топливную аппаратуру, созданные в руководимом им коллективе. И вот
неожиданно для многих, знавших его раньше, он выступил в роли конструктора
двигателей верхних ступеней космических ракет-носителей. Тех самых ступеней, которые завершают разгон космического корабля до не виданных ранее
скоростей, необходимых для дальнейшего полета по законам небесной механики
— без приложения дополнительной энергии. В сущности, именно эти ступени
делают космический корабль космическим.
Незадолго до моего первого появления на космодроме, в одном из
предыдущих пусков, на двигателе третьей ступени обнаружились какие-то
неполадки. Совет главных конструкторов поручил Косбергу «разобраться и
устранить».
И вот между текущими делами очередного пуска Государственная комиссия
слушает отчет Семена Ариевича о проделанной работе.
Да, непростое это дело — разобраться и устранить!., Перед слушателями был
развернут целый веер гипотез — предположений о возможных причинах
злополучных неполадок. Потом пошли эксперименты, в значительной своей
части очень тонкие и остроумные, разделившие первоначальные гипотезы на две
части: подтвердившиеся и опровергнутые. Так родилось четкое представление о
физике обнаружившихся явлений. Ну, а дальнейшее было, как говорится, делом
техники: физика явлений породила конструктивные мероприятия, 183
затем в ход пошла технология и, наконец, как завершение всего — огневые
испытания. Испытания многократные, дотошные, в условиях заведомо более
жестких, чем те, в которых двигателю придется работать в реальном полете.
Вообще говоря, такая схема ничего принципиально нового собой не
представляла. Именно так расшиваются обнаруживающиеся узкие места в
авиации, да и, наверное, в других отраслях техники.
Но доклад Косберга произвел на меня впечатление своей четкостью, определенностью, глубокой уверенностью докладчика в том, что больше таких
неполадок не будет и быть не может, а главное — масштабом сделанного.
— Работа проведена большая, — резюмировал общее мнение Королев.
И это лаконичное замечание означало многое: и санкцию на использование
третьей ступени в последующих пусках, и отпущение грехов конструктору
означенной ступени, за неполадки в работе которой он — будьте покойны —
успел получить от Королева в свое время полную порцию громов и молний.
Интересно, что, в отличие от большинства других приметных на космодроме
людей, Семен Ариевич в частной обстановке — в гостинице или во время
хождений по бетонке — вопросов техники или, тем более, высокой науки почти
не касался, явно предпочитая темы вполне житейские — от анализа погоды
текущего года (подобной которой почему-то почти всегда «не припомнят
старожилы») до проблем гастрономических, в которых был большим знатоком и
обсуждение которых чаще всего начинал словами: «А хорошо бы сейчас
съесть. .» — и развивал далее своей хрипловатой скороговоркой мысль в том, что
именно хорошо было бы сейчас съесть, с таким вдохновением, что у слушателя
действительно возникало острое желание немедленно отведать упоминаемые
оратором яства. Лишь впоследствии я узнал, что сам наш соблазнитель был, если
можно так выразиться, гурманом-теоретиком: врачи предписали ему строгую
диету.
В. В. Парина, А. М. Исаева, С. А. Косберга уже нет в живых, но они навсегда
останутся в нашей памяти среди самых интересных и значительных людей, с
которыми ассоциируется в сознании та неповторимая весна.
184 Я не раз замечал, что специалисты в какой-то конкретной области науки и
техники, как правило, относятся с известным скептицизмом к литературе, живописующей их профессию или хотя бы соприкасающейся с тем, что
представляет для этих специалистов основное содержание их жизни. Врачи, в
своем большинстве, довольно прохладно воспринимают романы, повести и
рассказы о врачах, учителя — об учителях, геологи — о геологах и так далее.
И вот на фоне этой давно замеченной мною (хотя и непростой для
объяснения) антипатии особенно удивительной показалась мне явная
популярность, которой пользовалась на космодроме всяческая фантастика.
В короткие свободные минуты ее охотно читали.
Нарасхват шли книги Станислава Лема, братьев Аркадия и Бориса
Стругацких, Ивана Ефремова..
Обнаружив эту симпатичную аномалию читательских приверженностей, я
подумал было, что причина такого благожелательного отношения специалистов
космоса к космической фантастике заключается, хотя бы отчасти, в отсутствии
«космической реальности», по каковой причине написанное на эту тему
писателями до поры до времени было попросту не с чем сравнивать.
Но вот пришла эта «пора и время» — начались полеты людей в космос.
Сравнивать стало с чем. И выяснилось, что моя кустарная попытка объяснить
интерес работников космоса к фантастике на космическую тему несостоятельна.
Реальность космических полетов отнюдь этот интерес не снизила.
Пять лет спустя — в шестьдесят шестом году — К. Феоктистов сказал:
«Книги Лема я люблю. Они написаны с позиций юношеского восприятия мира».
Вот оно, оказывается, в чем дело: в том, как написаны эти книги. С каких
позиций!
А еще через девять лет, в 1975 году, когда исследования космоса уже
приобрели отчетливо выраженный деловой, практический характер, космонавт Г.
Гречко так ответил на вопрос о том, как он предполагает отдыхать в предстоящем
длительном полете на станции «Салют-4»:
— Я взял с собой книги братьев Стругацких «Далекая радуга» и «Трудно
быть богом», но понимаю, что вряд ли у меня будет время их читать. Скорее, это
дань уважения моим любимым писателям..
185 Видимо, и впредь космическая фантастика будет любима людьми, жизнь
которых в том и состоит, чтобы всеми силами подтягивать к этой фантастике
живую реальность. При одном, правда, обязательном условии: чтобы это было
хорошо написано. Впрочем, такое требование вряд ли относится только к
литературе какого-то одного жанра. .
Много народу собиралось в дни, предшествующие очередному пуску, на
космодроме. Очень много. Но объем работы был еще больше. Наверное, ее
хватило бы на всех, даже если бы удалось каким-то магическим путем удвоить
число работников. .
Работали напряженно, почти на пределе своих сил. Но без надрыва, отнюдь
не драматизируя положение вещей. Скорее даже, напротив: с демонстративной
внешней невозмутимостью, сдобренной изрядной порцией юмора.
Евгений Велтистов, на мой взгляд, очень точно передал в своем очерке
«Звездных дел мастера» то, как выработался «особый стиль поведения на
космодроме. . Негласные правила, которые гласили примерно следующее: если
случилось что-то неприятное или непонятное с твоей системой — не бледней, не
красней, не зеленей, не паникуй, а по возможности спокойно подойди к
начальству и по возможности тихим голосом доложи. . Внешне эмоции сводятся
к спокойствию, даже показному безразличию, но такая сдержанность помогает
работе».
Наверное, работать иначе, в другом стиле, было бы просто невозможно.
Сложная, многокомпонентная, да еще, кроме всего прочего, находившаяся тогда
в сравнительно ранней стадии своего развития, космическая техника исправно
выдавала один сюрприз за другим.
— Отклонения от нормы — это норма, — разъяснял мне один умудренный
опытом пусков многих ракет сотрудник королёвского конструкторского бюро. —
Вот когда все в норме, все гладко, ни одна мелочь не вылезает, вот тогда жди
большого компота!.
В это наблюдение я как-то сразу поверил. Поверил потому, что и летчики-испытатели не очень любят, когда испытания новой машины с самого начала
идут без