Повернув голову до отказа, насколько позволял мой собственный шлемофон и

привязные ремни, я мог краем глаза лицезреть своего механического пассажира.

Как и следовало ожидать, он сидел спокойно и ни малейшего волнения по поводу

предстоящего ему катапультирования не проявлял. Метрах в тридцати правее и

немного сзади на другом истребителе идет мой коллега летчик-испытатель В. А.

Быстрое. Как всегда при полете на параллельных курсах, кажется, будто его

машина зависла в воздухе на одном месте: то качнется, то «вспухнет» метра на

три вверх, то слегка провалится впил, но все это вокруг одного и того же

положения — скорость, с которой оба наших самолета, будто соединенные

невидимыми связями, стремительно летят вперед, непосредственно никак не

ощущается.. Еще минута, и мы разворачиваемся на боевой курс. Короткий

радиообмен с Землей («Работу разрешаю. .»), Володя Быстров, целясь через

боковой визир, занимает относительно меня такое положение, чтобы мой самолет

был в кадре, и

165

включает киноаппарат. Протянув левую руку, я перекидываю тумблер отстрела и

в то же мгновение всем телом ощущаю резкий, хотя и не очень сильный удар но

конструкции самолета (это похоже на попадание зениткой). Слышу звук взрыва

(тоже на фоне всех прочих сопутствующих полету шумов не очень сильный), в

нос ударяет острый запах пороховых газов. . Кладу самолет в вираж и вижу

манекен, уже висящий под раскрывшимся парашютом. Неподалеку от него на

другом парашюте спускается сделавшее свое дело кресло. Вот и вся работа. .

Несколько позднее пришлось мне заниматься отстрелом катапультируемых

кресел с манекенами н на тяжелом реактивном стратегическом бомбардировщике.

Пока дело касалось кресел стрелков, радиста, оператора, никаких особых, впечатлений это не производило. Но вот дело дошло до кресла второго летчика.

Тут уж я с самого взлета почувствовал себя как-то не очень обычно. Рядом со

мной, там, где я привык видеть живого человека, своего второго летчика

Анатолия Семеновича Липко, восседает неподвижный, холодный, не

обращающий на меня ни малейшего внимания манекен. Впрочем, Толя Липко тут

же, на борту самолета: уступив свое штатное место манекену, он не пожелал

остаться на земле («Мало ли что, вдруг пригожусь. .») и устроился рядом с

пультом бортинженера.

В тот день, помнится, земля была закрыта низкой, хотя и довольно тонкой

облачностью. Весь заход мы строили по командам с наземного локатора:

— Три градуса левее.. Хорошо, так держать. . Внимание! Киносъемщику

начать съемку.. Сброс!

Услышав слово «сброс», я нажал тумблер отстрела люка, и пол пилотской

кабины с грохотом улетел куда-то из-под моих ног (катапультирование на этом

самолете производилось не как обычно — вверх, а вниз). По кабине вихрем

закрутился шумный холодный забортный воздух. В глаза полезла неизвестно

откуда, из каких закоулков взявшаяся пыль. Но времени на то, чтобы разложить

все эти впечатления в своем сознании по полочкам, не было: отсчитав после

сброса люка две секунды, я нажал тумблер катапультирования кресла, и тут же

рядом со мной что-то сверкнуло, раздался хлопок, и вот уже там, где только что

было кресло второго летчика, остался голый, пустой угол, особенно странно

выглядящий в кабине самолета, где едва ли

166

не каждый кубический сантиметр пространства обязательно чем-то заполнен..

Теперь можно осмотреться. Под ногами вместо пола медленно плывущие облака, в этой дыре болтаются тросики с выдернутыми из улетевшего кресла чеками. .

Подсознательное странное ощущение: будто выбросил за борт человека. На МиГ-9 этого ощущения не было, наверное, потому, что в течение всего полета — от

взлета и до момента сброса — я манекена почти не видел и, следовательно, не

воспринимал его как соседа и, если угодно, спутника. .

Все это мне вспомнилось, когда я стоял в просторной комнате «спасенцев»

перед креслом корабля «Восток» с полулежащим в нем манекеном. В отличие от

тех манекенов, которые я когда-то отстреливал с самолетов, у этого, как было

сказано, имелось «лицо». Однако, странным образом, оно не только не оживляло

своего обладателя, но, напротив, делало его как бы еще более мертвым — не зря,

оказывается, говорят художники, что условное в искусстве часто воспринимается

живее, реалистичнее, чем натуралистическое.

Мою непочтительную реплику о сходстве манекена с покойником одобрили

не все присутствующие. Но Королев сказал, что разделяет такое мнение, и тут же

распорядился:

— Напишите на ном что-нибудь. Ну, скажем, «манекен». Или «макет».

Так и было сделано.

И тем не менее, когда я подумал, как эти манекены, проделав в космосе свой

путь вокруг земного шара, автоматически катапультируются из спускающегося

корабля и опустятся где-то па парашюте, то не мог не задать себе вопрос: что же

все-таки подумают люди, которые увидят все это со стороны? Увидят, как с неба

спускается парашютист в оранжевом одеянии, как он лежит недвижимо после

приземления, как, наконец, за ним приезжают, кладут в автомашину, вездеход

или вертолет и увозят. Любой случайный наблюдатель уверенно скажет:

«Убился!»—и будет железно придерживаться этой версии. Вот вам и исходный

пункт возникновения того, что называется слухами. Л дальше они, дело

известное, распространяются по геометрической прогрессии.

Не знаю, да и не берусь проверить, насколько прав я был, конструируя

подобные предположения.

167 Но слухи о советских космонавтах, якобы летавших в космос ранее Гагарина

и погибших при этом, — такие слухи возникали.

Даже в иностранной печати фигурировали осторожные (типа «говорят. .») сообщения о гибели пяти советских космонавтов <<во время неудавшихся

попыток полета человека в космос». Именно пяти, не больше и не меньше, ибо, как известно, ничто так не прибавляет любому, самому невероятному сообщению

достоверности, как цифра, число.

Когда я писал эту книгу, то слышал только о названных «пяти погибших

космонавтах». Вскоре, однако, понял, что возможности мировой прессы сильно

недооценил. Разные авторы в разных газетах и журналах разных стран принялись

энергично «развивать тему» и назвали в общей сложности уже не пять, а без

малого два десятка «погибших советских космонавтов» (нелегкий труд собрать

все эти публикации воедино взял на себя Я. Голованов). Иногда назывались

только фамилии, иногда же разворачивался целый детективный сюжет, вроде

такого: «Настоящий космонавт погиб при попытке совершить космический

полет, а Гагарин несколько дней спустя стал играть его роль».

Что толкало авторов подобных небылиц на их сочинение? Наверное, прежде

всего, недоброжелательное отношение к нашей стране в сочетании с

элементарной непорядочностью. Это было ясно, как говорится, с первого взгляда.

Но, подумав, я пришел еще к одному соображению: если бы мы сами не

«темнили», а своевременно сообщили во всеуслышание о готовящемся полете

«Востока», как это прочно вошло в практику сейчас, почвы для

недоброжелательных измышлений да и просто для недоверия к нам не оставалось

бы. Но факт есть факт: слухи о наших космических делах ходили за рубежом

всякие. И добро бы только за рубежом!. К сожалению, не раз приходилось

слышать нечто подобное и дома, у нас.

Я был в доме отдыха в то холодное январское утро, когда мы узнали о

катастрофе — о ней в этой книжке уже упоминалось, — в которой погибли три

американских космонавта.

Это печальное событие, естественно, привлекло всеобщее внимание и

широко обсуждалось. Комментария высказывались самые разные, но многие — с

упором на «вот уж не ожидали!».