От города, далеко вдаваясь в залив, тянется длинная дамба, по которой снует народ и погромыхивают старинного покроя извозчичьи дрожки. В конце дамбы, у пристани, дымится, готовый к отплытию, пароход «Петрозаводск». Он отправляется в тот любопытный своеобразный край скверного и восточного Онежского побережья, где сохранилось еще такое богатство родной старины в исторических воспоминаниях, в преданиях, обычаях, верованиях, словом, — во всем складе жизни местных обитателей, о которых покойный А. Ф. Гильфердинг, известный собиратель народных былин, писал в свое время: «Народа добрее, честнее и более одаренного природным умом и житейским смыслом я не видывал: он поражает путешественника столько же своим радушием и гостеприимством, сколько отсутствием корысти». Народ этот, потомок древних «новгородских удалых добрых молодцев», основавших здесь в царстве корельского племени свои славянские колонии, и посейчас вспоминает в песне о своих предках:

Остатки доменной печи Петровского завода в Повенце

Были людушки тогды да не штукавыи,

Не штукавы они были, запростейшии.

Вспоминает, как они —

Придались в подсиверну сторонушку

На званы острова да эти кижскии,

Во славное во обчество во Толвую;

Были добры у них кони иноходныи,

Были славны корабли да мореходныи.

Каковы были предки, таковы и потомки. —

Мужики живут здесь великии смелугища:

Ни на море не боятся непогодья,

Ни в лесах дремучих зверей оны рыскучиих,

Ни судей не боятся страховиты их.

Женщины здесь спацливыи (?) домовушки

И великии стряпеюшки;

Оны стряпают стряпню новогородскую:

Нагольники, сканцы, припечники,

Рядовики, пироги-тонки-пряженки.

Здесь, говорит песня;

Добры молодцы носят поддевочку дорогих сукон,

На ножках сапожки козловый,

Круг сердечка кушачики шелковый,

На голове шляпоныш пуховый,

Оны ходят-то удалы, — подтяни нога.

Красны девушки рядятся в цветное, басистое платьице,

Сарафаны новомодный, раструбистый;

На голову кладут жемчужную подвесочку,

По подвесочке — розову косыночку;

В завивную свой косу русую

Вплетают золотыи, дорогии эти ленточки;

Во ушеньки сережки бриллиантовы,

На белую грудь цепочку золоченую.

Но от поэзии до действительности существует, как известно, довольно почтенное расстояние, и мы бы весьма ошиблись, если бы на основании песни вообразили, что край течет медом и млеком, а жители только и знают, что похаживать в поддевочках дорогих сукон и в «новомодных», раструбистых сарафанах. Это только казовая праздничная сторона народного быта, на которой певец отводит свой душу; другая сторона его жизни, будничная, не требует стиха для своего изображения; оно и в прозе выходит довольно красноречиво. — «Трудно передать словами, — говорит Гильфердинг: — какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа. Главные и единственно-прибыльные работы — распахивание «нив», т. е. полян, расчищаемых из-под лесу и через три года забрасываемых, и рыбная ловля в осеннее время — сопряжены с невероятными физическими усилиями. Женщины и девушки принуждены работать столько же, сколько мужчины. Еще на самых берегах Онежского озера крестьянину живется легче, но на север и восток от них вся сторона почти сплошь покрыта непролазными болотами и непроходимыми лесами. Дорог и теперь еще почти нет, и от деревни до деревни приходится пробираться по тропинкам, не иначе как пешком, или верхом. Здесь становится немыслимой наша обыкновенная телега и заменяется летом и зимой одними дровнями, или же особым приспособлением, носящим название «волоков» и состоящим из двух оглобель, концы которых волочатся по земле и скреплены дощечкой для привязывания клади. Здесь не растет ни греча, ни капуста, ни огурцы, ни лук, и пищу крестьянина составляет часто овес, приготовляемый различными способами. Много и упорно приходится трудиться здешнему жителю: но у него, с другой стороны, есть и свои наслаждения, которых другие почти не знают. В длинные зимние вечера в избе его раздаются звуки могучей богатырской былины. Веря ей во всей простоте своей бесхитростной, отзывчивой души, он на время забывает окружающее и всем своим существом переселяется в туманную, таинственную даль минувшего. Перед его воображением восстают величавые образы «славных могучих богатырей»: и старый матерой казак Илья Муромец, и вежливый Добрынюшка Никитич, и Алеша Попович, и Михайло Потык, и Чурило Пленкович, и наконец сам Красное Солнышко, ласковый Владимир князь.

Толвуя. Общий вид с озера. Местность на восток от церкви, с домом Захарьевых

Эти образы освежают его душу, согревают сердце, подкрепляют на новые труды, на новые подвиги. И всего замечательнее, что все это происходит всего в каких-нибудь двух-трех днях пути не от Киева, или хотя бы от Москвы, — а от Петербурга, самого европейского города во всей России и места средоточия всякой заморской хитрости-мудрости.

Простота нравов чувствуется во всем. В городе нам сказали, что пароход отправляется в 9 часов утра, но вот уже и 10, и 11, а пароход все еще продолжает грузиться. И в самом деле, ведь не оставить же кладь на пристани? А относительно того, чтобы приходить и отходить в срок, так здесь не Америка, — торопиться и гнать сломя голову некуда, да и не зачем.

Наконец погрузка окончилась, и пароход «Петрозаводск» тронулся. Вот он миновал красивые Ивановские острова, расположенные при входе в Петрозаводский залив и не помеченные даже на карте десятиверстного масштаба. Путешественников это несколько удивило, но местные жители отнеслись к пропуску гораздо спокойнее; по их словам, здесь и на специальных-то картах многого не найдешь, не говоря уже о картах общих. Промеры, правда, производятся из года в год, но пока они будут окончены, пока составится точная и подробная карта озера, пройдет не мало времени, а пока приходится ходить чуть не ощупью. Между тем дно озера крайне неровно и опасно. Достигая глубины в 200 сажен (тогда как глубина Ладожского озера, даже в северном конце, не превышает 122 сажен), капризное Онего изобилует подводными лудами, скалами и пространными отмелями, усеянными валунами. Если прибавить к этому частые бури и туманы, то становится вполне понятным, почему жители так интересуются каждой новой картой, каждым новым сведением относительно озера. Наверху, на штурвальной площадке путешественники познакомились с капитаном Абрамом Андреевичем Ишаниным, опытным мореходом, который прекрасно знает свои пути по озеру.

Вскоре завязался общий разговор о здешнем лесном «помещике», — как в шутку называет его народ, известном в остальной России под именем генерала Топтыгина. Один из собеседников передает недавний случай, слышанный им в Петрозаводске от некоего Дмитрия. Шли они, человек двенадцать, по пожню верстах в 20 от города; были тут и мужчины, и бабы, народ все городской. Идут они тропкой, гуськом. Вдруг из лесу что-то темное показывается. Думали сначала — лошадь бежит. Оказывается — громадная медведица и за ней два медвежонка. Несутся как раз наперерез тропы. За Дмитрием сзади баба шла, несла под мышкой разные припасы. Медведица прямо на них, да как вскочит между ним и бабой! Баба с ног полетела и припасы её все в разные стороны покатились. К счастью, медведица чем-то была сильно сама напугана и помчалась дальше, а медвежата, струсив общего крика, повернули назад к лесу.