В первый же вечер, пока мы ужинали макаронами с говяжьей тушенкой, к нам в гости пожаловали деревенские; они бесцеремонно водрузили на стол четырехлитровую бутыль неразбавленного спирта, ведро сырого лосиного мяса и в придачу несколько желтых луковиц. В обмен на свои подношения они ждали от нас интересной беседы. Я уже привык к тому, что здесь, в Приморье, которое до 1990-х годов существовало изолированно от остального мира, иностранцы были в новинку. Местные любили послушать про то, как на самом деле живется в Санта-Барбаре, которую они знали по телесериалу, расспрашивали меня, болею ли я за «Чикаго Буллз» – в 1990-е годы эти культурные символы Америки стали популярны в России, – а еще им нравилось, когда я говорил что-нибудь лестное об их глубинке. В Агзу же и вовсе любого гостя считали чуть ли не звездой. Тут не имело значения, что я приехал из Соединенных Штатов, а Сергей – из Дальнегорска: мы оба были пришельцами из экзотических мест, а значит, впереди их ждал вечер за интересным разговором и хмельное застолье с новыми людьми.
Время шло, гости приходили и уходили, котлеты из лосиного мяса давно пожарили и съели, а спирт в бутылке постепенно убывал. В комнате стоял чад табака и печного дыма. Я тоже выпил несколько стопок, закусывая мясом и сырым луком и слушая охотников, которые старались произвести друг на друга впечатление историями о походах, встречах с тиграми и медведями и о реке. Кто-то спросил меня, почему я не изучаю рыбных филинов на родине – ведь мне стоило немалых усилий проделать нелегкий путь до Самарги, – и с удивлением услышал, что рыбные филины не водятся в Северной Америке. Эти охотники ценили дикую природу, но, похоже, не понимали, насколько уникален окружающий их лес.
Наконец я пожелал всем спокойной ночи и удалился в заднюю комнату, задернув дверной проем простыней, чтобы хотя бы как-то отгородиться от дыма и громкого хохота засидевшихся далеко за полночь гостей. Там я надел налобный фонарь и принялся листать копии статей о рыбном филине, которые мне удалось найти в русских научных изданиях, – словно студент, который пытается вызубрить материал накануне экзамена. Сведений было совсем немного. В 1940-х годах орнитолог Евгений Спангенберг{17} одним из первых в Европе начал изучать рыбных филинов. Его статьи содержали общую информацию о том, где их можно встретить: у чистых холодных рек с разветвленным руслом, в которых в избытке водится лосось. Позже, в 1970-е годы, другой российский орнитолог, Юрий Пукинский{18}, написал несколько научных работ по итогам своих наблюдений за рыбными филинами на реке Бикин в северо-западном Приморье, где он собирал сведения о гнездовом поведении и токовании этих птиц. И напоследок у меня было еще несколько статей Сергея Сурмача{19}, чьи исследования в основном касались моделей распределения рыбного филина на территории Приморья. Наконец я заполз в спальный мешок, не снимая кальсон и фуфайки, и вставил беруши. Я с нетерпением ждал завтрашнего дня.
2
Первые поиски
Той ночью где-то в окрестностях Агзу рыбные филины ловили лосося. Для этих птиц звуки не очень важны, поскольку их жертвы в основном обитают под водой и безразличны к слуховым нюансам наземного мира. В то время как большинство видов сов{20} могут выслеживать шныряющих в лесной подстилке грызунов по звуку – сипуха, например, легко справляется с этим в кромешной тьме, – рыбный филин должен охотиться на добычу, которая движется под водой. Различия в охотничьей стратегии{21} проявляются в анатомических особенностях: многие совы имеют отчетливый лицевой диск – характерные концентрические круги специализированных перьев, которые направляют даже самые слабые звуки к ушным отверстиям, – а у рыбных филинов этот диск выражен слабо.
Реки, где водятся лососевые, основа рациона этих птиц, скованы льдом по многу месяцев подряд. Чтобы пережить зиму, в течение которой температура регулярно опускается ниже –30 ℃, филины накапливают большие запасы жира. Когда-то это делало их ценным источником питания{22} для удэгейцев, которые к тому же использовали огромные крылья и хвосты съеденных птиц в качестве вееров, чтобы отгонять тучи назойливого гнуса во время охоты на оленя или кабана.
Бледный свет зари в Агзу обнажил всё ту же картину: крошево штукатурки и кусочки оленьего мяса. Воздух в доме больше не казался мне затхлым, я успел привыкнуть к нему, и наверняка всеми его запахами пропитались мои одежда и борода. На столе в соседней комнате оставались лосиные кости, пустая бутылка из-под кетчупа и чашки. Не до конца проснувшись, мы молча позавтракали хлебом с колбасой и выпили чаю, после чего Сергей вручил мне горсть леденцов, замену обеду, и велел прихватить куртку, болотные сапоги и бинокль. Мы отправлялись на поиски рыбных филинов.
Наш караван из двух снегоходов с шумом несся по Агзу, а прохожие и своры собак уступали нам дорогу, утопая в глубоких сугробах на обочине и провожая нас взглядом. Если в большинстве мест в Приморье собак держали на цепи, обрекая на уныние и злобу, то в Агзу восточносибирские лайки – выносливая охотничья порода – с гордым видом бродили по поселку вольными стаями. В последние годы эти своры разоряли местные популяции оленя и кабана: глубокий снег, выпавший за зиму, покрывала тонкая корка наста, оленьи копыта в нем проваливались, протыкая, будто бумагу, а мягкие собачьи лапы уверенно ступали по нему. И если лайки бросались в погоню за несчастным копытным, оно увязало в снегу, будто в зыбучих песках, и очень скоро становилось добычей ловких преследователей. У тех собак, что встретились нам по дороге, кровь въелась в шерсть, выдавая их причастность к подобным бойням.
Достигнув реки, мы разделились. Остальным членам экспедиции полевая работа была знакома не понаслышке, поэтому мы ничего особо не обсуждали. Сергей поручил Толе ввести меня в курс дела. Они с Шуриком отправились на юг, в сторону поселка Самарга, а мы с Толей поехали в обратную сторону, за аэродром, и остановились у одного из притоков, впадающих в реку с северо-востока.
– Эта речка называется Акза, – сказал Толя, щурясь от солнца и окидывая взглядом склоны узкой долины, на которых сквозь голый лиственный лес просвечивали редкие сосны, склонившие ветви под тяжелыми шапками свежего снега.
Я слушал, как журчит вода в реке и встревоженно вскрикивает бурая оляпка, напуганная нашим появлением.
– Раньше сюда частенько наведывался один охотник, который еще в молодости лишился яичка при встрече с рыбным филином и с тех пор убивал их всех подряд, без разбора. Он изощрялся как мог: ставил капканы, раскладывал отраву, палил по ним из ружья. Но это так, к слову, а нам с тобой нужно обследовать участок вверх по течению и поискать там признаки присутствия этих птиц – их следы, например, или перья.
– Постой-ка. Как это, лишился яичка при встрече с филином?
– Рассказывают, что как-то ночью он вышел из палатки, чтобы справить нужду – дело было весной, – скорее всего, он присел прямо над слётком, который только-только покинул гнездо и еще не научился летать. Почуяв опасность, рыбные филины опрокидываются на спину и защищаются когтями. Птица просто вцепилась в то, что оказалось ближе.
Толя объяснил мне, что для поиска рыбных филинов необходимы терпение и зоркий глаз. Поскольку эти птицы обычно замечают чье-то приближение издалека, лучше сразу свыкнуться с мыслью, что вы вряд ли увидите кого-нибудь из них, даже если они обитают где-то поблизости, – вместо этого приглядитесь, нет ли вокруг следов их присутствия. Наша основная задача заключалась в том, чтобы не спеша обойти долину, обращая внимание на три главные вещи. Во-первых, на открытые, незамерзшие участки реки. Зимой в местах обитания рыбных филинов полыньи встречаются нечасто, поэтому если птицы живут где-то рядом, то наверняка успели побывать около них. Снег по краю таких полыней нужно тщательно обследовать и проверить, не оставила ли птица следов, когда выслеживала рыбу, или отпечатков маховых перьев, когда приземлялась и взлетала.
