Особенно для меня.

И Клара.

Мы, конечно, встретились. Я настоял на этом, и в конечном счете ее и нельзя было бы удержать. Эсси вылетела к петле, чтобы встретить ее и лично доставить на нашем самолете на Таппаново море. Конечно, возникали проблемы этикета. Но иначе Кларе пришлось бы выдержать нападение журналистов, с их вопросами, каково быть «пленницей хичи» или «быть похищенной этим волчонком Вэном»… и еще разными сплетнями, которые они передают друг другу. И вообще, мне кажется, они с Эсси поладили. Им не приходится сражаться из-за меня. В этом смысле я просто не существую.

И вот я приготовил свою лучшую голографическую улыбку и создал лучшее голографическое окружение и подождал, пока она войдет. Она одна вошла в большую приемную – Эсси хватило такта показать ей дорогу и исчезнуть. И когда Клара вошла, остановилась на пороге и ахнула, я понял, что она ожидала увидеть меня гораздо более мертвым.

– Здравствуй, Клара, – сказал я. Не очень умно, но что еще мог я сказать в таких обстоятельствах. И она ответила:

– Здравствуй, Робин. – И тоже как будто не знала, что добавить. Стояла, глядя на меня, пока я не догадался пригласить ее сесть. И конечно, я тоже смотрел на нее – теми многочисленными способами, которые есть в распоряжении электронного разума; и с точки зрения всех этих способов выглядела она хорошо. Устала – да. Ей нелегко пришлось. И дорогая моя Клара никогда не была классической красавицей, со своими темными густыми бровями и крепким мускулистым телом, да, но выглядела она отлично.

Я думаю, это разглядывание заставило ее нервничать, потому что она откашлялась и сказала:

– Мне сказали, что ты сделал меня богатой.

– Не я, Клара. Я просто вернул тебе долю того, что мы заработали вместе.

– Эта доля, кажется, увеличилась. – Она улыбнулась. – Твоя жена говорит, что у меня больше пятидесяти миллионов долларов…

– Можешь получить и больше, если хочешь.

– Нет, нет, и так очень много. Кажется, у меня доля во многих компаниях. Спасибо, Робин.

Снова молчание, и затем – поверите ли? – я произнес следующее:

– Клара, я должен знать! Ты меня ненавидела все это время?

В конце концов, я задавал себе этот вопрос целых тридцать лет.

Но даже тогда вопрос показался мне неуместным. Не могу сказать, как он подействовал на Клару, она какое-то время сидела с раскрытым ртом, потом с трудом глотнула и покачала головой.

И начала смеяться. Смеялась громко и всем телом, а когда кончила смеяться, вытерла глаза и сказала:

– Слава богу, Робин! По крайней мере, хоть что-то не изменилось. Ты умер. У тебя оплакивающая тебя вдова. Мир на пороге величайших изменений. Испуганные существа появились из своего укрытия… и ты мертв. И все равно тебя волнует проклятое чувство вины!

И я тоже рассмеялся.

Впервые за все время, бог мой, за полжизни, последний остаток вины исчез. Трудно определить, что я испытал; прошло немало времени с этого освобождения. Я сказал, продолжая смеяться:

– Наверное, это звучит глупо, Клара. Но прошло так много времени, и я знал, что ты там, в черной дыре, в замедлившемся времени, и мне было неизвестно, что у тебя на душе. Я думал, может, ты… не знаю… винишь меня в том, что я тебя покинул…

– Но как я могла, Робин? Я не знала, что с тобой произошло. Что я на самом деле чувствовала? Я испытывала ужас и оцепенение, потому что была уверена – ты исчез, и думала, что ты мертв.

– И когда ты вернулась, я действительно мертв, – улыбнулся я. Я видел, что она чувствительнее к таким шуткам, чем я. – Ну хорошо, – сказал я. – Действительно все хорошо. Я в порядке и весь мир тоже!

И это правда. Я бы хотел коснуться ее, конечно, но это желание начинало мне казаться частью далекого детства; а сейчас она здесь, в безопасности, и вселенная открыта перед нами. И когда я так сказал, у нее отвисла челюсть.

– Ты ужасно оптимистичен! – выпалила она.

Я искренне удивился:

– Почему?

– Убийцы! Они выйдут рано или поздно, и что мы будем делать? Они испугали хичи, и меня они ужасно пугают.

– Ах, Клара, – сказал я, поняв ее наконец. – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Все равно что в прошлом, когда мы знали, что хичи где-то есть и могут неожиданно выйти и они способны на многое, о чем мы не имеем понятия…

– Совершенно верно. Нам не справиться с Убийцами!

– Да, – согласился я, – сейчас не справиться. Но мы не могли когда-то сравняться и с хичи. А к тому времени, как они вышли, – мы смогли. Если повезет и у нас будет время, подготовимся и к выходу Убийц.

– И что же? Все равно они враги!

Я покачал головой.

– Не враги, Клара, – сказал я. – Всего лишь новый источник.

Не так-то легко начинать. Я обдумал множество вариантов начала. Например, такой остроумный:

Вы обо мне не знаете, если не читали книги мистера Фреда Пола.

В основном он рассказывает верно. Кое-что исказил, но в главном все так и было.

Но мой друг информационная программа Альберт Эйнштейн утверждает, что литературные ассоциации мне не под силу, так что от гамбита типа «Гекльберри Финн» придется отказаться. И я решил начать с выражения обжигающего, опустошающего душу, космического страха, который (как напоминает мне тот же Альберт) стал непременной частью моих обычных разговоров:

Бессмертный и в то же время мертвый, всеведущий, почти всемогущий и в то же время не более реальный, чем фосфорический блеск на экране, – вот как я существую. Когда меня спрашивают, что я делаю со своим временем (так много времени! так много втиснуто его в каждую секунду, и такая бесконечность секунд), я даю честный ответ. Я говорю, что учусь, играю, составляю планы, работаю. И все это правда. Я делаю все это. Но наряду и между этими занятиями я делаю кое-что еще. Я испытываю боль.

Или могу начать с описания обычного дня. Как делают в интервью по ПВ: «Правдивое описание одного дня прославленного Робинетта Броудхеда, финансового магната, обладающего огромным политическим влиянием, создающего и меняющего события на всех мириадах миров». Может, с включением рассказа о том, как я веду дела… например, провожу совещание с шишками из Звездного Управления Быстрого реагирования или, еще лучше, заседание совета в Институте Робинетта Броудхеда для исследований за пределами Солнечной системы:

Я под звуки аплодисментов вышел на подиум. Улыбаясь, поднял руки, прекращая аплодисменты. «Леди и джентльмены, – сказал я, – благодарю вас всех за то, что вы, знаменитые астрофизики и космологи, известные теоретики и нобелевские лауреаты, нашли возможность выделить время в вашем насыщенном расписании и присоединиться к нам. Добро пожаловать в наш Институт. Объявляю заседание совета, посвященное тонкой структуре материи, открытым».

Я, конечно, говорю все это, вернее, посылаю двойника, и он это говорит. Приходится. От меня этого ждут. Я не ученый, но через свой Институт предоставляю деньги, которыми оплачиваются счета для развития науки. И поэтому все хотят видеть меня на открытии заседаний. А потом хотят, чтобы я ушел и они смогли приступить к работе. Что я и делаю.

Ну, никак не мог я решить, как начать, и потому не стал использовать эти зачины. Впрочем, все они достаточно характерны. Я это признаю. Иногда я излишне умен и остроумен. Иногда, может быть даже слишком часто, меня отягощает внутренняя боль, которая как будто никогда не уходит. Частенько я излишне помпезен; но все же, честно, в самом важном я действую очень эффективно.

Итак, начну я с приема на Сморщенной Скале. Прошу потерпеть вместе со мной. Вам придется терпеть совсем немного, а мне все равно нужно это сделать.