Гиви потом всю оставшуюся жизнь досадливо морщился при виде жареных карасей… Глядя на них, он принял судьбоносное решение для себя – никогда больше не брать торговать овощами и фруктами женщин детородного возраста. Но «точка» не могла пустовать, срочно нужна была продавщица. Скрепя сердце, Гиви взял на работу Сонечку. Ох, ведь чуяло его большое любвеобильное армянское сердце, что добром это не кончится…

17 век. Голландия. Мастерская Рембрандта

Рембрандт перебирал наброски: на них изображена его возлюбленная Саския – она была музой, благодаря любви к этой женщине, его не покидало вдохновение. Он посмотрел на листы дорогой бумаги, где в разных ракурсах изображены ножки Саскии. Не удивительно, что древние греки в скульптуре часто изображали деталь – ту или иную прекрасную часть тела. Какие скульптурные изображения чудесной женской ножки дошли но потомков многие века спустя! Восхитительная узкая стопа, аккуратные пальчики с ноготками безупречной формы – и всё это из полупрозрачного мрамора… Отсюда и мода того времени – греческие женщины – и царицы, и богини, и гетеры – носили плетёные сандалии, оплетающие точёные икры и открывающие божественную красоту дамской ножки…

В отдельной папке хранились наброски с обнажённой Саскии. Немало натурщиц позировали Рембрандту, и некоторые заставляли прерывать сеансы живописи, дабы предаться плотским утехам – уж больно хороши были, но эта модель была выше всех похвал… Или это любовь особым образом действует на прославленного живописца? Скорее всего…

Зима в Голландии – это не жаркие знойные края, где всё дышит любовью, страстью, желанием мужчин и женщин бесконечно интриговать и уединяться в укромных местах, дабы насытиться друг другом. Здесь прозрачно-голубой хрустальный лёд на водоёмах, пар изо рта, даже в мастерской – хворост мгновенно прогорает в камине, не прогревая каменные стены, озябшие пальцы живописца приходится долго растирать, прежде чем снова взяться за кисть. И Саския… Такая жаркая, чувственная… Словно позирует не в мастерской, где от холода тело покрывается мурашками, а под пальмами на раскалённом солнцем побережье, где она даже никогда не бывала…

Рембрандт задумал написать огромное полотно – где смог бы отобразить всю красоту обнажённой Саскии. Одно печалило – церковь не поощряла изображение просто обнажённого тела… Будь оно женское или мужское. Художники исхитрились использовать в качестве прикрытия библейские сюжеты. Вот и Рембрандт нашёл вариант, каким образом не вызвать негодования отцов церкви. Это будет Саския, изображающая героиню библейского сюжета Данаю… И дождь из золотых монет прольётся на её божественное тело!

20 век. Российский провинциальный город

Сонечка оказалась девушкой общительной, слово за слово – и вот она уже на заднем сидении автомобиля Гиви. В этот момент пришёл муж Сонечки, долго пришлось врать, объясняя, что они «просто пережидали дождь» в конце рабочего дня.

В один прекрасный момент, привычно заглядевшись на стройные загорелые ножки веснушчатой хохотушки, Гиви поймал себя на мысли, что третьей беременной женщины за столь короткий отрезок жизни ему не пережить. Он без объяснений уволил Сонечку.

Так место на точке заняла мать Верочки Валентина Семёновна. Женщина средних лет, с нелёгкой судьбой, она постоянно курила и всегда много работала, чтобы прокормить детей – Верочку и её старшего брата дауна Костю.

Валентина Семёновна пропахшими табаком пальцами складывала денежные купюры в карман фартука, в конце дня разглаживала их, собирала в тонкую стопку, отдавала Гиви. Торговля шла неважно. Сам он в течение дня всё больше спал в машине, привезя товар, или слушал приёмник и оживлялся при виде какой-нибудь симпатичной покупательницы. Одна такая стала постоянной покупательницей – каждый день то картошку для супа купит, то лук. Гиви оживлялся при её появлении, выходил из машины под предлогом, что контролирует работу Валентины Семёновны. Ну не мог он существовать без влюблённости. Он снова стал тем «прежним» Гиви, словно не «обжёгся на молоке» в истории со Светочкой и Сонечкой. Он угощал покупательницу то яблоком, то мандарином и надеялся, что когда-нибудь симпатичная брюнетка с огромными зелёными глазами и хрупкими загорелыми плечиками присядет «на минуточку» в машину Гиви – послушать его приёмник и поболтать о том о сём…

Верочка заканчивала школу, оставалось всего несколько дней, когда с Валентиной Семёновной случилось несчастье – она снимала один из ящиков с овощами, стоявших один на другом и зацепилась платьем за гвоздь. Она на секунду потеряла равновесие и о том, что произошло дальше, узнала потом со слов Гиви. Он причитал и матерился:

– Как же тебя угораздило? Опрокинуть на ноги три ящика!

Рухнувшие тяжеленные ящики раздробили кости в обеих ногах Валентины Семёновны, ржавые гвозди пропороли кожу…

19 век

Художник нервничал. Он был не рад тому, что поддался уговором друзей, которые подначивали ввязаться в безумную авантюру – соперничать с самим Рембрандтом… Вернее, о самом гениальном живописце и речи не шло, лишь о художнике, считавшем себя достойным конкурентом даже не прославленному мастеру, а его копиисту…

20 век

Вера узнала обо всём, вернувшись домой из школы после экзамена. Она помчалась в больницу. К матери её не пустили. Вера металась под окнами больницы. Врачи ничего не говорили. Вера несколько дней пребывала в неведении. Даун Костя печально смотрел на сестру. Она пыталась сдержать слёзы, говорила, что мама ненадолго уехала. Костя не мог понять. Мать никогда не уезжала. Работала много, поздно возвращалась – да, но ни разу не покидала дом на несколько дней.

Наконец, мрачный главврач больницы объяснил Вере, что происходит: её матери ампутировали ногу…

Доктор не смотрел в глаза Вере, механически объяснял:

– Открытый перелом, ржавые гвозди, инфекция… В общем, началась гангрена… Ей повезло, что осталась жива…

Теперь Вера разрывалась между больницей, где надо было ухаживать за матерью, домом, где ждал её брат и школой – была пора выпускных экзаменов. От нервного напряжения и усталости Вера перестала спать. Просто не могла сомкнуть глаз. Именно это помогло ей прилично сдать экзамены – ночи напролёт сидела за учебниками, и хотя мыслями чаще была далеко от книжных страниц, всё равно какие-то знания остались, аттестат она получила без троек. Мать выписали незадолго до выпускного. Она была очень слаба, растерянна, подавленна. Костик с недоумением смотрел на то, как мать перекладывали с инвалидного кресла на кровать, аккуратно укладывая одну ногу в гипсе, другой не было. Не то, чтобы Костика это особо расстроило – он улыбался своей безумной улыбкой и пожимал плечами, повторяя:

– Нету… А было две…

Мать беззвучно плакала, Вера пыталась её приободрить, гладила по голове и уверяла, что всё будет хорошо.

Пойти на выпускной Веру уговорила мать – не хотела, чтобы этот радостный для выпускников вечер дочь коротала у её кровати. Платья для бала не было – не на что было шить, поэтому Вера надела обычное. Конечно, среди нарядных одноклассниц она выглядела «белой вороны», но её это мало волновало. Она ждала, когда всем торжественно вручат аттестаты, чтобы поскорее навсегда покинуть школу и хоть как-то решить проблемы семьи – нужно было срочно начать зарабатывать хоть какие-то деньги, чтобы свести концы с концами.

Одноклассницы вокруг трещали без умолку:

– Ой, а я на журфак! И учиться интересно, и парней умных и красивых много!

– Умных – да, а вот красивых?! Была я у них на танцах!

– Где ты была?! Настоящие журфаковцы туда носа не кажут! Они на квартире у Лёвчика Воронова собираются!

– А я в педагогический! Мать все уши прожужжала: «бери пример с мня и сестры – люди уважают, отпуск большой!»

– А я в Москву… На актёрский…

– Конечно, с твоей внешностью-то только туда и надо! Вот где парней красивых полно!

Веру некстати начало клонить в сон – сказывалось напряжение предыдущих месяцев. Она положила голову на парту и отключилась. Её еле растолкали, когда дали команду всем проходить в актовый зал, где на сцене тучная директриса в облегающем бархатном платье раскладывала аттестаты на столе, украшенному букетами сирени. Выпускников вызывали по алфавиту, Вера там была «на Н» – Николаева. Кое-как дождалась своей очереди, получила картонную книжицу и вышла из школы.