу ответственность. И под Вашу тоже, уважаемый профессор Дымков. Но помяните моё слово: мальчишки – это хуже бомбы с часовым механизмом. Разве что пристегнуть и запереть. В общем, мне главное, чтобы у себя в приборно-агрегатном отсеке и в двигательном тоже я мальчишек не видел. Ни вдвоём, ни по одному, ни целиком, ни частями, ни даже мальчишеского уха в люке и вообще ни единого кусочка!

В общем, так я и не понял, чем мы этому бортинженеру не угодили. Фамилия у бортинженера, кстати, была Чемодаров. Поэтому и прозвали мы его с Сенькой втихаря «Чемодан». Ох и вредный же этот Чемодан оказался! Так повелось, что вечно мы ему хоть чем-то, но мешаем, а он капитану на нас постоянно жалуется. Один всего раз мы попытались в приборно-агрегатный отсек заглянуть – когда ещё только корабль обследовали, нашли длинный коридор, а в самом конце – круглый лаз. Даже носа туда не успели всунуть – этот самый Борис Матвеевич такой унылый вой поднял, как будто на него дикие вампиры напали. Мы еле-еле от него в свою каюту успели укрыться и долго потом оттуда не выглядывали. Потом мы с Сенькой придумали по коридорам корабля в догонялки играть, а нас за этим занятием бортинженер застукал. Снова нажаловался капитану, сказал, что мы в какие-то там панели пальцами лазим и что вообще от нас проходу нет. Увидел как-то, что я в обсерваторию поднимаюсь – снова полетел к капитану со скандалом; навигатор Андрей Львович даже за меня вступился и сказал, что он астрономией со мной занимался и всё управление телескопа мне показал. Чемодан из рубки управления выплыл весь красный и страшно недовольный. И в кают-компании со мной и с Сенькой он никогда не разговаривал, даже если и заглядывал, то просто делал вид, что нас там нет, как будто мы пустое место. Даже «здрассте» не говорил.

Единственное, что нас спасало – так это то, что Чемодан в основном в своём агрегатном отсеке сидел всё время. Ну, или в каюте у себя. Он даже чтобы обедать-ужинать время так выгадывал, чтобы нас не видеть, и в кают-компании практически не появлялся, даже когда вечером все вместе собирались телек смотреть, в шахматы играть или просто беседовать. Сенька один раз папу своего спросил, почему Чемодан такой вредный и на нас всё время наговаривает. Анатолий Сергеевич пожал плечами:

– Не знаю, малыш. Люди – они всякие бывают, кто-то не любит порошковое молоко, кто-то – луковый концентрат, а наш бортинженер мальчишек терпеть не может. И вообще по характеру он ворчун страшный и зануда. Как мне рассказывали, он в жизни ещё никого ещё ни разу не похвалил. А так-то специалист он очень хороший, грамотный. Вы главное, пожалуйста, ведите себя как положено, правила соблюдайте; тогда и у Борис Матвеевича лишнего повода не будет на вас жаловаться.

Только с правилами всё-таки у нас с Сенькой обидная оплошка вышла. Уже третья неделя полёта была позади. Отзанимались мы уроками, как положено по распорядку, а до обеда время оставалось, и решили мы достать Сенькин конструктор поиграть. Я как раз читал про земную технику, про разные колёсные вездеходы, и захотелось мне точно такой же вездеход сделать, и Сеньке тоже интересно. А потом прозвенел сигнал, и Анатолий Сергеевич нас обед позвал есть. А как пообедали, сел с нами уроки проверять, а когда отпустил, мы с другом моим в медотсеке на тренажёрах занимались, а после в прятки играли по коридорам и в видеоигры тоже.

А после ужина сразу в кают-компанию влетает Чемодан, унылый, как обычно, только при этом ещё и злющий. На нас глазами сверкнул, а потом говорит таким мрачным голосом, будто горчицы объелся или у него в день рождения все подарки отобрали:

– Товарищ капитан, я Вас категорически прошу проследовать за мной. Это же ни в какие ворота не лезет. Террористы, варвары. Я же говорил – с ними мы до полпути не долетим, потому что в один прекрасный день у нашей «Медведицы» отвалится двигатель.

И вместе с Михал Михалычем из каюты выплыл. Мы с Сенькой ничего не понимаем, переглянулись – что за беда? А Сенькин отец только вздохнул. Через четыре минуты слышно по громкой связи голос капитана:

– Анатолий Сергеевич, возьмите ребят с собой и направляйтесь к нам в агрегатный отсек…

Вот так вот! Значит, нас к себе в агрегатный Чемодан даже на порог не пускал, а теперь сам капитан туда приглашает. Ой, не к добру это и что-то будет… Добираемся до нужного лаза – впереди я, за мной Сенька, за ним Анатолий Сергеевич. В агрегатном отсеке со всех сторон просто куча приборных панелей, труб, проводов, лампочек, индикаторов, компьютеров и всего остального. Куда ни глянь – везде одни кнопки, не присесть даже. Михал Михалыч нам рукой показывает в какой-то закуток и спрашивает недовольно:

– Ребята, это что такое, а?

А в закутке аккурат между двумя сенсорными панелями плавает… наш с Сенькой вездеход, который мы из конструктора собирали перед обедом. Да как же он тут оказаться мог?

– Он же в кают-компании был… – говорю озадаченно и чешу в затылке.

– Мы его оттуда никуда не выносили! – это Сенька добавляет.

– Ага, значит, ваша игрушка была в кают-компании. А что было потом?

– А потом нас на обед позвали…

– А игрушку в коробку не убрали, в ящик не закрыли? Ребята, я что вам объяснял в самом начале полёта? Какое самое первое правило безопасности в невесомости?

А я уже, честно говоря, совсем забыл про эти правила безопасности. И Сенька тоже молчит в ответ. Капитан ругается строго, каждое слово как крепёжный крюк в скалу вбивает:

– В невесомости оставленный без присмотра предмет может оказаться где угодно! Вы игрушку оставили в каюте, а в итоге она доплыла до агрегатного отсека и ударила нашего уважаемого Борис Матвеевича по голове!

Мы с Сенькой не удержались и хрюкнули от смеха. Ой, зря…

– Михал Михалыч, вы только посмотрите, им ещё и смешно… – уныло вставил Чемодан.

В общем, досталось нам в тот вечер по полной программе с плюсом. Потом Сенькин папа нас ещё полчаса, наверное, ругал и говорил, что летающий в воздухе посторонний предмет мог и человека поранить, и какой-нибудь прибор или датчик испортить, и вообще неизвестно куда залететь. И конструктор у нас отобрал и запер у себя в ящик, а потом велел сразу отправляться спать, без никаких даже мультиков или видеоигр. Заставил влезть в спальные мешки и крепко-накрепко пристегнул. А напоследок ещё и пригрозил: