9

— Врешь, поди! — не захотел внять ушам Ваня-Володя и потянул обратно к себе жирную книжищу, желая удостовериться в неправде услышанного. Но там всё оказалось не только в точности так, а ещё и распространено мпожайшими подробностями, кои довольный произведённым воздействием чтец для пущей краткости пропустил.

Ваня-Володя перелистпул обратно до титула и прочёл: «Собрание сочинений Всеволода Владимiровича Крестовского, том VII, Санкт-Петербург, 1905»; а поверху ещё помещался экслибрис с неясно-знакомою надписью: «Из книг Н. Подкопаева».

— Что, съел гриба? — не удержался от подначки злой указчик, сам ставя том назад, чтобы не обременять безпокойством сиделицу. — Однако гляди не перепутай сгоряча концы: это никакой не знак подлости нашей, а, напротив, семя грядущей зари! Сумей мы только правильно впендюрить этот свой дар легко усваивать всё, что угодно, тогда нам уже действительно ничто на свете не сможет противостать!

— Опять Джон Тейлор песнь свою запел... — заунывно отозвалась от поперечной витрины томившаяся там в безделье, скрестив ножки под коротким халатом и помахивая тапком, стриженная мальчишкою продавщица, отнесшись к Ванину собеседнику запанибрата. Но сам Ваня-Володя на миг обмер в тиши: какой такой Тейлор и ещё, к чорту, Джон, — не ровен час смутьян-иноземец?!

10

— Кинь грусть, — вычитал тот дословно все эти немудрящие опасения по его открытым глазам, как на светящейся подвижной рекламе последние новости. — Я покуда такой же москвитянин, что и ты, мой любезный. Тебя, кстати, как звать-то?

— Иваном с утра.

— Ну вот, так ещё и тезка. И я тоже Ваня; фамилия моя Портнов — а Джон Тейлор получится, ежели это перепереть доточно на аглицкое наречие. Вот она для вящего образца на деле пресловущая наша широкость!

...Слушай, а ты не хочешь перекусить? — спустился он далее в басовый регистр.— Я угощаю; и заодно есть ещё обоюдно полезный разговорчик.

— А где? — отважно полез на рожон Ваня-Володя, только сейчас вспомнивший про голод, как и тот, в свою очередь, про него.

— Да прямо насупротив, отведаем татарского блина у царских родственничков...

— ???

— Вон, видишь в окошко домец на той стороне, выползший чуть не на мостовую, подмяв пешеходную тропку? Строил дядя Петра Великого боярин Нарышкин, а позже жила в услужении у пленного шведского пастора Глюка — Мария Скавронская, что потом сделалась Екатериною Первой. Мы же с тобою, благословясь, запросто отхватим себе там по чебуреку!

11

...Расположась в сводчатом зальце с саженными стенами и кованым паникадилом под потолком, они составили на столике у окна-бойницы свои тарели с двойными порциями густо потеющих казённым маргарином полупирогов-полупельменей, и Тейлор–Портнов счёл подходящим сперва угасить лишние подозрения в своём сотрапезнике.

— Ты только не вздумай трепетать попусту, — спокойно отвёл он сразу всякие посторонние опасы, — будто я тебя сейчас попробую купить рублёвой подачкою, а потом подведу под какую-ни-то уголовщину. На фиг нужно! Мне и совершенно ничего в руки не требуется, а желательно одно лишь внимание и, представь себе, поперечка. Я должен в остатний раз доказать — тебе, а через тебя и себе обратно — кое-что перед тем, как приму окончательно необжалуемое решенье.

Знаешь ли, тезка, беда в том, что мне здесь тошно...

12

— Нет, так будет невнятно. Придётся от печки опять выворачивать — ну уж ты помилосердствуй и потерпи на мне. Мы ж ведь не водяру тут глушим, а жуём, безпокоиться не про что: все чин чинарём.

Так вот, я хоть и преподаватель литературы по образованию, но вообще-то человек на все руки мастак, на чистое и нечистое не кошусь, сам много чего могу и на соседа не буду в обиде за то же за самое; причем оч-чень уважаю в особенности размах.

Перебравши тьму занятий, я остановился наконец на том, которое кормит меня поныне: на перехвате и перекидке. Первое ремесло самолётным петлям не сват и не брат: я попросту вылавливаю тех, кто нацелился сдать по дешевке книги к букинистам, доплачиваю им определённую толику и потом, естественно, стараюсь кое-чего на том наварить. Причём заметь, что здесь никто не остается внакладе, и все как будто должны быть довольны. Кроме бездельников, разумеется, которым тупой порядок милей даже жизни самой.

Это и зовётся у нас, книжников, перехватом. Притом, состоя на непыльной сторожевской должности по графику «сутки сиди — трое гуди», здесь же рядом, на Малом Спасоглинищевском, я прибавляю в свободное время к нему ещё и вторую ступень — перекидку. То есть когда книга всё-таки уйдет мимо рук и будет сдана, по приёмщик по скаредности или от общей серости — люди они обычно косные и, ежели не девицы, которым не так, так эдак можно кой-чего втолковать, то новое усваивают со чрезвычайным трудом, —так вот, ежели он оценит её дешевле, нежели она идёт сейчас на рынке, я её на свои живые прибираю, скажем, на Чернышевке и тащу на Котёл, где сдаю как лучше и опять-таки чего-то при этом себе навариваю. Ну а к тому же, помимо магазинов, есть ещё и просто знакомый круг жаждущих: кто русской историей занят, кто хазарами, кто Ремизова, писателя, собирает круто, чтобы неотменно всё до единого его издания, как серию марок, иметь, а кому «литпамятники» нужны исключительно целенькие ,— и так далее. Кто же из них, людей запятых и в чинах откажется от доставки потребного на дом за умеренный в стоимости довесок?..

— И прилично выходит?

— В смысле бабок? Ежели пошевеливать извилиною, то с голоду не замаешься. И лишняя денежка не переведётся. А в отношении обиходных понятий о чести — иногда, конечно, приходится подвигаться. Но не за ту, однако, черту, где закон за тобою с палкой гоняется. Притом Москва у нас как бы благородно поделена: скажем, этот кусок с пригорком — моя кровная вотчина: два «бука» на Маросейке-Покровке, один в Котельнической высотке, ну и ещё за Чистым прудом около Сретенских ворот под «веселой вдовой» на паях. А сходняк свой мы держим в «домушке» — «Книжном мире» на Новом Арбате.

Ты только не сомневайся опять даром: я тебе тюльку не гоню, это всё свежая истина без костей — потому как мне пора наступила резко менять среду обитания, и коли теперь не разложить все резоны честно, то что смыслу тогда толковать-то?..

13

— Видишь, я вот уже, почитай двадцать лет брожу тут по кругу, и до того мне это постылое коловращение осточертело, просто больше моченьки нету. Ведь где-нибудь за бугром я бы уж точно давным-подавио здоровущими делами заправлял, а здесь как застрял между червонцами и четвертаками, и нет дальше никоторого ходу. Да ещё каждый битый день толкись, мёрзни, клянчи — мука-мученская! Мне наконец стало обидно за человеческое достоинство, правда. Причём я никого поименно не боюсь, в случае чего сумею отмазаться, но мне опостылело это... побаиваться!

Ведь я же рождён совершенно вольным, и я всё, почитай что, умею. Скажи, а тебе никогда не взбредало на ум укатить на ту половину?

— Да я бывал. В Германии служил, в Группе войск.

— Ну это разве в счёт. А вот так, самоходом?

— Один? Отчего же. Я бы поехал когда-нибудь, только не на недельку туристом, чего там попусту по сторонам глазопялить, а годика эдак на три, поработать. Я тоже не промах и поглядеть на второй мiр изнутри не прочь. Но потом только чтобы обратно.

— А зачем? А совсем??

— Да ведь вон в чем загвоздка: я дома-то ещё далеко не во всём разобрался как следует — и как же со всем этим безпорядком в хату чужую лезть?.. Ан и раньше тоже так не велось. Вон у бабы моей дед-старик, что недавно помер, тот был из русин — это русские на Карпатах, Червонная Русь, как завалились туда между гор ещё со времен князя Владимiра, так и сидят, и язык у них чуть не старославянский. Вплоть до второй войны что ни зима ходили артелью по всей Европе, нанимались куда хотят; и он ещё до смерти на полудюжине наречий включительно до итальянского обиходные разговоры мог весть. Но к весне непременно чтоб по домам, это у них было крепко!