Тырлыковская подумала. И потрогала тыльной стороной ладони пирожки:
– Ну вот, остыли, – буркнула она. – Пока всех дождёшься… Тоже, небось, на красоту таращатся…
Хозяйка вздохнула:
– Ну что ж, рассаживайтесь, девочки, – пригласила она. – Думаю, опаздывающие к нам присоединятся…
– Кого ждём-то? – поинтересовалась Зинаида Семёновна, чинно поднимая рюмочку с кагором.
– Женечка должна подойти. Тёма обещал заскочить, поздравить. Да и Тоню с Павлом я звала. Как молоко вчера брала у них, записку оставляла с приглашением… А! Вот, кстати, и наша гостья!
Женька несмело проскользнула в калитку с букетиком нарциссов и нарядным магазинным тортом. Это кулинарное приобретение было удостоено негодующего взора бабы Мани. А неизменные джинсы и футболка, небрежно сколотые на затылке в хвост волосы заставили поджать губы Зинаиду Семёновну.
– Хоть бы в гости к приличным людям идучи, да по поводу, оделась бы подобающе. Чай, не на картошку, а на менины звана…
Гостья, не ожидавшая такого приветствия, смутилась:
– Да в общем-то… Не брала я с собой одежду, особенно летнюю, не думала, что задержусь… И что здесь будет так жарко…
– Милая моя! – Дина Владимировна поднялась навстречу, приняла цветы и торт, расцеловала в щёки. – Не слушай ты наше старческое брюзжание! Зиночка порой ляпнет, не подумавши – от простоты, не от злости. Правда, Зина? Конечно, мы все в курсе твоей ситуации. Да и к чему наряды на соседский междусобойчик? Проходи, проходи, дорогая… Я очень рада, что ты нашла время поздравить старуху.
Женьку усадили и захлопотали вокруг: вино? чай? холодец? беляш или рыбничек? подложить ли помидорчиков? а кусочек запечённой бараньей ноги с чечевицей? ах, какой красивый тортик Женечка принесла! ах, какие свежие нарциссы!
– Расскажи-ка нам про свой первый рабочий день, дорогая. Как тебе показался наш музей?
Женька промычала что-то невнятное с набитым ртом и уставилась в тарелку.
– Не ходила она, – прокомментировала Тырлыковская, подкладывая ей на тарелку салат.
– Я, – прожевала девушка, – здесь только до вторника собираюсь задержаться. Думала позвонить Августу Францевичу, предупредить, но… Баб Маня заверила, что с ним знакома, сама переговорит. Вы ведь говорили?
– А як же! Раз сказала… – баб Маня невозмутимо дозаправила самовар щепочками, вставила на место трубу и вернулась за стол. – Позвонила, говорю: Францыч, ты уж звиняй, приболела девка. В среду, говорю, будет у тебя, как штык!
Женька не донесла до рта кусок, замерев на полпути.
– Что ж, – Дина Владимировна ласково ей улыбнулась, – вполне разумно, на мой взгляд. Отказаться ведь ты всегда успеешь. А если не состоится сделка, сорвётся? Что-то ведь может пойти не так? Как тогда без работы да без денег? Не волнуйся, дорогая: дом купят – другое дело, уедешь и думать о Володарьевске забудешь. Но соломки подстелить никогда не лишне. Правильно?
Ответом ей был растерянный кивок.
– Ну, девочки, давайте, что ли, за здоровье именинницы, – Тырлыковская призывно помахала в воздухе рюмкой. – А то одна болтовня и никакого дела…
Она хлопнула свою рюмашку с домашней рябиновкой. И даже не поморщилась. В отличие от Зинаиды Семёновны, долго жеманно махавшей ладошкой перед носом, а после обильно заедавшей «эту гадость».
Дина Владимировна пригубила своё белое вино, покрутила бокал в руке:
– Может, конечно, тебе не импонирует сама идея музейной работы? Феодора говорила, ты, вроде, в художественном училась? Даже работала потом по этому направлению. Может, хочешь вернуться к свободному творчеству?
– Ну, – уклонилась Женька от ответа на основной вопрос, – не то, чтобы… Я на прикладном отделении училась. Художник по текстилю. Владею всеми основными ремёслами, связанными с этим направлением – и ткачеством, и набивкой, и художественной вышивкой и компьютерные программы расчёта карт-схем по фабричной печати рисунка тоже знаю… А работала в студии. Занималась в основном батиком, росписью по шёлку. Заказы, мастер-классы… Не скажу, – улыбнулась она, – что творчество моё было таким уж свободным… Мастерская принадлежала не мне. Но всё равно работать там было сплошным удовольствием! До сих пор вспоминаю эти дни с ностальгией… Бывшая владелица мастерской, кстати, сейчас у меня… – художница замялась, – гостит…
– Это та разбитная бабёнка, котора в морковный цвет крашена? – проявила осведомлённость Тырлыковская. – И котора с двумя детями притащилась? От неё, что ли, прячешься?
– Нет! Что вы! – возмутилась Женька. – Она моя подруга, я очень рада её приезду. Там… просто… кроме неё…
– Ладно-ладно! – именинница подняла бокал. – Давайте не будем о грустном. У вас такая интересная профессия, Женя. Я вам ужасно завидую! Как жаль, что вы были вынуждены так надолго её оставить. Это просто преступление на мой взгляд – связывать художнику руки за спиной! Слава богу, Август Францевич – человек широкого кругозора и свободных взглядов, у него вы сможете и работать, и творить. Помнишь, Маша, Зайцевского? Велимира Станиславича?..
– Как же ж… Эт тот, что кажный день с яру Волгу малевал? В труселях?..
– … Ведь только благодаря покровительству директора нашего музея он не спился, смог вернуться к живописи. И его лучшие работы созданы именно в тот период…
Последние её слова заглушил нарастающий грохот мотоцикла.
– Никак, Тёмка? – констатировала Зинаида Семёновна, когда мотор закудахтал напротив ворот и, дважды взрыкнув, замолк.
Дина Владимировна кинула взгляд на покрасневшую Женьку и, гостеприимно улыбаясь, поднялась навстречу гостю. Тот весело поздравил её огромным букетом роз, пожелав неизменного цветения, и увесистым пакетом, заглянув в который хозяйка ахнула от восторга:
– Боже! Мальчик мой, ты такой внимательный! И как только угадал!
– Но ведь угадал? – подмигнул он, довольный произведённым впечатлением.
– Я мечтала о собрании Шмелёва уже лет двадцать! – Дина Владимировна взяла в руки толстый том с золотым обрезом. – Какое прекрасное издание! Такое я точно никогда не смогла бы себе позволить со своей пенсией…
– На здоровье, – Артём плюхнулся на свободный стул. – Прошу меня заранее извинить, милые дамы, я ненадолго. Сегодня, как назло, случились неотложные дела…
– Ради бога, Тёмочка! Как скажешь! Что тебе с нами, старухами, рассиживаться… Но без ужина не отпущу! Баранья нога удалась превосходно. Кусочек?.. Не говоря уже о Машиных пирогах! Впрочем, они всегда безупречны… Вот, Женечка не даст соврать.
Женечка вяло ковырялась в тарелке. Присутствие Артёма безотчётно её смущало. А его показная отчуждённость заставляла чувствовать себя не просто виноватой, а почему-то круглой дурой. Хотя, собственно, в чём она провинилась?.. Нет, не так: почему он на неё так действует? Она что – влюбилась? И снова, видать, не в того… Странный он парень.
– Да, – промямлила она, – безусловно. В пирогах баб Маню никто не переплюнет, здесь она настоящий асс… – и вскинула глаза на Артёма, надеясь поймать его взгляд.
Но тот в её сторону даже не смотрел. Он был всецело поглощён бараньей ногой и светской беседой: тему художника Зайцевского, прерванную было приходом нового гостя, с воодушевлением возобновила Тырлыковская. Баб Маня, со свойственной ей категоричностью, принялась бичевать основной порок несчастного.
– Милая моя, – улыбалась её безапелляционным сентенциям Дина Владимировна, – мне кажется, людям творческим и, в особенности, если они ещё и талантливы, можно извинить некоторые слабости. Ту же, к примеру, приверженность зелёному змию. Их тонкую душевную организацию ранит грубая реальность, и алкоголь, зачастую, наиболее распространённое в данном случае обезболивающее. Да, он выпивал, но…
– Выпивал? – возмутилась Тырлыковская. – Пил, как лошадь! Он того «обезболивающего» стока за жизнь принял, что и зубами, мабуть, не маялся… Не надо мне втулять про его тонку рганизацию – тожа, нашёлся мученик! Чего им мучаться ныне, страдальцам этим? Малюють закаты да слезами горючими умываются… Можа, война ныне или голод? Можа, разруха да мор? – Тырлыковская со звоном швырнула вилку об стол. – Чего они видели, чего пережили, мать их за ногу, чтоб страдать?.. Внук от у меня… Пятнадцать лет пацану, в городе живёт – тожа, етить, страдалец. На антидепрессантах сидит, дочка проговорилась. Учиться у него сил нет, работать – желания. В стрелялки режется целы дни да родителям истерики закатывает. Жрёт да спит вдосталь. А поставь его к станку в ночную смену в промёрзшем цехе, да выдавай пайку чёрствого хлеба на день с кипятком – что тогда с ним станется, с инвалидом этим?..
