топливную аппаратуру, созданные в руководимом им коллективе. И вот

неожиданно для многих, знавших его раньше, он выступил в роли конструктора

двигателей верхних ступеней космических ракет-носителей. Тех самых ступеней, которые завершают разгон космического корабля до не виданных ранее

скоростей, необходимых для дальнейшего полета по законам небесной механики

— без приложения дополнительной энергии. В сущности, именно эти ступени

делают космический корабль космическим.

Незадолго до моего первого появления на космодроме, в одном из

предыдущих пусков, на двигателе третьей ступени обнаружились какие-то

неполадки. Совет главных конструкторов поручил Косбергу «разобраться и

устранить».

И вот между текущими делами очередного пуска Государственная комиссия

слушает отчет Семена Ариевича о проделанной работе.

Да, непростое это дело — разобраться и устранить!., Перед слушателями был

развернут целый веер гипотез — предположений о возможных причинах

злополучных неполадок. Потом пошли эксперименты, в значительной своей

части очень тонкие и остроумные, разделившие первоначальные гипотезы на две

части: подтвердившиеся и опровергнутые. Так родилось четкое представление о

физике обнаружившихся явлений. Ну, а дальнейшее было, как говорится, делом

техники: физика явлений породила конструктивные мероприятия, 183

затем в ход пошла технология и, наконец, как завершение всего — огневые

испытания. Испытания многократные, дотошные, в условиях заведомо более

жестких, чем те, в которых двигателю придется работать в реальном полете.

Вообще говоря, такая схема ничего принципиально нового собой не

представляла. Именно так расшиваются обнаруживающиеся узкие места в

авиации, да и, наверное, в других отраслях техники.

Но доклад Косберга произвел на меня впечатление своей четкостью, определенностью, глубокой уверенностью докладчика в том, что больше таких

неполадок не будет и быть не может, а главное — масштабом сделанного.

— Работа проведена большая, — резюмировал общее мнение Королев.

И это лаконичное замечание означало многое: и санкцию на использование

третьей ступени в последующих пусках, и отпущение грехов конструктору

означенной ступени, за неполадки в работе которой он — будьте покойны —

успел получить от Королева в свое время полную порцию громов и молний.

Интересно, что, в отличие от большинства других приметных на космодроме

людей, Семен Ариевич в частной обстановке — в гостинице или во время

хождений по бетонке — вопросов техники или, тем более, высокой науки почти

не касался, явно предпочитая темы вполне житейские — от анализа погоды

текущего года (подобной которой почему-то почти всегда «не припомнят

старожилы») до проблем гастрономических, в которых был большим знатоком и

обсуждение которых чаще всего начинал словами: «А хорошо бы сейчас

съесть. .» — и развивал далее своей хрипловатой скороговоркой мысль в том, что

именно хорошо было бы сейчас съесть, с таким вдохновением, что у слушателя

действительно возникало острое желание немедленно отведать упоминаемые

оратором яства. Лишь впоследствии я узнал, что сам наш соблазнитель был, если

можно так выразиться, гурманом-теоретиком: врачи предписали ему строгую

диету.

В. В. Парина, А. М. Исаева, С. А. Косберга уже нет в живых, но они навсегда

останутся в нашей памяти среди самых интересных и значительных людей, с

которыми ассоциируется в сознании та неповторимая весна.

184 Я не раз замечал, что специалисты в какой-то конкретной области науки и

техники, как правило, относятся с известным скептицизмом к литературе, живописующей их профессию или хотя бы соприкасающейся с тем, что

представляет для этих специалистов основное содержание их жизни. Врачи, в

своем большинстве, довольно прохладно воспринимают романы, повести и

рассказы о врачах, учителя — об учителях, геологи — о геологах и так далее.

И вот на фоне этой давно замеченной мною (хотя и непростой для

объяснения) антипатии особенно удивительной показалась мне явная

популярность, которой пользовалась на космодроме всяческая фантастика.

В короткие свободные минуты ее охотно читали.

Нарасхват шли книги Станислава Лема, братьев Аркадия и Бориса

Стругацких, Ивана Ефремова..

Обнаружив эту симпатичную аномалию читательских приверженностей, я

подумал было, что причина такого благожелательного отношения специалистов

космоса к космической фантастике заключается, хотя бы отчасти, в отсутствии

«космической реальности», по каковой причине написанное на эту тему

писателями до поры до времени было попросту не с чем сравнивать.

Но вот пришла эта «пора и время» — начались полеты людей в космос.

Сравнивать стало с чем. И выяснилось, что моя кустарная попытка объяснить

интерес работников космоса к фантастике на космическую тему несостоятельна.

Реальность космических полетов отнюдь этот интерес не снизила.

Пять лет спустя — в шестьдесят шестом году — К. Феоктистов сказал:

«Книги Лема я люблю. Они написаны с позиций юношеского восприятия мира».

Вот оно, оказывается, в чем дело: в том, как написаны эти книги. С каких

позиций!

А еще через девять лет, в 1975 году, когда исследования космоса уже

приобрели отчетливо выраженный деловой, практический характер, космонавт Г.

Гречко так ответил на вопрос о том, как он предполагает отдыхать в предстоящем

длительном полете на станции «Салют-4»:

— Я взял с собой книги братьев Стругацких «Далекая радуга» и «Трудно

быть богом», но понимаю, что вряд ли у меня будет время их читать. Скорее, это

дань уважения моим любимым писателям..

185 Видимо, и впредь космическая фантастика будет любима людьми, жизнь

которых в том и состоит, чтобы всеми силами подтягивать к этой фантастике

живую реальность. При одном, правда, обязательном условии: чтобы это было

хорошо написано. Впрочем, такое требование вряд ли относится только к

литературе какого-то одного жанра. .

Много народу собиралось в дни, предшествующие очередному пуску, на

космодроме. Очень много. Но объем работы был еще больше. Наверное, ее

хватило бы на всех, даже если бы удалось каким-то магическим путем удвоить

число работников. .

Работали напряженно, почти на пределе своих сил. Но без надрыва, отнюдь

не драматизируя положение вещей. Скорее даже, напротив: с демонстративной

внешней невозмутимостью, сдобренной изрядной порцией юмора.

Евгений Велтистов, на мой взгляд, очень точно передал в своем очерке

«Звездных дел мастера» то, как выработался «особый стиль поведения на

космодроме. . Негласные правила, которые гласили примерно следующее: если

случилось что-то неприятное или непонятное с твоей системой — не бледней, не

красней, не зеленей, не паникуй, а по возможности спокойно подойди к

начальству и по возможности тихим голосом доложи. . Внешне эмоции сводятся

к спокойствию, даже показному безразличию, но такая сдержанность помогает

работе».

Наверное, работать иначе, в другом стиле, было бы просто невозможно.

Сложная, многокомпонентная, да еще, кроме всего прочего, находившаяся тогда

в сравнительно ранней стадии своего развития, космическая техника исправно

выдавала один сюрприз за другим.

— Отклонения от нормы — это норма, — разъяснял мне один умудренный

опытом пусков многих ракет сотрудник королёвского конструкторского бюро. —

Вот когда все в норме, все гладко, ни одна мелочь не вылезает, вот тогда жди

большого компота!.

В это наблюдение я как-то сразу поверил. Поверил потому, что и летчики-испытатели не очень любят, когда испытания новой машины с самого начала

идут без