Давай слушай по буквам: Тимофей, Анна, Леонид, еще Анна. .

Глядя на эту картину, я подумал: неужели такие дети тоже должны воевать?

Живучи предвзятые мнения. Одно из них — правда, далеко еще не самое

зловредное — наше представление о внешнем облике героического персонажа: косая сажень в плечах, массивный волевой подбородок, острый взгляд серых

глаз. . О том, что в действительности чаще всего бывает не так, сказано и

написано немало. В одном из своих рассказов Лев Славин с точной

афористичностью заметил: «Хрупкость и храбрость не спорят друг с другом».

Сказано будто специально про Талалихина! А между тем в скульптурах, на

картинах (посетите любую выставку), плакатах (посмотрите на стены домов) —

словом, повсюду летчик — как, впрочем, и моряк, и геолог, и космонавт, и

представитель любой иной профессии, признанной мужественной, —

обязательно выглядит этаким чудо-богатырем. Почему? Не знаю! Может быть, из

опасения художников и скульпторов впасть в пресловутую дегероизацию?.

Но меня смутила, конечно, не комплекция Талалихина, — успев

насмотреться на летчиков различного роста, полноты фигуры, густоты шевелюры

и пронзительности взора, я этим вещам значения уже давно не придавал.

Обращало на себя внимание другое: чрезвычайная молодость нашего гостя — он

казался совсем, совсем мальчиком.

Однако от этого первого впечатления пришлось быстро отказаться: когда мы

разговорились с Талалихиным, выяснилось, что хотя по возрасту он

действительно очень молод — ему не было и полных двадцати трех лет, — но как

воздушный боец имеет все основания смотреть, скажем, на меня сверху вниз. На

гимнастерке под комбинезоном у него оказался орден Красной Звезды, в те

времена бесспорно свидетельствовавший о военных — и никаких иных —

заслугах своего владельца. Оказалось, что Талалихин и вправду уже успел

повоевать.

Главное же, что запомнилось из беседы с этим спокойным, вежливым, серьезным пареньком, был, конечно, не его орден, а какая-то острая внутренняя

нацеленность на то тяжелое дело, которое предстояло

69

делать всем нам, — да войну. Разумеется, в нашем разговоре не фигурировали

какие-либо торжественные декларации или пышные слова. Это выяснилось с

первых же дней войны: лучше всего воюет не обязательно тот, кто в мирное

время громче всех декларировал свою воинственность и жажду подвигов. . Нет, речь шла о предметах вполне прозаических: о том, что маловат калибр пулеметов

на «И-шестнадцатом», и о том, что надо бы поскорее вводить наведение на

противника с земли по радио, и о том, какие молодцы наши прожектористы, а

зенитчики, черт бы их взял, очень уж горячие ребята: рубят по всем, кто над

ними летит,— свой ли, чужой ли, им все равно..

Словом, разговор был обычный — летчицкий. И ничем особенным он не

блистал.. Но когда ночью седьмого августа Талалихин, истратив безрезультатно

весь боекомплект («маловат калибр пулеметов. .»), таранил тяжелый

бомбардировщик «Хейнкель-111», никто из нас как-то не удивился. Такой парень

иначе и не мог поступить, оставшись безоружным перед врагом. .

До этого в истории авиации было зафиксировано, насколько мне известно, только два ночных воздушных тарана: Героя Советского Союза Е. Н. Степанова в

Испании и командира эскадрильи 27-го истребительного полка нашего

авиакорпуса П. В. Еремеева дней за десять до Талалихина.

Но таран Талалихина получил наиболее широкую огласку. А мне особенно

запал в память, наверное, еще и после личного знакомства с его исполнителем. И

по сей день, когда кто-нибудь при мне говорит о том, что принято называть

политико-моральным состоянием воздушного (как, впрочем, и любого иного) бойца, перед глазами у меня неизменно возникает невысокий, хрупкий мальчик

со спокойными глазами и душой настоящего воина — Виктор Талалихин.

. .Многих наших соседей и товарищей по оружию мы не видели ни разу в

лицо — и все-таки хорошо знали их. С первых же дней вступления 6-го

авиакорпуса в боевые действия в сводках, а главное, конечно, в изустной молве

стали систематически повторяться имена летчиков, воевавших особенно — нет, не лихо, это слово с началом настоящей войны как-то сразу утеряло окружавший

его еще недавно ореол,— воевавших особенно результативно.

70

Я уже рассказывал и о нехватке самолетов новых, достаточно современных

типов, и об их неосвоенности летным составом многих частей, даже успевших

получить эти машины. Все это так и было. Но существовали — пусть, к

сожалению, немногие — и такие полки, которые успели подготовить своих

летчиков на новой материальной части. Вспоминая, как здорово действовали они

в бою, невольно лишний раз подумаешь: эх, если бы вся наша авиация, вся наша

армия могла бы так начать войну!

Отлично освоили свои новенькие, недавно пришедшие с завода самолеты Як-

1 летчики входившего в 6-й авиакорпус 11-го истребительного авиационного

полка во главе с бесспорным лидером — незаурядным летчиком капитаном

Константином Николаевичем Титенковым. Передо мной лежит документ более

чем тридцатилетней давности — представление к орденам участников отражения

первого налета на Москву. Там относительно Титенкова специально

подчеркивалось: «Летает на новых типах самолетов днем и ночью». Это было

тогда центральной задачей! И Титенков не просто летал па своем Яке днем и

ночью — с первой же встречи с противником боевой успех сопутствовал этому

смелому и умелому летчику. Двадцать второго июля он сбивает тяжелый

«Хейнкель-111» с немецким полковником и важными документами на борту.

Через два дня — двадцать четвертого — одерживает победу над «Юнкерсом-88»

(на представлении к награде об этом сделана карандашная пометка рукой

командира корпуса Климова — пока готовили наградной материал за первую

победу в бою, Титенков увеличил свой счет). Двадцать девятого июля Титенков с

товарищами в групповом бою заваливают еще один «хейнкель». Отлично

начиналась боевая биография этого настоящего аса!

Не раз фигурировали в боевых донесениях и оперативных сводках фамилии

летчиков Лапочкина, Бокача, Гошко, Горелика, Кухаренко — всех не

перечислишь.

Ночью седьмого августа таранит своего «хейнкеля» Талалихин. Можно, конечно, спорить о степени целесообразности тарана как приема воздушного боя, особенно в условиях количественного превосходства авиации противника, когда

потеря по одному самолету с каждой стороны для нас была относительно гораздо

71

более чувствительна, чем для врага. Бесспорно и то, что, в общем, не от хорошей

жизни шли наши летчики на таран — конечно же это отражало слабость

вооружения советских истребителей, особенно старых типов.

Характерно, что по мере насыщения нашей авиации истребителями новых

типов, совершенствования оружия и, может быть, главное — роста боевого

мастерства наших летчиков число таранов резко пошло па убыль. Так, в первое

полугодие 1944 года, несмотря на общее увеличение масштабов боевых действии

в воздухе, таранов зафиксировано в восемь раз меньше, чем в первые, самые

трудные шесть месяцев войны.

Изменился и взгляд на таран наших самых опытных и авторитетных

летчиков.

Трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, сбивший

за годы войны пятьдесят девять самолетов противника и, кстати, сам никогда к

таранному удару не прибегавший, вспоминал в связи с этим поучительный

эпизод, случившийся с прекрасным, но в то время еще молодым и неопытным

летчиком Славой Березкиным:

«В боях на Украине он получил приказ сбить фашистского корректировщика

— знаменитую «раму». И вот в воздушном поединке, когда его ведущий связал