– Хоть бы голову прикрыла, бесстыжая! А то лезут в храм простоволосыми…

У Лизы сердце бухнуло так громко, что она едва не задохнулась. Очарование момента оказалось безнадёжно разрушено. Она обернулась. Замотанная в чёрное старуха злобно буравила её выцветшими глазками.

«Это мне? Ну да, мне… я же забыла… и даже шарфика нет», – подумала Лиза и опрометью кинулась к выходу. До самого дома она почти бежала, и сердце стучало неровно и гулко. С того дня Лиза так больше в церковь и не выбралась.

…Бабушкины родители перебрались в Москву из Петербурга. У прабабушки, Агриппины Николаевны, были слабые лёгкие, и тамошний климат ей не рекомендовали. Её ежегодно возили на воды, боялись чахотки, но с переездом всё обошлось. В 1912 году родился их первенец, Арсений. Темноглазый и кудрявый, в пене кружев, на старых фотографиях он казался Лизе ангелом с рождественских открыток. Прожил он недолго, скарлатину тогда не лечили. А потом началась революция, и следующий ребёнок у них родился не вскоре, уже после гражданской. Дочка. Тоже темноглазая и с кудряшками, Аделаида, Лизина бабушка.

Дождь обрушился как-то сразу. Запрыгал, забренчал по железу, вдали громыхнуло, и ветром захлопнуло раму. Лиза любила грозу. С самого детства. На даче выбегала на крылечко, подставляла руки и лицо под колючие струи. Делать этого не разрешали, немедленно тащили в дом – боялись молнии. Однажды был случай, после которого, едва начиналась гроза, бабушка всегда обходила дом и плотно закрывала рамы. Это произошло незадолго до рождения Лизиной мамы. Они жили на даче. Дед работал в своём кабинете, он писал, низко склонившись над столом, и не услышал, что бабушка подошла к двери. В эту самую секунду она увидела, как в открытое окно вплыла сверкающая шаровая молния. Подчиняясь неведомой силе, она медленно облетела вокруг склонённой дедовой головы и, совершив этот жуткий круг, преспокойно выплыла обратно сквозь распахнутые створки. Бабушка стояла, обхватив обеими руками огромный живот, боясь дышать и не веря собственным глазам. Если бы муж тогда поднял голову, создав хоть малейший поток воздуха… нет, она даже думать не хотела, что могло произойти. В этот вечер бабушка увидела в зеркале свой первый седой волос.

Дачу Лиза любила. Домработница Аня собирала клубнику и на террасе варила варенье в сверкающем медном тазу. Лиза тоже участвовала – отрывала у ягод зелёные шляпки. Потом ей доставалось самое вкусное – сладкая густая пенка на блюдечке. Дома пенку никто не любил, а ей, Лизе, нравилось. А ещё Аня приносила с грядки редиску, зелёные пёрышки лука и пушистый укроп. Лиза бежала за ней, украдкой срывая крохотные огурчики в колючих пупырышках и отправляя их в рот. Огурчики во рту хрустели так громко, что Лиза зажимала ладошками уши.

Стихия разыгралась не на шутку. Сверкало и гремело с такой силой, что звенели стёкла. Кот, прижав уши, забился между диванных подушек и мелко подрагивал. Грозы он боялся. Лиза сгребла его под мышку, унесла на кухню и уложила в его любимое кошачье креслице. Он тут же свернулся калачиком и замер. Лиза сделала себе бутерброд и снова включила чайник. На этот раз он закипел почти моментально, всхлипнув и выплюнув кнопку.

…В школе Лиза училась отлично. Никто не заставлял её делать уроки, не проверял дневник и не краснел на родительских собраниях. Хорошие оценки она получала с лёгкостью, не страдая при этом излишним честолюбием и не впадая в амбиции. С одноклассниками не конфликтовала, но активного участия в общей жизни не принимала и ни в каких коллективных шкодах замешана не была.

Только однажды возникла проблема. На уроке истории учительница поведала классу, как грамотно выбили «белую нечисть» из Крыма, с таким подъёмом и столь ярко живописуя кровавые подробности, что Лиза молча сложила портфель и покинула школу, наотрез отказавшись посещать её уроки. Историчка пожаловалась директору, и маме пришлось вмешаться. Времена уже были не те, поэтому дело благополучно замяли, а вскоре та и вовсе ушла преподавать в частный колледж. Там больше платили.

Школу Лиза окончила почти на все пятёрки. «Почти» – потому что были ещё и точные науки. А ими она не интересовалась совсем. Никто и не требовал.

«Девочка – типичный гуманитарий. Да и чего ожидать в такой семье?»

Поступив на филфак, она быстро втянулась, увлеклась и училась на «отлично». Попадались, правда, и «четвёрки», но крамолой это отнюдь не считалось. В семье ценились знания, а не оценки.

А к диплому они с мамой остались вдвоём. Дедушка с бабушкой ушли как-то быстро, друг за другом. Деда свалил инфаркт, – и не болел даже, просто упал за рабочим столом в своём кабинете. А через год не стало и бабушки. Тётя Люба к тому времени была уже замужем, так что осталась только мама. Тут-то и выяснилось про её страшную болезнь. Лизе сразу сказали, что недолго. Но тётя Люба не верила, металась по клиникам, подняла все возможные связи, настаивала на операции.

А на маминых похоронах она сказала Лизе: «Ничего не бойся, справимся. Мы ведь вдвоём».

Лиза и не боялась. До самых сороковин.

А потом она осталась совсем одна.

Нашарив пульт, Лиза включила телевизор.

«День рожде-е-нья, грустный пра-а-здник…» – немедленно донеслось оттуда, и она, вздрогнув, переключила канал.

– Французский министр заявил о желании Парижа снять санкции с России, – сообщил диктор. – Он подчеркнул, что лично обсуждал вопрос отмены продуктового эмбарго с российским правительством, однако, теперь вопрос снятия санкций будет зависеть не столько от Франции, сколько от позиции всего Евросоюза.

Лиза снова нажала на кнопку.

– По словам госсекретаря США Джона Керри, необходимо последовательное стремление всех сторон решить проблему выполнения минских договорённостей.

«Какой дождливый июнь. Даже на улицу не выйдешь. Надо бы купить продуктов, но в такую погоду неохота… бог с ним, сварю макароны», – подумала Лиза и снова переключила программу.

– Для российских журналистов, которые ведут репортажи из горячих точек, разработали новый бронежилет, – возвестили с экрана. – Работа репортёра в зоне конфликта на сто процентов отличается от той, что ведётся в мирное время.

Утренние новости явно не радовали. Она вздохнула и выключила телевизор. Экран послушно погас.

Лариосик бесшумно спрыгнул на ковёр, потянулся и сладко, с оттяжкой, зевнул, показав розовый язычок.

Дождь продолжал монотонно стучать по карнизу.

«Как же мне всё надоело, господи… – неожиданно подумала она. – Нет, больше так продолжаться не может! В конце концов, это просто невыносимо. Не знаю как, но я должна немедленно что-нибудь изменить. Прямо сегодня. Да, сегодня или никогда!»

Лиза резко поднялась с дивана, нашарила ногами тапочки, но вдруг, зацепившись каблуком за край ковра, неловко взмахнула рукой и, качнувшись, ударилась плечом о стеллаж с книгами. Стеллаж вздрогнул, слегка шатнувшись, и маленький хрустальный ангелок, слетев с полки, больно шлёпнулся ей на макушку, после чего скатился вниз и аккуратно приземлился прямо на раскрытую ладонь.

– Бом-мм! – моментально откликнулись с полки старинные бронзовые часы…

…Удивлённо потирая макушку, снова устраиваюсь на диване. Кот моментально сворачивается рядом.

Всё-таки я, конечно, очень странный человек. Несомненно странный, непонятный для окружающих. Молчунья, нелюдимка, одиночка, буквоедка. Люди таких сторонятся, не любят. Да еще и язык – бритва. Скажу – как припечатаю. Слыву синим чулком, старой девой. Это данность, узаконенный факт. Я живу однообразной жизнью, работаю в скучном журнале, иногда езжу в командировки, присутствую на мероприятиях, пишу статьи, обзоры, аналитические материалы, в лучшем случае – интервью с малоизвестными персонами, руководителями вузов столицы и не только…