– Думаешь? – Отец тоже расплылся в улыбке.

– А я, а я? – К ним подбежал Юкия и ухватил отца за штанину хакама.

Улыбка мгновенно исчезла с лица мужчины.

– А ты ни на кого не похож.

– Что?! – поник мальчик.

Пространство, залитое ярким светом, вдруг померкло. Стало холодно. Подул стылый зимний ветер. Мать и братья исчезли.

– Батюшка…

Но тот все с тем же каменным лицом оторвал от себя руки испуганного Юкии и ткнул пальцем куда-то ему за спину:

– Ты должен идти туда.

Мальчик почувствовал, что сзади кто-то стоит. Зашлепали по воде ноги. Страшно. Оборачиваться не хочется.

Семья покинула его за какой-то краткий миг. Где-то далеко-далеко – очень далеко от него разливалось яркое сияние, и там смеялась мать, Юкима и Юкити, а к ним шагал отец.

– Подождите, батюшка! Не оставляйте меня! – в слезах завопил Юкия, охваченный ужасом.

Отец не оборачивался, да и мать смотрела с улыбкой лишь на Юкиму с Юкити, не замечая, что Юкия совсем один.

– Подождите, подождите! Матушка, матушка-а-а, посмотрите на меня!

В этот миг из-за спины протянулась холодная рука и обхватила Юкию за лицо. Его обдало зловонным дыханием, и совсем рядом с ним проскрежетал чей-то голос:

– Твоя матушка здесь.

– Господин Юкия?

Он резко открыл глаза и увидел озабоченное лицо склонившегося над ним кохая.

– Это ты, Харума?

– Я. С вами все в порядке? Вы стонали…

– Нет-нет, все хорошо.

Юноша потер лицо и сел. Харума тут же протянул ему бамбуковую флягу с водой. Юкия прополоскал горло и выпил воды. В голове чуть прояснилось.

Они находились в комнате отдыха в Сёёгу. После открытия ворот Кин-мон прошло уже почти три месяца. С того дня небо над Ямаути затянули тучи, и солнце ни разу не выглядывало и не посылало свои лучи на землю. Сильных землетрясений больше не случалось, но растения на полях в провинциях начали загнивать.

Везде – и в центре, и в отдаленных районах – появлялись прорехи. Все чаще сообщали об огнях сирануи у края гор, народ охватило ощущение, что границы Ямаути рушатся и страна будет уничтожена.

Обитатели Тюо, которым некуда было бежать и негде укрыться, продолжали возводить крепости и перебирались в сравнительно мало пострадавший от стихийного бедствия Рёунгу.

Наследник – единственный, кто умел латать прорехи пространства – не успевал объезжать все места, где требовалась его помощь, а все из-за того, что чудовище, назвавшее себя Ямагами, и днем и ночью беспрестанно посылало за ним.

Изначально речь шла об уходе за хозяином, однако чудовище требовало от молодого господина очень немногого. Оно просто призывало к себе слугу по любому капризу и поливало его бранью. При этом стоило тому чуть опоздать, настроение у чудовища ужасно портилось и Ямаути снова сотрясали небольшие толчки.

Огромная обезьяна, что прислуживала чудовищу, всегда ухмылялась при виде молодого господина. Самому Юкии больше не доводилось ее видеть, но, слушая рассказы хозяина, он никак не мог понять, что обезьяны замышляют.

Территория за воротами называлась священной, и молодой господин лично запретил Юкии сопровождать его туда: говорил, что, если с ним самим что-нибудь случится, тому придется взять на себя командование.

Обычно штабные проводили весь день в выделенной комнате в Кэйсоин. Но Юкия служил также и в Ямаути-сю. Разумеется, когда молодой господин возвращался в Ямаути, ему требовалась охрана, поэтому в перерывах между занятиями по тактике Юкия заглядывал в комнату отдыха в Сёёгу.

Сейчас молодой господин опять составлял компанию чудовищу на священной земле. Юкия хотел поспать до его возвращения, однако сон оказался не из приятных.

Харума – его кохай по Кэйсоин и одновременно преданный подчиненный – покаянно склонил голову, извиняясь за то, что разбудил.

– Что-то случилось?

– Прибыл гонец из Мэйкёин. У них есть сообщение для Его Высочества, и вас тоже просят явиться вместе с ним.

– А Его Высочество?

– Еще не вернулся. Господин Сигэмару сказал, что сопроводит его, и предложил вам пока лететь в Мэйкёин. А там вы его смените.

– Ясно. Тогда отправляюсь. Подготовь коня.

– Слушаюсь!

Юкия быстро собрался и вылетел из Сёёгу. Харума проводил его.

Вечер еще не наступил, но небо было темным, а ветер пах сумерками. Внизу он видел еще не восстановленную часть города. Пейзаж выглядел совсем иначе, чем когда он впервые прибыл сюда вместе с отцом. Юкии ужасно надоела навевающая мрачные мысли картина, поэтому он пришпорил коня.

Он любил семью и родные места. Войдя в этот мир двадцать лет назад как второй сын наместника Тарухи, что в северных землях, с тех пор он ни разу не усомнился в своем чувстве.

К тому времени, как мальчик осознал себя, он уже понимал, что из трех братьев только у него другая мать: в усадьбе наместника не было недостатка в родичах, которые талдычили, что его нужно отдать в приемную семью, либо судачили о его покойной родительнице.

К счастью, у Юкии была и другая мать, которая воспитала его: Адзуса. Она любила мальчика, ничем не выделяя его среди собственных сыновей, да и ее родные дети – старший и младший братья Юкии – тоже никогда не обращали на это внимания.

Родная мать мальчика, несмотря на слабое здоровье, слыла женщиной резкой и безжалостной. Отец полюбил Адзусу еще до того, как ему просватали другую. И все же та, взывая к чести семьи, настойчиво хотела родить ребенка. Так она и умерла, не успев даже обнять свое дитя.

Юкия никогда не спрашивал отца напрямую, однако не сомневался, что тот испытывал к его матери сложные чувства. Во сне отец был жесток к сыну, хотя на самом деле почти никогда не показывал, что по-разному относился к своим троим детям.

На его лице читалась любовь, подчиненная долгу, но не искренние чувства. Имей Юкия жалость к себе, вел бы себя иначе, заметив, как смотрит на него отец. Вместо этого он, будто речь шла не о нем, а о ком-то другом, просто рассудил, что это вполне естественно. Мальчик ведь и сам толком не понимал, чего хотела его мать. Не мог решить, то ли он был насмешкой умной женщины, то ли капризом дуры. Одно он знал точно: добродетельной женой его мать не назовешь.

Ему ни разу не доводилось слышать о ней ничего хорошего – ни от служанок, которых она мучила, ни от ее мужа, с которым она прижила дитя. И лишь Адзуса, которой пришлось хуже всех, как ни странно, пыталась ее защищать.

– Я уверена, что твоя матушка больше всех на свете любила тебя. Вот почему ты вырос таким здоровеньким: ведь ты получил двойную порцию любви от двух матерей, от нее и от меня. Правда? – без всякого притворства говорила с улыбкой Адзуса, и Юкия уважал ее больше, чем кого-либо еще.

Она была мудрой женщиной, и ее мудрость проявлялась вовсе не в расчетливости. Здорово, что все ее прекрасные качества унаследовали оба ее сына. Только ему этих качеств не досталось. Это его расстраивало. Но именно поэтому он любил Адзусу и своих двух братьев, как никто их не любил.

С другой стороны, его отец, которым родная мать Юкии вертела как ей угодно, был совершенно заурядным человеком. Наместнику нельзя быть просто добряком. Наоборот, нужна политическая ловкость, которой отцу Юкии недоставало.

В Тарухи он еще мог послужить прекрасным военачальником, но и тут ему не хватало ни твердости характера, чтобы противостоять давлению сверху, ни хитрости, чтобы с ним справиться. Северный дом не всегда бывал дружелюбен с Тарухи, и все же наместник – то ли из-за своей кротости, то ли из-за простоты – не желал обострять ситуацию. Когда Юкия подрос, он просто диву давался: и как отцу удается выполнять свои обязанности?

Впрочем, в каком-то смысле из всей семьи он лучше всего понимал именно своего отца. Они оба испытывали сложные чувства к дочери Северного дома, настоявшей на своем желании родить Юкию, и оба они искренне любили Адзусу и ее детей. Они ценнее всего на свете, и их нужно защищать. Отец на это не способен, а вот сам Юкия был уверен, что справится.