Я чувствую, как что-то под курткой мешает мне — создает какое-то
непривычное неудобство, — и неожиданно обнаруживаю, что это колотится мое
собственное, недостаточно дисциплинированное сердце. Мне почти не
приходилось до этого смотреть со стороны, как летчик выкручивается из
сложного положения. Оказывается, это довольно страшно. Во всяком случае, хуже, чем выкручиваться самому.
Перед самой землей Капрэлян четким, точно дозированным движением
накреняет машину в сторону исправной правой тележки шасси и мягко касается
ею грунта. Сразу после касания он опускает носовое колесо, и самолет
прокатывается мимо нас будто на огромном, странном, каком-то косом
велосипеде. По положению элеронов видно, что летчик изо всех сил борется с
креном влево, где корабль не поддерживает
240
ничего, кроме угасающей с каждой секундой подъемной силы крыла. Поначалу
это вроде удается, но затем левое крыло начинает неотвратимо опускаться вниз.
Как ножом отрезает шум моторов — они выключены, и выключены вовремя: первый — крайний левый — винт уже задевает землю и, сминая лепестки
лопастей, погнутый и искореженный, замирает в неподвижности.
Машина чертит концом левого крыла по траве, описывает плавную дугу и, развернувшись без малого на девяносто градусов, останавливается. Медленно
оседает пыль. Со всех сторон к лежащему на боку самолету бежит множество
людей. Оказывается, они были все-таки гораздо ближе к полосе, чем было строго-настрого приказано, и, конечно, упрекать их за это не приходится: а вдруг
пришлось бы вытаскивать экипаж из загоревшегося корабля? Но сейчас, ко
всеобщему удовольствию, тащить летчика из кабины приходится для иной, гораздо более приятной цели — Капрэляна качают.
И качают за дело. Все было выполнено не только ловко, но и очень
расчетливо. И штурман, оказывается был своевременно переправлен из носа
самолета, со своего опасного при подобной посадке места назад, в центральную
кабину. И горючее из левых крыльевых баков перекачано в правые, благодаря
чему центр тяжести самолета немного сместился в сторону исправной стойки
шасси. В общем все было сделано по-испытательски — как надо!
В результате повреждения самолет получил минимальные: пришлось
заменить один винт да концевую часть левого крыла, — и машина могла летать
снова,
* * *
Эта незаурядная посадка случилась уже «под занавес».
Испытания «Ту-четвертых» заканчивались. Один за другим огромные
корабли покидали наш аэродром, делали круг над ним и, покачав приветственно
крыльями, уходили на свое постоянное место службы.
Длинная стоянка, выделенная для них, пустела.
За плечами остался еще один немалый кусок наших летных биографий.
Спасибо «Ту-четвертым»! Они многому научили нас.
241
О СМЕЛОСТИ, РИСКЕ, ХОДЕ ВРЕМЕНИ И МНОГОМ ДРУГОМ
Задание на боевой вылет было получено. Мы со штурманом Василием
Лебедевым вышли из землянки командира полка и по протоптанной в лесу
тропинке направились в свою эскадрилью.
Не знаю, была ли на всем фронте — от Баренцева до Черного моря — еще
хотя бы одна авиационная часть, которая базировалась в лесу. Не на опушке, и не
на лесной поляне, а в самой что ни на есть чаще дремучего хвойного леса.
Чтобы добраться после приземления до своей стоянки, нам приходилось
добрых полкилометра осторожно рулить по выложенной бревнами извилистой
лесной дороге. Сомкнувшиеся над ней раскидистые ветви сосен делали ее
совершенно невидимой сверху. Поэтому-то наш полк и не нес потерь на земле от
налетов авиации противника. Ей предоставлялась полная возможность вволю —
сколько душе угодно — бомбить и штурмовать всякую жестяно-фанерную
бутафорию, соблазнительно расставленную по краю летного поля вдоль опушки
леса. А мы в это время спокойно занимались своими делами, вплоть до
подготовки немедленного — в хвост только что резвившимся над нашим
аэродромом фашистским самолетам — ответного визита к ним.
Но сейчас мы получили другое задание. Командир полка майор Г. А. Чучев
приказал нашей эскадрилье бомбить эшелоны с боеприпасами и боевой техникой
противника на одной из станций железной дороги Ржев — Великие Луки.
Он напомнил (хотя мог бы этого и не делать: подобные вещи сами по себе
неплохо запоминаются), что станция сильно прикрыта зенитной артиллерией и
что над ней весьма вероятно патрулирование истребителей противника. Так что
ухо нам следует держать востро.
В своей пушистой меховой шапке и кожаном пальто с прикрытыми
воротником петлицами Чучев был похож скорее не на командира боевого полка
пикирующих бомбардировщиков, а на директора завода или заведующего
учреждением, дающего своим сотрудни-
242
кам распоряжения сугубо хозяйственного характера. Впрочем, это сходство
проистекало, наверное, от его манеры разговаривать с подчиненными, даже при
отдаче боевого приказа, спокойным, подчеркнуто деловым тоном, с неизменным
детальным разбором всех подробностей, способных усложнить выполнение
задания, либо, наоборот, способствовать ему.
И на сей раз, только обговорив все детали, Чучев отодвинул разрисованную
разноцветными карандашами штабную карту и тем же ровным, спокойным
голосом закончил свою речь приказом:
— Бомбардировать!
Когда я, прибыв на фронт, впервые услышал из его уст это слово —
бомбардировать, — оно, помнится, показалось мне каким-то архаически-вычурным. Возникали ассоциации со старинными, украшенными фигурным
литьем пушками, с круглыми ядрами, с дымящимися фитилями, даже с воинским
званием Петра Первого — «господин бомбардир». Но никакого другого, более
подходящего слова я и сам придумать не смог: «бомбить» — звучало удобно, но
несколько жаргонно и для завершения официального боевого приказа не
годилось; «произвести бомбометание» — не по-военному многословно;
«атаковать» — не отражало специфики нашего рода оружия. . Действительно, лучше, чем «бомбардировать», пожалуй, не скажешь.
Ну что ж, бомбардировать так бомбардировать. .
Мы с Лебедевым откозыряли командиру полка, повернулись и вышли из
землянки на свет божий.
В лесу полным ходом шла подготовка к вылету: техники гоняли моторы, оружейники подвешивали бомбы и заряжали пулеметы, ползали, выворачиваясь
среди деревьев, автозаправщики. От звенящего рева моторов и тревожного треска
пробных пулеметных очередей с ветвей осыпался снег. Воздушные струи от
вращающихся винтов подхватывали его и превращали в какую-то удивительную, закрученную штопором, неизвестно откуда и куда — с неба к земле или от земли
к небу — несущуюся метель.
Дома, в землянке нашей эскадрильи, нас ждали.
Летчики, штурманы, стрелки-радисты внимательно, без особых
комментариев выслушали задание. Вопросов ни у кого не возникло. Через каких-нибудь пять минут можно было бы уже подавать команду «По машинам!», но
делать это не имело смысла, так как
243
до назначенного времени вылета оставалось добрых полчаса.
То ли задание мало отличалось от десятков других, выполненных
эскадрильей за последние месяцы, то ли я был по своей командирской
неопытности чересчур лаконичен, но так или иначе между получением боевого
приказа и началом активной деятельности по его выполнению образовался
разрыв — десятки минут ничем не заполненного времени.
Впоследствии я усвоил, что такой разрыв крайне нежелателен. Но на сей раз
мне не оставалось ничего другого, как продолжать сидеть в землянке, натужно
поддерживать разговор, конвульсивно перескакивающий с одной посторонней
темы на другую, и поглядывать по нескольку раз в минуту на часы.
Впрочем, кроме всего этого, было еще одно доступное мне дело — я мог
