Фостер помог разработать план Доуза 1924 г., который реструктурировал репарационные платежи Германии таким образом, что открыл новые огромные рынки для американских банков, и в конце того же года он организовал предоставление пяти из них кредитов немецким заемщикам на сумму 100 млн. долл. В течение последующих семи лет он и его партнеры предоставили Германии еще 900 млн. долл. кредитов, что в пересчете на доллары начала XXI века составляет более 15 млрд. долл. Это сделало его ведущим продавцом немецких облигаций в США, а возможно, и во всем мире. Он резко отвергал критиков, утверждавших, что американские банки должны больше инвестировать внутри США, и протестовал, когда Государственный департамент пытался ограничить предоставление Германии кредитов, не связанных с выплатой репараций или поддерживающих картели и монополии.
Фостер заработал большие деньги на создании и консультировании картелей, основанных на соглашениях между конкурирующими фирмами о контроле над поставками, фиксации цен и закрытии своих сетей поставок и распределения для посторонних. Реформаторы во многих странах выступали против таких картелей, но Фостер защищал их как гарантов стабильности, обеспечивающих прибыль и защищающих экономику от непредсказуемых колебаний. Два картеля, которые он сформировал, стали глобальными силами.
Среди основных клиентов Фостера была расположенная в Нью-Джерси компания International Nickel Company, для которой он был не только советником, но и директором и членом правления. В начале 1930-х гг. он вместе со своим канадским филиалом ввел ее в картель с двумя крупнейшими производителями никеля во Франции. В 1934 году он привлек к участию в картеле крупнейшего немецкого производителя никеля - компанию I.G. Farben. Это дало нацистской Германии доступ к ресурсам картеля.
"Без Даллеса, - говорится в исследовании Sullivan & Cromwell, - у Германии не было бы сил вести переговоры с [International Nickel], которая контролировала мировые поставки никеля, важнейшего компонента нержавеющей стали и броневых листов".
I.G. Farben была также одной из крупнейших в мире химических компаний - она производила газ Zyklon B, использовавшийся в нацистских лагерях смерти, и Фостер, втягивая ее в никелевый картель, одновременно помогал ей создать глобальный химический картель. Он был членом совета директоров и юрисконсультом другого производителя химической продукции - конгломерата Solvay, расположенного в Бельгии. В 1930-е годы он направил Solvay, I.G. Farben, американскую фирму Allied Chemical & Dye и ряд других компаний в химический картель, столь же мощный, как и тот, который он организовал для производителей никеля.
В середине 1931 г. консорциум американских банков, желая сохранить свои инвестиции в Германии, уговорил немецкое правительство принять заем в размере около 500 млн. долл. для предотвращения дефолта. Фостер был их агентом. Его связи с правительством Германии стали еще теснее после того, как в начале 1933 г. к власти пришел Гитлер и назначил старого друга Фостера Хьялмара Шахта министром экономики.
Аллен познакомил их десятью годами ранее, когда он был дипломатом в Берлине, а Фостер регулярно посещал его по делам компании Sullivan & Cromwell. Они сразу же приглянулись друг другу. Шахт свободно говорил по-английски и хорошо понимал Соединенные Штаты. Как и Даллес, он производил впечатление энергичного авторитета. Он был высок, худощав, всегда подтянут, с коротко подстриженными волосами и высоким воротником-стойкой. Оба они подумывали о том, чтобы стать священнослужителями, но потом обратили свой мощный ум к более доходным занятиям. Каждый из них восхищался культурой, породившей другого. Оба верили, что возрождающаяся Германия сможет противостоять большевизму. Их общим интересом было привлечение американского капитала для финансирования ее подъема.
Работая с Шахтом, Фостер помог национал-социалистическому государству найти в США богатые источники финансирования для своих государственных учреждений, банков и промышленности. На нескольких "долговых конференциях" в Берлине, которые официально проводились между банкирами, но на самом деле проходили под руководством правительств Германии и США, эти два человека разработали сложные реструктуризации немецких кредитных обязательств, а также новые формулы, облегчающие немцам заимствование денег у американских банков. Sullivan & Cromwell разместила первые американские облигации, выпущенные гигантским немецким производителем стали и оружия Krupp A.G., расширила глобальный охват I.G. Farben и успешно боролась с попытками Канады ограничить экспорт стали для немецких производителей оружия. Согласно одной из исторических справок, фирма "представляла интересы нескольких провинциальных правительств, нескольких крупных промышленных комбинатов, ряда крупных американских компаний, имеющих интересы в Рейхе, и некоторых богатых частных лиц". По другой версии, она "процветала благодаря своим картелям и сговору с новым нацистским режимом". Обозреватель Дрю Пирсон с ликованием перечислял немецких клиентов Sullivan & Cromwell, которые вносили деньги нацистам, и описывал Фостера как главного агента "банковских кругов, которые спасли Адольфа Гитлера из финансовых глубин и создали его нацистскую партию как действующее предприятие".
Хотя отношения между Фостером и Шахтом начинались хорошо и процветали в течение многих лет, закончились они плачевно. Шахт внес решающий вклад в перевооружение Германии и публично призвал евреев "осознать, что их влияние в Германии исчезло навсегда". Хотя впоследствии он порвал с Гитлером и покинул правительство, в Нюрнберге его будут судить за "преступления против мира". Он был оправдан, но главный американский прокурор Роберт Джексон назвал его "фасадом накрахмаленной респектабельности, который в первые дни служил витриной, приманкой для колеблющихся". Никого он не приманивал так успешно, как Фостера.
В середине 1930-х гг. в результате валютных маневров, выкупа акций со скидками и других форм финансовой войны Германия фактически объявила дефолт по своим долгам перед американскими инвесторами. Фостер представлял интересы инвесторов в безуспешных обращениях к Германии, многие из которых были адресованы его старому другу Шахту. Клиенты, последовавшие совету Sullivan & Cromwell покупать немецкие облигации, потеряли свои состояния. Согласно одному из исследований, этот совет "обошелся американцам в миллиард долларов, потому что Шахт слишком долго уговаривал Даллеса поддержать Германию".
Фостер так и не взял на себя ответственность за это фиаско, но Аллен упомянул о нем во время выступления после ужина в одном из клубов Уолл-стрит. Он признал, что Sullivan & Cromwell "позволила долгам накапливаться слишком быстро и слишком высоко и пошла на плохой моральный риск", но настаивал на том, что предоставила кредиторам "самую лучшую юридическую защиту", и что все должны понимать, что "нет никакой защиты от экономических условий, подобных тем, что были в последние несколько лет". В условиях разгорающейся войны в Европе, когда Sullivan & Cromwell представляла собой мощную силу, не терпящую отторжения, даже инвесторы, понесшие огромные убытки, не видели другого выхода, кроме как смириться с ними.
У Фостера были очевидные финансовые причины для сотрудничества с нацистским режимом, а идеологические - Гитлер был ярым антибольшевиком - были не менее вескими. В более поздние годы ученые задавались вопросом о его действиях в этом мире. Делал ли он это из желания защитить экономические привилегии или из антикоммунистического рвения? Лучшим ответом может быть то, что для него не было разницы. В его понимании защита транснационального бизнеса и борьба с большевизмом были одним и тем же.
С 1933 года все письма, написанные из немецких офисов компании Sullivan & Cromwell, заканчивались, как того требовали немецкие правила, приветствием "Хайль Гитлер! Фостера это не беспокоило. Он печатал статьи в журналах и газетах, утверждая, что "динамичные" страны мира - Германия, Италия и Япония - "чувствуют в себе подавляемый потенциал" и что полусекретный проект Гитлера по перевооружению просто свидетельствует о том, что "Германия односторонними действиями вернула себе свободу действий". Аллен считал совершенно иначе. Вернувшись из Берлина в 1935 г., он сообщил брату, что пришло время закрыть берлинский офис фирмы и ее филиал во Франкфурте.
