— А это — Окуни, мастер по перевоплощениям в женщину! — резко жестикулировал Урагири, представляя творцов.

Тот самый Окуни!

Времена, когда его труппа была жива…

— Подождите, — Окуни смутился, — а не сидит ли перед нами Харуко, Танцовщица Тысячи Туманов, покинувшая сцену?

— Вы знакомы? — удивился живописец.

— О ней грех не знать! — воскликнул актёр, — Настоящий, не побоюсь этого слова, самородок в искусстве Кабуки!

— Спасибо, — Харуко прятала смущение за чашкой саке.

— Та самая? — в беседу вклинился другой театрал, — А ну-ка проставьтесь им за мой счёт! Увидеть легенду сцены во плоти, какая же удача!

— Быть не может! — поддержал ещё один, — За мой счёт закусок!

За устроенную встречу с почитателями сердце Харуко тот час должно было растаять, что и случилось, если судить по её взгляду, изрядно затуманенному алкоголем. По девушке можно сказать сразу — она давно не отдыхала, не выпивала. Да, в общем-то, редко покидала семейное гнездо, поэтому подобная разрядка ощущалась как большущий праздник, и… Урагири также уловил это. После душевных разговоров в идзакае Харуко осталась ночевать у писателя. Ожидаемо.

Следующее утро.

Гакёдзин обнаружил себя в одной постели с женатой женщиной. Она не спала, а сидела рядом, сокрушаясь от своего поступка. Писатель аккуратно начал:

— С тобой всё впорядке, Харуко?

— Не знаю, — её голос был пронизан неопределённостью, — Мне нужно идти… К семье.

Писатель как никто другой понимал, что в их отношениях случился переломный момент, теперь надо дать девушке недельку-вторую на размышления. Одновременно с этим, Урагири был полностью удовлетворён собой, его рассказы никогда не писались с такой лёгкостью, а проблема с картинами не донимала изрубленные руки.

Творец чувствовал себя превосходно.

Спустя некоторое время он отправил письмо от имени Окуни, где аккуратными иероглифами вывел: «Жду у большого моста на улице Годзё».

Хитро.

Урагири манипулятивно изматывал её, оставив наедине с мыслями об измене. Она не могла не явиться в назначенный день, девушка просто бы сошла с ума в неведении. Продолжая свою игру, первым, что робко произнёс Гакёдзин на мосту, было:

— Ты та женщина, с которой я хочу встретить старость, Харуко-чан.

— … — она облегчённо выдохнула.

Теперь эти двое любовники.

Но меня мучает вопрос — как она скрывала все их следующие встречи от семьи? Я, конечно, понимаю наплевательское отношение Рюу, который для виду может дать кому-то по лицу, понимаю также маленького Кена, который в силах только интересоваться: «А где матушка?», — но чтобы настолько… В любом случае, добрых полгода у парочки были регулярные свидания: Урагири водил свою даму по роскошным местам, знакомил с почитаемыми лицами, дал понять общественности — сердце великого художника уже занято.

Осенний клён.

Ключевое воспоминание.

— У тебя опять синяки… — расчесывая волосы Харуко, Урагири провел взглядом по оголённому торсу девушки.

— Каждый приход к тебе… Стоит мне дорого.

— Сколько это может продолжатся? — развернув любовницу, он прижал её к своей груди, — Мне надоело быть бессильным перед твоими проблемами.

— Говоришь так, будто можешь что-то изменить.

— Могу. Я в состоянии подарить Кену настоящую отцовскую любовь, а не честный литр саке и пьяные дебоши. Я в состоянии осчастливить тебя в фамильном доме, не ограничиваясь свиданиями в городе.

— И что предлагаешь сделать?

— Нет человека — нет проблем, Харуко-чан.

— Что ты?… — она вырвалась из объятий Гакёдзина, — Как ты можешь о таком думать?! — девушка возмущённо засверлила писателя взглядом, — Нет! Я не пойду на убийство человека! Не пойду…

Первая реакция не могла быть другой… Но её согласие это вопрос времени, тут Урагири идёт по накатанной — оставляет любовницу наедине с раздумьями, выжидает, пока она не увидит, что предложенное — лучших исход для их отношений. Рюу самостоятельно никогда не покинет дом и не бросит семью, ему попросту некуда пойти, гордыня не позволит. При следующих встречах живописец наседал на своём, поднимал тему покушения на мужа, найти доводы было вовсе не сложно — всего-то вспомнить всю грязь из рассказов Харуко, постараться «открыть ей глаза».

Весной Урагири получил письмо в котором было украдкой написано: «У большого моста на улице Годзё».

* * *

Когда я попытаюсь сложить всю картину воедино получается следующее: творец, у которого не выходит зарабатывать деньги любимым делом — написанием повестей, решает соблазнить удачно подвернувшуюся девушку, забрать себе её хозяйство, семью, и остепенится вдали от цивилизации.

Хм, но возникает нестыковка.

Коль Урагири прославленный художник, то почему нельзя выбрать кого-то, с кем бы не было столько мороки? В их случае надо пойти на убийство человека, хоть и не шибко хорошего… Но, как ни как, это — лишение жизни.

Ответов немеренно.

Урагири могли наскучить светские компании, например, а связывать судьбу с захолустной крестьянкой ему не пристало из-за характера. Харуко хоть и отдалена от больших городов, но очень хорошо знается на положенных книгах, искусстве, ну и выглядит порядочно, смахивая на дорогую гейшу.

В общем — идеальный вариант для Урагири.

Вероятно, он решил, что она стоит смерти Кё.

Причины и следствия складываются охотно, и личный мотив против Рюу имеется: прощать унижения художник не собирался, намереваясь отплатить обидчику.

А Кена тут использовали как средство дешёвой манипуляции.

На его интересы, конечно, внимания не обратив…

Так и произошли полные эгоизма события, погрузившие жизнь уроженца семейства Кё в пучину пятнадцатилетнего бродяжничества. История наконец-то сложилась.

Но тайну смерти Урагири я не узнал.

Чувствую, как потихоньку просыпаюсь.

Задание… Не выполнено?

Сказания

«Повесть о Журавле»

— Ты в этом уверен?

— Ну, а что ещё делать? Если не будет молчать — придётся заткнуть. Мы тут хвостами рисковали!

— Хм, не думаешь, что его смерть навлечёт на нас ненужную беду?

— А кто узнает?

— Неплохо бы предостеречься.

— Убивать будем не мы! Правда, наёмник?

Меня зовут Норайо, что значит: «Человек принципов», — но, по словам многих, мой главный принцип — это деньги.

— Мгм, — выдохнув клубок дыма, кивнул я.

— К этому складу попробуй докопайся — частная, ведь, территория! — продолжил контрабандист.

— Тише! Идёт, походу.

Вошёл Хоккори-сенсей.

— А вы вовремя! Минута в минуту! — засмеялись бандиты.

— … — Богомол поклонился, — Приветствую, господа. По какому делу стоило звать меня в столицу?

— Дело касается вашего молчания, — отсёк первый.

— Назовите цену, — дополнил второй.

— Вы оказали неоценимую помощь клану Сенши, доставив современные модели ружей из большой земли, но я испорчу свои отношения с правительством, не сдав вас, — Хоккори-сенсей призадумался, — Тысяча золотых…

— Сколько-сколько!?

— …Ежемесячно.

— Да ты ум похоронил, дедуля!

— Наёмник, кончай с этим! — контрабандист махнул мне рукой.

Потушив кисеру, я достал катану.

С места не сдвинулся.

— Делай дело!

Один нырок — бандиты лежат в собственной крови.

— Дело сделано, — ухмыльнулся я.

— Не теряешь шанса побахвалиться.

— Если есть чем… — вытерев лезвие, погрузил его обратно в ножны, — Почему бы и нет!

— Пойдём.

— Вы поверили, что я вас продал?

— Не-а.

— Признайтесь, Хоккори-сенсей!

— Вызови ты хоть каплю подозрений — в той комнате бы лежало три трупа, — простодушно заключил господин.

— Верю, — перед выходом на улицу, я натянул соломенную шляпу на голову, — Представляете, кстати, этот новичок — Согия, до прихода к нам, никогда раньше не видел пушек!?

— Удивительно, — сыронизировал он.