Сенат на удочку эту клюнул и объявил Ваньке в ответ, чтоб тот продолжал свои чрезвычайно полезные поиски безо всякого опаса, а ежели кто и пожалуется на него, «то оное показание за истинное принято не будет», о чём и послана была в Сыскной приказ нарочная бумага. Спустя несколько месяцев в подкрепление ей выдана ещё и «инструкция» с прописанием обязанности любого чина и достоинства людям Каину всячески помогать и содействовать, а коли кто доносителю по его требованию вспоможения не учинит, тут уже таковые, «яко преступники жестоко истязаны будут».

9

Вот так защищенный самим Сенатом от покушений на собственную личность Каин и стал править на Москве свой макар, обладая для подтверждения слова послушной воинскою командой. Кроме неё, полк его составляли и вольнонаёмные людишки, по большей части боевитые суконщики, — так что подступиться к сыщику стало вовсе не просто. Например, когда начальство существовавшей тогда у Матросской Тишины парусной фабрики Адмиралтейства опознало, что он кроет у себя беглых работников, то послало было сперва ему вызов к допросу. Ванька на таковой пустяк даже не почёл справедливым откликнуться, и разгневанное начальство отрядило солдат в Зарядье, чтобы захватить Каина на дому — да привести силком. Но посланные во главе воинства подканцелярист с капралом воротились с пустыми руками изрядно помятые, причём донесли следующее: застав хозяина, они прочли ему указ и уже повели было в свою контору, — однако, как скоро отошли от двора всего сажень с пять, Каин, сброся с себя сюртук да шляпу, вырвался и ушёл, а бежав, кричал незнаемо каким людям: «Дай дубья!» По этому зову налетело человек с двадцать в серых кафтанах и ну тузить пришлецов смертным боем: двум служивым даже нешуточно проломили дубинами головы, — а Ваньку отбили и с ним исчезли.

Поданная возмущенным ведомством жалоба на самочипие Каиново навсегда затерялась в подспудном лабиринте приказных ходов...

10

Потому-то он и продолжал шутовски кознодействовать где с блеском, а где и с треском. Так, в 1747 году перед самым Рождеством Каин пришёл в гости к знакомому приказчику на струг, стоявший в Москва-реке, а тот при прощанье возьми и укажи на проходившего в соседнюю барку купца Клепикова: вот-де овощ каков — в худом платье ходит, а богат; денег более пяти тысяч, да, кроме пива, ничего не пьёт!

Тут Ванька и замыслил опоить его пивом с дурманом, чтобы верней и красивее обобрать. Но сперва он с двумя приятелями решил испробовать зелье на себе: закупили кувшин, полведра пива в погребке и на дому у Каина, засыпав в пиво дурману с фунт, замазали горлышко кувшина тестом и поставили в печь бродить. Когда снадобье, по их соображению, уже доспело, раскупорили его и выпили каждый по стакану. Действия оно не оказало никакого — все остались при своей памяти. Купили ещё четверть пивную и вылили в неё оставшейся закваски. Приятели Ванькины приняли по три стакана и разошлись, а вечером того же дня один привел другого обратно в Каинов дом «в безумии», да и сам едва что доплёлся. Утром же они, проспавшись, встали совершенно здоровые.

Между тем следовало поторапливаться, ибо купчина собирался уже отчаливать восвояси, а случай угостить его кудесным питьём всё не выпадал. Тогда Каин избрал решение куда проще. Когда в воскресенье хозяин струга отправился с женою к обедне на ту сторону реки, в церковь Георгия в Ендове, товарищи Каиновы середи бела дня подлетели к его судну на санях с ломом и топорами, а сам Ванька наблюдал за ними издали в Дранишном ряду. Постучали в двери, откликнувшемуся работнику сказали, что-де письмо привезли из Орла, — да как только он приотворил, бросили в глаза золы с солью, повалили под лавку и гойда разламывать сундуки...

Но сейчас переметчивый доноситель удобства ради изрядно сократил эту повесть, и Лёвшин внёс в свою запись только общую сумму награбленного: 1700 рублёв, — остальное решив пополнить опять-таки позже из доступных бумаг следствия. Между тем Каин всё множил цепь своих похождений, нанизывая одну небывалую бывальщину на другую без остановки —

11

— Кружевного ряду купец, пришед ко мне, сказал, что он отправил из Москвы в Калугу неявленные товары, которые, будучи в дороге на заставе, что близ Донского монастыря, взяты под караул, — и просил, чтоб я как возможно приложил своё старание те товары ему по-прежнему возвратить. В тот же день собрав я несколько своей команды, на ту заставу приехал, где по приезде имеющихся на карауле солдат перевязали; и те взятые ими товары, отобрав, привезли к хозяину, за что получил себе несколько денег.

12

— Некоторое время спустя, Кружевного ж ряду купец, пришед ко мне, объявил, что близ Немецкой слободы тянут заповедное серебро и золото. Я, взяв его, в дом, где те мастера жительство имели, ночью приехал, — токмо в покой взойтить было не можно, ибо двери были заперты. Я приказал команды своей называемому Волку влезть на чердак в слуховое окно; и как он полез, то живущий немец, услыша, схватил его за волосы и в той драке откусил Волку ухо. А мы, взяв бревно, двери вышибли вон и, вбежав в покой, забрали тот инструмент, коим они делали серебро, без остатку и со двора пошли. Близ же дому жительствовавший некоторый зажиточный господин в то время случился быть на галерее и, услыша происходящий от нас шум, кричал своим служителям. Однако в скором времени они того слышать не могли, — а мы, схватя его и положа в сани, из слободы поехали; будучи на Гороховом поле, одну его ногу разули, и по случившемуся тогда великому морозу он на дороге, подогнув под себя разутую ногу, сел, — а мы, оставя его в том месте, уехали. Тот же инструмент отдал я показанному купцу, за которой с него взял 300 рублёв.

13

— В Троицын день с берёзкой на живом мосту Москвы-реки для гуляния было множественное число народу, при чём случился быть компанейщик Григорий Колобов, у которого из партии моей в то время пошевелили в кармане на двадцать тысяч рублёв протестованных векселей. Тогда оной Колобов, пришед ко мне, просил меня, чтоб я как можно оные вексели постарался отыскать, за что обещал дать мне плату. Кои чрез три дня я сыскал и, взяв их, пришед ночью на его, Колобова, двор, взошёл тайно на чердак, положил вексели за прибитую на стене картину и возвратился обратно в свою квартиру.

На другой день речённый Колобов на дороге попал мне встречу и спрашивал об векселях. Коему я сказал, что уж вексели те в его доме, почему просил он меня к себе. И как пришли, то в то ж время случился в тех же покоях малолетний его сын; я его отозвав, шепнул на ухо, чтоб сходил на чердак и взял за картиною запечатанные письма, — который, взяв вексели, вшед к нам, положил на стол. Что видя, купец весьма тому рад был и, благодаря меня, спросил: сколько мне за то денег надобно?

Я сказал, что в попах не был,

токмо обыкновение их знаю:

что им дадут,

то они и берут.

Компанейщица внесла мешок с деньгами, в котором было двести рублёв, и сказала, чтоб я из оных за своё старание сколько надлежит взял. Я спросил: много ли в их доме людей? Сказала она — человек шестнадцать; почему я из тех денег на каждого по рублю отложил, а достальное взяв к себе, пошёл в свою квартиру.

14

— Купец Бабкин, пришед ко мне, объявил, что покрадено у него из кладовой денег 4700 рублёв, и просил меня, чтоб я об отыскании оных постарался. О коих я сведал, что покрадены плотником, которой в доме у него в кладовой делал дверь. За то давал мне тот купец Бабкин пятьдесят рублёв, токмо я не взял, — а объявил про то в Сыскном приказе, в которой он Бабкин был послан, где поговорил с присутствующими и секретарями посмирняе, и со мною против прежнего получше.

15

— Команды моей солдат ходил по знакомству одного купца к жене его, и оной купец, будучи пьяной, солдата у себя в доме зарезал. Тогда ж, прибежав в мою квартиру, жена объявила о том мне. Потому я пришёл к ним, токмо купца в доме не застал, потому что он, зарезав солдата, бежал, а речённый зарезанный солдат, коего я застал ещё жива, просил меня на убийце того не искать. Однако по сыску моему чрез неделю приведён в Сыскной приказ, где в немшоной бане его взвесили, а после по просьбе моей обратно выпущен он на волю.