Со времен Античности признано, что конвенции войны определяются культурно и исторически. В I в. до н. э. географ Страбон отмечал: «Действительно, для военных обычаев и вооружения вообще, конечно, нет и никогда не было никакого правила»[40]. Греческий историк Фукидид (V в. до н. э.) подчеркивал, что идеальные стандарты поведения на войне постоянно находятся в конфликте со смекалкой, хитроумием и пылом, проявляемыми в сражении. В классической Античности однодневное сражение между одинаково вооруженными воинами часто могло быть решающим, так что искушения применить биологическое оружие не возникало. Однако биологическое и химическое оружие все же известно с самых ранних времен, и с развитием осадного искусства и переходом к длительным войнам идея несправедливого и тайного оружия становилась все более привлекательной. При осадах, гражданских войнах и восстаниях, а также при столкновениях с экзотическими культурами все население целиком воспринималось как враг, и это снимало любые ограничения на применение ужасного оружия и тактики тотальной войны[41].
«Когда сражения стали более разрушительными, – отмечает историк Питер Крентц, – возникла новая, ностальгическая идеология войны».
Крентц говорил о Греции после жестокой Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.), но его слова можно применить и к современным историкам, которые воображают, будто войны в древности отчего-то более гуманны и справедливы из-за «древних табу» или формальных правил, воспрещавших применение токсичных и зажигательных веществ. Историк Джосайя Обер, однако, отмечает: «Любой аргумент, основанный на том, что всеобщее пристрастие к честной игре и достойному ведению войны – неотъемлемая часть древнегреческой военной культуры, легко опровергнуть».
Расхождения между идеями «честного боя» и «победы любыми средствами» очевидны изначально[42]. В классической древнегреческой битве – рукопашном бою гоплитов, то есть пехотинцев в шлемах, с копьями и щитами, – постоянные удары рубящими и колющими орудиями приводили к настоящей бойне (рис. 1). Римский историк Саллюстий нарисовал яркую картину развязки типичной решительной битвы римской конницы против конницы и элефантерии нумидийцев и мавров в 106 г. до н. э.:
«Наконец врага полностью разгромили. Равнина, открытая взору, представляла собой ужасное зрелище: преследование, бегство, убийство, взятие в плен, поверженные лошади и люди; множество раненых, которые не в силах ни бежать, ни оставаться на месте – они только приподнимаются на миг и тотчас же падают; в общем, насколько хватало глаз, земля была усеяна стрелами, оружием, мертвыми телами, а между ними повсюду кровь»[43][44].
Рис. 1. Героическая битва гоплитов: сражение одинаково экипированных греческих воинов с конвенциональным оружием – копьями и щитами. Аттическая чернофигурная амфора, 500–480 гг. до н. э. Музей Дж. Пола Гетти.
Какой бы страшной ни выглядела эта бойня, именно такой картины ожидали воины и их командиры. Хорошо вооруженный и экипированный солдат упражнялся для битвы, готовился к сражению и осознавал риск смерти; он без колебания шел в схватку и бился с врагом лицом к лицу. Слава и честь в бою зависели от концепции «взаимного риска»[45]. Смелость, проявленная перед лицом смерти, и хорошие боевые качества значили многое: солдат мог победить или с почетом умереть – вот две важнейшие доблести в античных культурах войн.
Однако в тех же культурах высоко ценилось и хитроумие. Одиссей, герой гомеровских поэм Одиссея и Илиада, являлся мастером обмана. Одиссей – сложный персонаж, способный как на приемлемые шаги, так и на возмутительные уловки. Самым известным его трюком стал троянский конь – соблазнительный дар, который троянцы вполне могли отвергнуть. Одиссей сыграл на их гордости и жадности, а не на биологической уязвимости, так что его маневр кажется вполне уместным. Однако Одиссей пропитывал ядом стрелы, а Гомер прямо говорит, что это дело бесчестное. Искусные лучники вызывали восхищение, но их нельзя считать образцами храбрости, поскольку они посылали стрелы издалека, избегая прямых столкновений с врагом[46].
Если сами по себе дальнобойные снаряды в Древней Греции и Риме воспринимались двойственно, то пропитывание их ядом могло вызвать еще большее неодобрение. При использовании отравленных стрел даже плохой стрелок мог принести жуткие страдания и погубить самого могучего воина, поскольку легкая царапина могла привести к попаданию в его организм смертельного яда. В культурах, где одновременно ценились и хитроумие, и физическая храбрость в рукопашной схватке, возникал конфликт мировоззрений насчет того, какие виды оружия и военные стратегии приемлемы, а какие сомнительны. Можно ли вообще оправдать военные хитрости, которые кто-то считает низкими, трусливыми уловками? При традиционном подходе недостойные трюки и предательство постыдны для любого воина. Биохимическое оружие, использование стрел и нападение из засады позволяло удивить и сокрушить врагов, оставаясь в безопасности и ничем не рискуя. Таким образом, отравленные стрелы, тем более пущенные из засады, могли стать предметом критики, но становились ими определенно не всегда. Провести черту между вызывающим восхищение хитроумием и достойными порицания уловками на практике всегда оказывалось крайне сложно[47].
Что говорят нам древние обычаи войны о столь изощренном оружии? По большей части тут следует экстраполировать идеи биологической войны, исходя из методов ведения боя, описанных в древних источниках. О персах и о Карфагене, например, известно очень мало, а за описаниями войн галлов/кельтов, африканцев и центральноазиатских скифов нам приходится обращаться к греческим и латинским свидетельствам. У этих народов были отравленные стрелы, но и сами они становились жертвами биологических трюков римлян и персов. Отрицательное отношение к ядам и химикатам мы находим в древних текстах Индии, Греции, Рима, Китая и мусульманских стран, но непоследовательность и противоречивые сведения не дают ясно понять, что именно расценивалось как приемлемое на поле боя[48].
В Древней Индии, как и в Греции, признавались две стратегии ведения войны. Существовала справедливая война, которую вели в соответствии с этическими нормами и с одобрения общества, и безжалостная, злокозненная война, тайная и без оглядки на стандарты морали. Противоречия между двумя этими подходами воплощены в двух знаменитых древнеиндийских сводах правил ведения войны. «Законы Ману» – индуистские правила поведения правителей-брахманов, которые в устной форме восходят примерно к 500 г. до н. э., а записаны на санскрите около 150 г. н. э. Эти законы обычно называют самым древним свидетельством запрета биохимического оружия, поскольку там под запретом стрелы, пропитанные ядом или подожженные. Однако если прочитать немного дальше, то видно, что в тех же самых законах царям предлагается «постоянно отравлять траву и воду» осажденного врага[49].
«Артхашастра» отражает очевидно бесчестную сторону военного дела в древней Индии. Этот военный трактат, приписываемый брахману – советнику царя Чандрагупты, правившего в IV в. до н. э., – полон инструкций по ведению бескомпромиссной войны и применению тайного оружия и предлагает царям без тени сомнения пользоваться ядами. «Артхашастра» содержит сотни рецептов изготовления ядовитого оружия, а приведенная в трактате подлая тактика предвосхищает высказывание, приписываемое печально известному доктору Сиро Исии, директору японской программы по разработке биологического оружия во время Второй мировой войны: если военное средство достаточно весомо, чтобы его запретили, то его непременно следует иметь в своем арсенале. Но даже безжалостная «Артхашастра» советовала царям все-таки одерживать победу над сердцами врагов при помощи «прекрасных качеств» и заботиться о раненых и взятых в плен. Еще один пример резкого различия между двумя древнеиндийскими трактатами связан с применением седативных препаратов. В «Законах Ману» атаковать спящих врагов воспрещалось, а «Артхашастра» советовала брать на вооружение опьяняющие и снотворные вещества, поскольку лучшая пора для нападения – время, когда врагов сморил сон[50].
