Не лишен интереса герцогский склеп замка, находящийся в подвальном этаже одного из флигелей; вы входите в него прямо, непосредственно от зеленеющих куртин светлого двора, высокая, грузная дверь распахивается перед вами и открывает жилище смерти курляндского герцогского дома, длинное, высокое, снабженное светом помещение; в печатном списке, предлагаемом для соображений, перечислено тридцать тел, больших и малых. Наиболее замечательны четверо: занимающий первое место Готгард Кетлер, последний гермейстер ливонского ордена, первый курляндский герцог (у. 1587); занимающий десятое место герцог Иаков (у. 1681), создатель города Якобштадта, не стеснявший православия, любивший широкую колониальную политику и составивший себе известность сооружением канала, носящего его имя. Герцог Иаков заключил даже торговое и мореплавательное условие с Кромвелем, думал купить у Испании остров Тринидад и владел в Вест-Индии островом Тобаго, а у берегов Гамбии — фортом св. Андрея. Номера 21 и 22 заняты знаменитым герцогом Эрнстом Бироном (у. 1772) и его женой Бенигной Готлиб (у. 1782). Эти два гроба открываются для посетителей. Черты лица Бирона сохранились очень хорошо и легко узнаваемы по портретам; говорят, будто нос его когда-то был сломан и заменен деревянным; на голове герцога — обильный белыми волосами парик; на побуревшем черном бархатном плаще вышита андреевская звезда; белые, шелковые чулки тоже побурели и образуют складки по высохшим костям; на ногах — кожаные башмаки, из-под рукавов виднеются пожелтевшие кружева. Лицо герцога, на котором видны червоточины, сохранилось лучше лица герцогини, одетой в длинный, белый шелковый балахон, обшитый кружевами. Так как оба они лежат подле самой двери, то, при открывании гробов, обильно заливаются дневным светом. Подле некоторых из гробов, большей частью вычурных, металлических, красуются старые китайские вазы, сохраняющие внутренности усопших.
Одна из любопытнейших страничек истории Митавы подробно разработана покойным Щебальским. Она разыгралась здесь в 1726 и 1727 годах, и главными лицами в ней являются два видные деятеля конца прошлого века, люди до такой степени противоположные по внешности, обстановке, взглядам, до такой степени особняки, каждый в своем роде, как цветки особых культурных развитий, что лучшей темы для литературного произведения, как описание этой их встречи, найти невозможно. Дело шло о короне маленького герцогства Курляндского, претендентами на которую явились граф Мориц Саксонский, незаконный сын короля польского Августа Саксонского и Авроры Кенигсмарк, и наш, маститый в те дни, любимец усопшего уже Петра I, Меншиков. Мориц, юный красавец, тюильрийский герой, дуэлист, полководец, танцор, волокита, авантюрист, игрок и спортсмен одновременно, являлся воплощением идеала двора Людовика XIV и шашней Сен-Клу и Трианона; наш Александр Данилович, в то время уже на склоне лет, переживший с Петром I все его царствование, схоронивший Петра, стоял безусловным почти повелителем судеб Империи Русской, — Империи, чувствовавшей себя но особенно прочно в слабых женских руках. Судьбе угодно было свести этих двух людей, поставить лицом к лицу в погоне за одним и тем же лакомым предметом, за курляндской короной: Морица Саксонского — окруженного кучкой солдат-наемников, собранных отовсюду, и Меншикова — с усачами-солдатами, видавшими Петра Великого, слышавшими его голос, людьми из-под Лесной и Полтавы. Сцена разыгралась в Митаве.
Митава. Парк
Завязалось это дело еще при Петре. Лютеранская Курляндия имела в начале XVIII века герцога номинального, назначенного ей католической Польшей, католика по вероисповеданию, человека сомнительной храбрости, убежавшего из-под Нарвы прямо в Данциг и не показывавшегося в свое герцогство; это был Фердинанд. Когда, после подчинения Шлиссельбурга, Нарвы, Ревеля и Риги, Петр I прибыл в Митаву, то объявил рыцарству-дворянству, искавшему герцога, что он уже условился с королем прусским женить его племянника Фридриха-Вильгельма на русской принцессе, чем обрисовалась для Курляндии возможность иметь более прочного герцога в будущем.
Курляндское рыцарство, ненавидевшее обретавшегося в Данциге Фердинанда, отправило в Петербург посольство для переговоров о браке принцессы Анны Иоанновны; выговорено 200.000 рублей денег приданого и по 40.000 рублей в год принцессе, в случае смерти мужа. Следовала, как известно, свадьба, а затем быстрая смерть от оспы её молодого супруга.
Курляндское рыцарство просило тогда вдовствующую Анну Иоанновну жить в Курляндии и самой управлять своими имениями, что она и исполнила, и находилась попеременно то в Митаве, то в Анненгофе. Открывшаяся снова герцогская вакансия подала мысль депутату от Курляндии в Варшаве, Бракелю, устроить бракосочетание вдовствующей русской принцессы со знаменитым Морицем Саксонским, незаконным сыном короля польского Августа, того именно, в столице которого состоял депутатом от Курляндии Бракель. Мориц был смел, красив, ловок, славен в стиле тюильрийского героизма, с фантастическим и пикантным прошлым; кроме того, он был сыном Августа польского, в ленной зависимости от которого находилась Курляндия; чем не жених для вдовствующей и скучающей молодой принцессы? Король Август высказался, конечно, за это предприятие в пользу сына; он оказался даже настолько заинтересованным, что, не имея возможности получить государственную печать Польши для приложения её к документу, писанному с этой целью курляндскому ландтагу, — документу, не соответствовавшему взглядам польских католических магнатов, воспользовался существованием другой государственной печати — литовской и нарочно с этой целью ездил в Вильну, где действительно печать эту получил — и к документу приложил. Согласие короля на этот брак, устроенный депутатом Бракелем и вполне любезное курляндскому рыцарству, обусловило то, что в Митаве 28-го июня 1726 года собрались сорок депутатов и порешили выбрать Морица Саксонского герцогом и ходатайствовать о совершении предположенного бракосочетания.
Когда, казалось, все итоги были близки к общему своду, когда появление красавца Морица в Митаве и впечатление, им произведенное на вдовствующую принцессу, только усилило надежды на свадьбу, неожиданно возник слух о появлении русского кандидата. Слух этот получил неожиданное подкрепление в факте прибытия Меншикова в Ригу. Меншиков в те дни был всесилен, и кандидатура его оказывалась далеко не шуточной, тем более, что, благодаря именно этому всесилию его, многие из дипломатических подходов могли быть подтасованы и действительно подтасовывались по его изволению.
Принцесса Анна не замедлила приехать к Меншикову в Ригу, и между ними произошел какой-то разговор, в котором, будто бы, — так гласит, по крайней мере, письмо Меншикова к императрице в Петербург, — принцесса отказалась от свадьбы с «сыном метрессы» и желала, чтобы он, Меншиков, ехал в Митаву. Это было писано в том же духе и с той же целью, с которой раньше того подстроено было Меншиковым сообщение из Митавы в Петербург о том, «что сословия герцогства не только склонны к кандидатуре его, Меншикова, но и прямо высказывают желание иметь герцогом именно его».
Не дождавшись положительных указаний из Петербурга или, правильнее, продолжая действовать на свой страх, Меншиков, закусив удила, является вдруг в Митаве, собирает, почти насильно, депутатов, говорит с ними, с геральдическим и гордым рыцарством, дерзко, грубо и угрожает им, при нежелании их согласиться, ссылкой в Сибирь и занятием края русскими экзекуционными войсками.
Если характерно все сказанное, то еще более картинным является свидание, состоявшееся между Меншиковым и Морицем, посетившим своего старческого конкурента на герцогскую корону, по приезде его в Митаву. Что они говорили? Как говорили? — документов нет; но известно, что Мориц вызывал Меншикова на поединок и что от герцогского трона он не отказался. Юный граф догадался также сообщить в Петербург Остерману, между прочим, об угрозах Меншикова депутатам, и тогда-то, рескриптом 10-го июля, повелено Меншикову вернуться на берега Невы. Это ускорило развязку, и были пущены в действие войска.
