Этот драматический шаг не сулил ничего хорошего другому важнейшему клиенту Аллена - банковской корпорации Дж. Генри Шредера, которая выступала финансовым агентом Англо-иранской нефтяной компании и в совет директоров которой он входил. Это также потрясло Фостера, который в то время занимался поиском бизнеса в Иране для другого клиента Sullivan & Cromwell - Chase Manhattan Bank. Кроме того, это была лобовая атака на структуру нефтяной промышленности, с которой фирма была тесно связана на протяжении десятилетий и которая стала основой мировой экономики.
Противодействие Моссадега западным привилегиям сделало его лидером, к которому братья Даллес относились с инстинктивным недоверием. Недоверие переросло во вражду, когда он помог сорвать контракт с OCI. Оно еще более обострилось, когда он национализировал нефтяную промышленность своей страны. Он стал воплощением одного из их кошмаров: популиста, который будоражит массы, отвергая то, как устроен мир.
Таким образом, Моссадег стал первым монстром, которого братья Даллес решили уничтожить. Его устранение было одной из самых приоритетных задач на 1953 год. За годы работы в компании Sullivan & Cromwell они успели затаить на него злобу. Придя к власти, они стали действовать в соответствии с этим.
* * *
Когда Фостер и Аллен освоились на новых рабочих местах, в вашингтонском обществе проявились резкие различия в характере, разделявшие их с детства. Фостер оставался мрачным и замкнутым. Он редко выходил на улицу по вечерам, предпочитая сидеть дома, работая над речью, читая детективный роман или играя в нарды с Джанет. Единственное его регулярное публичное появление в Вашингтоне - воскресное утро в Национальной пресвитерианской церкви, где он садился на скамью, которую полвека назад занимал "дедушка Фостер". Он был неловким гостем на ужинах, часто неуклюже одетым в некрасивые зеленые костюмы, с отвлекающими привычками, такими как помешивание напитка указательным пальцем и вытягивание ног, чтобы показать участки бледной кожи. Во время одного из ужинов жена заместителя министра военно-морского флота заметила, как он берет со свечи расплавленный воск, сжимает его в шарик и жует.
"Так вот, господин Даллес, я ругаю своих детей за это", - сказала она ему. "Это плохие манеры, и они портят скатерть".
Фостер быстро извинился за свою "ужасную привычку" и позже признал, что дама подарила ему коробку свечей, чтобы смягчить обиду. Социальная грация не была его сильной стороной и на работе. Его уверенность в собственных суждениях была настолько сильна, что он не чувствовал необходимости советоваться со специалистами Госдепартамента и часто обращался с ними грубо. Во время совещаний он беспрестанно рисовал на желтых юридических блокнотах, делая перерывы, чтобы поточить карандаш перочинным ножом. Когда он задумывался, то издавал то, что обозреватель Стюарт Алсоп назвал "небольшими щелкающими звуками, издаваемыми языком". Длительные паузы между предложениями были легендарны.
"Его речь была медленной, - писал после одной из встреч будущий премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, - но она легко поспевала за его мыслями".
Аллен был полной противоположностью: жизнерадостный, общительный, яркий представитель дипломатической тусовки. Никто не знал, что он замышляет, но все догадывались о правде, чтобы придать ему атмосферу таинственности. Его трубка создавала дымный ореол, который усиливал таинственность. Приступы подагры иногда вынуждали его пользоваться костылями, но в этом было и приятное преимущество: он был единственным членом окружения президента Эйзенхауэра, которому разрешалось ходить в тапочках в Овальном кабинете.
Их старый друг Генри Люс поместил каждого из братьев на обложку журнала Time в первый год их правления. Аллен был изображен со своей вездесущей трубкой, дым от которой поднимался к фигуре в черном плаще с кинжалом, над заголовком "В древней игре - новые приемы и новая команда". Через несколько месяцев после этого Фостер последовал за ним. Морщинистый и угрюмый, выглядывающий из-под черного хомбурга перед глобусом, окруженным красно-бело-голубыми знаменами, он выглядел достойно того, что описывал Time как свою миссию: "Объединить принципы и факты жизни".
Дружба с Люсом была лишь одной из многих ценностей, помогавших Фостеру и Аллену проецировать свои взгляды на американскую прессу. Фостер создал плотную сеть контактов со СМИ, а когда Аллен стал директором центральной разведки, он пошел еще дальше. Аллен установил негласные контакты с владельцами, издателями и редакторами влиятельных ежедневных газет, журналов и вещательных сетей. Среди его постоянных сотрудников были Уильям Пейли из CBS, Артур Хейс Сульцбергер из New York Times, Альфред Френдли из Washington Post и Джеймс Копли из Copley News Service. Через них, а также через журналистов, которые были ветеранами Управления военной информации - официального органа пропаганды правительства США во время Второй мировой войны, он регулярно подбрасывал материалы о зарубежных странах и их лидерах. По его словам, он мог "снять трубку телефона и отредактировать срочный материал, сделать так, чтобы раздражающий иностранный корреспондент был выдворен с места событий, или нанять таких людей, как шеф берлинского бюро Time и человек Newsweek в Токио". Обозреватель Аллен Друри назвал его "человеком с известной тонкой кожей, который не прочь лишить работы тех газетчиков, которые критикуют его агентство".
Спустя годы стало ясно, что усилия Аллена по воздействию на американскую прессу не были случайными или эпизодическими, а являлись частью многогранного проекта под названием "Операция "Пересмешник". С ее помощью он передавал информацию, в том числе и секретную, журналистам, настроенным на продвижение мировоззрения ЦРУ, среди которых были Джеймс Рестон из New York Times, Бенджамин Брэдли из Newsweek, влиятельные обозреватели Джозеф и Стюарт Алсоп. Оперативники также подбрасывали материалы в более мелкие новостные издания, а затем организовывали их распространение через сети, контролируемые дружественными медиабаронами. Фрэнк Виснер, помогавший курировать Mockingbird, называл его "могучим Вурлитцером" ЦРУ.
Домашняя жизнь оставалась для Аллена такой же сложной, как и для его старшего брата. Темп его романтических приключений замедлился, хотя он продолжал периодически встречаться с Мэри Бэнкрофт, которая настолько сдружилась с Кловером, что в какой-то момент они задумались о совместной работе над иллюстрированной книгой о юнгианской теории сновидений. Он также вновь встретился с графиней Уолли Тосканини Кастельбарко, с которой познакомился, когда она была курьером итальянского сопротивления, и после некоторого периода прохлады Кловер принял и ее.
В то время как Аллен культивировал загадочный, пеленущийся образ, Фостер своими огненно-серебряными проповедями времен "холодной войны" сделал его главной национальной фигурой. В своей первой речи на посту госсекретаря, произнесенной 27 января 1953 г. по национальному телевидению, он с драматизмом раскрыл карту мира, на которой был изображен обширный регион, "от Камчатки, близ Аляски... до Германии в центре Европы... в котором полностью господствуют русские коммунисты". Он предупредил, что население этого региона, насчитывающего восемьсот миллионов человек, "превращается в огромное оружие боевой мощи, опирающееся на промышленное производство и современное вооружение, включающее атомные бомбы".
"У нас есть враги, которые замышляют наше уничтожение", - заключил он. "Любой американец, не осознающий этого факта, подобен солдату, заснувшему на посту".
Независимо от того, была ли это трезвая оценка советской мощи или дикое преувеличение, она одновременно отражала и усиливала чувство страха, которое испытывали многие американцы. Фостер стремился к тому, чтобы ядерная битва казалась реальной, неизбежной возможностью. Он передавал ужасающее мировоззрение. Большинство американцев разделяли его.
