Волнение как ледяной вихрь. Куртка не спасает. Холод пробирается под нее, вызывая ненормальный тремор рук и ног. Пальцы коченеют, собираются в кулак. Ногти врезаются в кожу ладоней, чтобы хоть немного снизить градус напряжения.

Я мельком смотрю на часы. Вроде пришла вовремя, но жду уже минут тридцать.

Страшно так, что ног больше не чувствую.

Что он скажет. Как посмотрит. Читал ли мои письма. Я писала сначала каждый день, потом раз в неделю, последние полгода раз в месяц. Ни на одно не было ответа. Не удивлюсь, если он все сжег, если у него была в тюрьме такая возможность. На встречи я тоже приходила, но он ни разу не вышел ко мне. Он ненавидит меня, и я с этим смирилась. Но неужели нельзя просто поговорить. Я бы смогла все объяснить, выслушай он меня хоть раз.

Скрип железа режет по нервам. Почти рвет. Я сглатываю, вглядываясь в силуэт, который появляется на фоне утреннего солнца. Я тру глаза, но продолжаю вглядываться. Миша. Мой Миша.

Сердце, замершее на миг, пускается галопом.

А ноги только подгоняют его.

Знаю, что столкнусь с его ненавистью, но я это переживу. Я все вынесу.

Он тормозит в нескольких шага от меня. Я почти не дышу. Год. Ровно год назад я видела его в зале судебных заседаний. Ровно год назад я превратила его любовь ко мне в ненависть. Всего одной чертовой лживой фразой.

Никогда не забуду, как он на меня посмотрел. Словно пистолет к виску приставила и выстрелила.

– Миша…

– Пошла нахуй.

Вот так. Без церемоний. Прямо и четко.

От него исходит такой холод, что я обнимаю себя, просто чтобы не умереть от обморожения.

– Миш, просто послушай меня.

– Не интересно. Ни слушать, ни тем более видеть.

Жестко, грубо, по делу. Он и сам другим стал за этот год. И дело даже не в потере шикарной шевелюры, по которой я так любила проводить пальцами. Или щетине, что наверняка будет царапать кожу при поцелуях. Просто крепче как – то стал. Словно стальной стержень в себе нашел. Но внешний вид – это цветочки по сравнению со взглядом, которым он меня насквозь пронзает. Без наркоза режет.

– Миша, прости меня, – слезы сами собой текут. – Так было нужно!

– То, что ты отличная актриса, я и так понял. «Мне на хрен твои извинения не нужны», – говорит, стараясь обойти, но я приближаюсь. Камикадзе. Просто касаюсь его рукой, но он тут же шипит, словно его обожгли. – Алиса! Отойди, пока не ударил!

– Ты не ударишь. Ты не такой…

– Подойти и узнаешь, какой я! – рявкает он. – Церемониться больше не стану.

– Миша, но ты же не такой. Ты добрый и нежный… Пожалуйста, давай поговорим. Прошу тебя!

– Закрой рот! Своего доброго и нежного Мишу ты потеряла год назад, когда давала ложные показания, – отворачивается он, и тут на дороге тормозит спортивная машина. Из нее выходит Глеб и жмет Мише руку, обнимает, хлопает по спине. Они просто уезжают. Даже не смотрят в мою сторону.

Словно я пустое место. Словно забыли, как боролись за мое тело. Теперь я никто. Предательница. Обманщица.

И мне бы оставить это, отпустить Мишу. Я и правда виновата перед ним. Но я не могу. Мне нужна его помощь. Нужна, чтобы найти Эллу. Иначе все было зря.

Не знаю, сколько стою на одном месте, словно прибитая. Жду, что машина вернется на место, а вместо холодного и чужого Хворостова, появится мой Миша. Тот, что в любви признавался. Тот, что научил меня заново мечтать. Тот, что любил до потери сознания. Но глупо ждать, что он вернется. Глупо ждать, что простит, несмотря на новые обстоятельства, даже несмотря на то, что именно благодаря мне, его отпустили гораздо раньше первоначального срока.

Я наконец отмираю, иду вперед. Начинаю тихо злиться. Почему он такой тугодум. Почему ему просто не прочитать хотя бы одно мое письмо.

Дохожу наконец до остановки и жду свой автобус. Радует, что не пришлось стоять до вечера. Сажусь на свободное место и размышляю, что дальше. Я бы не трогала его, жила бы и дальше своей жизнью, но за год бесполезных поисков я понимаю, что просто не смогу найти Эллу сама. У меня нет ни связей, ни ресурсов. У меня даже денег не очень много, хотя я и экономлю на всем.

Пока еду по улицам Питера, вспоминаю тот день, когда дала ложные показания в суде. До последнего надеялась, что Ирина не заставит меня это делать. Но ошибалась. Пришлось выполнить условие до конца. Только тогда она назвала детский дом, в котором содержится Элла. Она показала документы о приеме, а также свидетельство о рождении. Я помчалась туда сразу после суда, а нашла лишь руины. Оказалось, что совсем недавно был пожар. Документы и записи сгорели, детей успели спасти, но куда направили непонятно.

Я помчалась обратно домой, чтобы найти Ирину и потребовать объяснений. Если их не было, то помощи в поисках своей малышки. Но опоздала. Ирина красиво ушла из жизни, наглотавшись таблеток и оставив послание, что это она убила собственного мужа. Я тут же понесла это признание в прокуратуру. Дала новые показания, написала, что меня запугивали. Обещали разобраться. И только вот через год, разобрались.

– Девушка, конечная! – рвет мое воспоминание водитель, и я тороплюсь на улицу. Кутаюсь в шарф, потому что погода резко поменялась и бегу в сторону метро. Уже на нем добираюсь до клиники.

– Спасибо, что подменила, – киваю Нинке, давая обещанную шоколадку.

– Да не за что. Получилось?

– Нет. Даже слушать не стал.

– Ну и козел. Мог бы выслушать, – фыркает она, подавая глаженый халат. – А может связать его? Или вколоть транквилизатор.

– Я думала об этом.

– Вот видишь, у дураков мысли сходятся, – смеется она, снимая свой. – Ладно, вечером увидимся? С меня ужин.

– Спасибо, Ин. Кирюшке привет.

– Ага, пока, – машет она, и я остаюсь одна. Вообще было рискованно рассказывать всю историю хоть одной живой душе, но и держать все в себе было очень сложно. А может мне просто нужно было подтверждение, что я поступила правильно. Нина, двадцати пяти лет, рано ставшая матерью, как никто меня, поняла. Мы познакомились на курсах медсестер, которые я недавно закончила. По документам я совсем сопля и меня никуда не брали. Она договорилась с начальством. Поработав санитаркой меня все – таки сделали медсестрой. Она даже поселила меня у себя. Из-за Ирины я плохо доверяла людям, но Нина показала, что никакого корыстного интереса ко мне не имеет. Разве, что иногда посидеть с ее сыном, пока устраивает свою личную жизнь. В итоге я стала жить с ними, даже учить Кирюху играть на гитаре и помогать учиться.

День проходит быстро, хотя от улыбки, с которой тут заставляют ставить уколы и капельницы, немного болят щеки.

Вечером просматриваю сообщение от «Детство» – организация, которая занимается поиском детей. Я обратилась туда еще год назад, но мне помочь так и не смогли.

Дома мы тихонько ужинаем.

– Он шикарный. Добрый. Нежный. Ласковый. Думаю, даже Кирюшу с ним познакомить, – распинается Нина, раскладывая по тарелкам овощное рагу. – Кирилл! Иди есть!

– Ты главное не торопись. Мать, водящая в дом новых мужиков, не самое мое приятное воспоминание.

– Я же не вожу. Но этот правда классный.

– А прошлый?

– Ну с тем не повезло. Ты будешь меня жизни учить?

– Нет конечно, просто опытом делюсь.

– Алис, а на гитаре сыграем сегодня?

– Конечно. Если все доешь.

– Отлично, – радуется мальчишка, и я тереблю его светлые волосы. У Эллы тоже такие. Светленькие кудряшки. Кудряшки – это в папу. Я прикрываю глаза, вспоминая взгляд Миши. Столько в нем было ненависти и злости, что холод тут же меня окутывает. Чем он сейчас занимается? Отмечает свое освобождение. Тусит с Глебом. Возможно отрывается после годового воздержания.

Вечером после гитары я ловлю входящий. Удивленно замираю, смотря на номер Кати Стрельцовой. Бывшей жены Миши. Она развелась с ним, как только тот сел в тюрьму и, если не ошибаюсь, вышла замуж за Глеба. По крайней мере судя по ее социальным сетям.