сориентировали космонавтов: «Учитесь!»

И космонавты пошли, как говорится, без отрыва от основной работы, в

академию. Нелегко давалось им это «без отрыва»! Не помню уж сейчас, по

какому делу заехал я как-то вечером домой к Николаеву. Чувствовал себя

немного неловко: время довольно позднее, отдыхает, наверное, человек, а я к

нему врываюсь. Но то, что я увидел, к отдыху никакого отношения не имело.

Хозяин дома сидел за чертежной доской и замороченно строил какие-то эпюры.

До обещанной известной пословицей сладости плодов знания дело еще явно не

дошло, но в том, что корень учения горек, Андриян убеждался в полной мере. Не

легче, наверное, было и Гагарину, и Титову, и Поповичу, и Быковскому, и всем

их коллегам. Тем больше, конечно, им чести, что они это дело одолели: окончили

академию с отличием. А Титов — так даже две академии: Военно-воздушную

инженерную имени Жуковского и Генерального штаба, обе — с золотыми

медалями.

Но в тот день на космодроме, когда я задал свой — повторяю, бестактный —

вопрос о ходе его академических дел, Валерий, махнув рукой, сказал, что дела эти

идут далеко ее блестяще. Никак не удается дожать первый курс. Приходится

очень много пропускать: тем, кто уже слетал в космос, из-за

«представительства», а тем, кто готовится к ближайшим полетам, естественно, из-за самой этой, занимающей бездну времени и сил подготовки. Лучше всего, добавил не без зависти Быковский, ребятам, которые в подготовку к конкретному

полету еще не вписались, в этом смысле у них все впереди. Вот и учатся пока

спокойно в академии. Многие уже на втором курсе.

Услышав это, я не смог ее подумать о том, как охотно любой из «спокойно

учащихся на втором курсе»

333

будущих космонавтов поменялся бы местом с первокурсником Быковским. Но он

говорил совершенно искренне. Наверное, это заложено в психологии

нормального, активного, деятельного человека: видеть прежде всего не то, что

удалось, а то, что по тем или иным причинам не получается.

Наш сильно академический разговор прервал подошедший дублер Валерия

— Борис Волынов. Он пошутил, рассказал что-то забавное.. Кажется, они

дружат. Дружба, невзирая на близкие отблески космической славы. Это, в общем-то, достаточно частное обстоятельство (ну, подумаешь, важное дело: дружат

между собой два товарища по работе или не дружат!) как-то отметилось в моем

сознании, наверное, по контрасту с услышанной незадолго до того историей о

том, как один известный, более того — знаменитый человек не захотел сказать

доброе слово о вышедшей хорошей книге только потому, что его не менее

знаменитый коллега написал к ней предисловие. Еще один вариант испытания

славой — испытание славой товарища.

Вслед за Вольтовым в садик, где мы сидели, тогда еще довольно чахлый

(сейчас он хорошо разросся), явился новый посетитель — девочка лет

двенадцати. Вопрос: «Ты как сюда просочилась?» — она дипломатично

пропустила мимо ушей, но на следующий вопрос: «Что тебе тут нужно?» —

ответила вполне четко: «Дядю Гагарина или дядю 'Гитова. Надписать книжку».

Ей сказали (как оно и было на самом деле), что Гагарин отдыхает после обеда, а

Титов ушел на реку, и в порядке компенсации предложили:

— Хочешь, тебе вот этот дядя надпишет? — показав на Валеру Быковского, сидящего в одних, как говорят на флоте, далеко не первого срока синих

тренировочных брюках на ступеньках крыльца.

Но предложенный вариант охотница за автографами решительно отвергла: ей

был нужен не всякий дядя, а космонавт; если не Гагарин или Титов, то, пожалуйста, Николаев или Попович. А собирать подписи каждого встречного —

книжек не напасешься. Так и осталась она без автографа Валерия Быковского с

датой 13 июля 1963 года — автографа, который назавтра стад бы уникальным.

Мораль: коллекционер должен помимо всех прочих качеств обладать также и

предусмотрительностью.

Вечером, когда жара немного спала (в летние ме-

334

сяцы старожилы космодрома комментируют это так: «Похолодало. Всего

тридцать девять»), автобус повез Быковского, Волынова, руководителей их

подготовки, врачей на нашу рабочую площадку. Приехали, остановились у

домика космонавтов. Валерий и Борис вошли в него. Выйдут теперь уже только, чтобы одеваться для старта, завтра рано утром.

Это завтра началось с того, что, как всегда, собралась — непосредственно на

стартовой площадке — Госкомиссия, чтобы дать «добро» на предстоящий пуск.

Собралась на этот раз уже не в землянке — «банкобусе», а — очередной шаг на

пути прогресса!—в специально построенном домике с залом, который был бы

вполне на месте в хорошем клубе завода средней величины. Но — такова уж сила

традиций — и этот удобный, даже, я сказал бы, уютный зал, будучи введен в

эксплуатацию, незамедлительно получил неофициальное, но оттого еще прочнее

к нему приставшее наименование «банкобус». Вообще надо сказать, терминология на космодроме действовала — на зависть многим другим отраслям

науки и техники, где она все никак не может устояться, — весьма стабильно.

Каждая вещь, каждое помещение имело свое строго соблюдаемое, единое и всем

понятное наименование. Едва ли не единственным исключением оказалось

помещение в бункере, вплотную примыкавшее к пультовой. Его называли иногда

«комнатой членов Госкомиссии», а иногда — «гостевой», по-видимому в

зависимости от того, как расценивал говоривший роль членов Госкомиссии в

обеспечении очередного пуска.

Итак, мы собрались в новом «банкобусе».

За минуту до назначенного времени начала заседания вошли руководители

пуска и члены Госкомиссии. Один из них перездоровался со всеми

присутствующими (а их набралось добрых несколько десятков человек) за руку.

Почему-то подобный демократизм вызвал у некоторых участников совещания

удивление: зачем, мол, это ему понадобилось? Но у меня, да и у большинства

присутствующих создалось впечатление, что таким способом вошедший хотел

подчеркнуть свое уважение ко всем — не только к руководящим, но именно ко

всем — участникам уникальной работы по пускам пилотируемых космических

летательных аппаратов.

335 Немного спустя, когда Быковский будет уже в космосе, Титов скажет: «Ему

на долю выпало все, что по законам вероятности должно было бы распределиться

на пятерых». В день старта — после того как космонавт занял свое рабочее место

и провел в нем законные, предусмотренные программой два часа — был

объявлен перенос на полчаса, потом еще на час, потом еще.. Итого он провел из-за неожиданно возникшей и не сразу раскушенной неполадки пять (пять!) напряженных предстартовых часов, каждую минуту не имея уверенности, что

очередная задержка будет последней и что вообще пуск не будет отменен (или

отложен, что, в сущности, почти одно и то же). Перенес эту, ни в какие нормы не

укладывающуюся нагрузку Валерий железно!

На связи с космонавтом сидел Гагарин. Все время развлекал его как только

мог. Потчевал музыкой («У нас как в хорошем ресторане: заказывай, чего тебе

сыграть»). Сначала говорил небрежным тоном:

— Маленькая задержка.

Потом, когда «маленькие задержки» стали оборачиваться уже не минутами, а

часами: — Потерпи немного еще. Пытался смешить:

— Тебе хорошо лежать! А мы тут бегаем. .

И только перед самым стартом, когда уже пошла кабель-мачта, как-то очень

тепло, сердечно и в то же время значительно сказал:

— Гордимся твоей выдержкой!

Да, психологию человеческую Гагарин понимал — недаром выступил через

несколько лет вместе с доктором В. И. Лебедевым как соавтор книги

«Психология и космос». А кроме того, наверное, хорошо помнил, как за ним

самим только со второй попытки закрыли входной люк космического корабля.