Визирей Вамех собрал просто для того, чтобы получить от них поддержку и утешение в это трудное время.

Не столь тяжко было Кесарии прощаться с жизнью, как Вамеху было тяжело жертвовать матерью. Она жалела сына, который всю жизнь будет горевать по ней, который останется один, без друга и утешения. Не о себе молилась Кесария, а о сыне, о Вамехе. Его решение не ранило ее сердце, наоборот, он еще выше поднялся в ее глазах, еще горячей она его полюбила.

— Святая матерь божия, — просила царица, — судьба народа моего, честь и слава отныне в руках моего сына…

Цагу стояла, преклонив колени, позади Кесарии. Изнемогая от слез, слушала она последнюю молитву своей госпожи, на лице которой медленно угасал солнечный луч. Так же медленно гасло время, и Кесария спешила помолиться обо всем.

— По велению сердца сын мой повел борьбу за освобождение, помоги ему в этом святом деле, дай силу и твердость его деснице, сделай непоколебимым его сердце, внуши ему веру в победу…

Солнечные лучи перебрались теперь на плечи Кесарии, но она так была погружена в молитву, что не замечала, как быстро кончался срок, ей отпущенный.

— Тяжелый путь лежит перед нашими сынами, — продолжала она, — не ждут их легкие победы. Силен и коварен враг, но с твоей помощью рано или поздно будет стерт он с лица родной земли.

Завтра все Одиши поднимется на смертный бой. Многие не вернутся домой. Прими их светлые души в твою обитель, дай утешение их жёнам, сёстрам и матерям, укрепи дух их… На тебя уповаю, тебе поручаю сына моего. Ты указала ему верный путь, ты внушила ему высокую мысль, ты вложила ему в руки меч, так пребудь с ним до конца!

Исчез за окном последний луч.

Сменился турецкий караул у дверей церкви.

— Каждый день и ночь будут полны печалью для Вамеха, не покидай его, он остается один на всем свете, поддержи его, дабы не пал он духом, придай твердость его юному сердцу…

Цагу едва сдерживала рыдания.

— Утверди его в мысли, что он принял правильное решение, не дай ему усомниться — он выбрал верный путь.

Снаружи раздался шум, бряцание оружия, брань, затем сильный удар и чьи-то стоны. Дверь отворилась и в церковь вбежал Вамех, бледный и взволнованный. Одежда его была в беспорядке.

— Мама!

Кесария поднялась.

Вскочила Цагу.

— Мама! — он бросился к матери.

— Сын мой!

— Нет, нет!.. Я обманывал себя — я не могу, я не допущу, чтобы это случилось…

Княгиня поправила ему повязку на раненой руке.

— Успокойся, сынок, не спеши… Погляди на богородицу, внемли ее гласу.

«Такова воля божия», — прошептали губы богородицы. — «Такова воля божия», — повторил голос католикоса.

«Такова воля божия», — гудело в церкви.

— Нет! — закричал Вамех, пятясь назад. — Нет! Я сейчас же велю освободить тебя…

— Не надо, Вамех. Если бы ты знал, как сладко умирать за родину. — Кесария опустилась на колени. — Я на коленях умоляю тебя…

— Встань, мама…

— Не меня надо поднимать, Вамех, а народ. Твой народ поставлен на колени угнетателями. К тебе взывают обесчещенные женщины, проданные в неволю дети, к тебе взывает земля, пропитанная кровью. Иди, сын, веди народ твой.

— Нет…

— Я приказываю тебе…

— Не говори так, — Вамех все пятился к выходу… — Не приказывай, или я… или он… — царевич выбежал из церкви.

— Беги, Цагу! — овладев собой, приказала Кесария. — Предупреди католикоса!

Ута ни днем, ни ночью не покидал Вамеха, повсюду следовал за ним, словно тень. Он знал, что на каждом шагу враг может подстроить ловушку, и зорко охранял наследника, был свидетелем его дум и ночных бдений. От него не ускользнуло и то, что думают о наследнике друзья и враги. Никто на свете так хорошо не знал характера и привычек Вамеха, как Ута: ни мать, ни крестный — Почина Абашидзе, ни Эсика Церетели.

Ута чувствовал, что сердце Вамеха не выдержит такого испытания, не сможет он пожертвовать матерью, вступит в неравную борьбу с Искандером-Али и погибнет. Каждую минуту Ута был готов защитить, прикрыть собой молочного брата.

Эсика Церетели еще до приезда во дворец понял, кто устроил нападение на царевича и кто помогал Бешкену в этом грязном деле. Он не раскрыл Вамеху страшной измены, Не хотел огорчать его, но никому не доверял, на всех поглядывал подозрительно. Верил он только воспитателю Вамеха — Мурзакану Эсартиа. Они сговорились между собой, кое-какие планы открывая и католикосу, потом они доверились ему всецело и ничего от него не таили.

Католикос сам был начеку, не отлучался из дворца, следил за Вамехом, как отец. В ночь после совета у царевича он разослал гонцов во все епископства — в Цаиши, Бедия, Дранда, Мокви, Мартвили и Цаленджиха — сообщить, какая угроза нависла над владетельством.

Надо было объяснить народу, что княгиню спасти невозможно, что Вамех жертвует матерью ради родины. Юношей и старцев, женщин и мужчин призывали гонцы к оружию, чтобы отомстить за кровь Кесарии. Патриарх поручил епископам неотлучно находиться при войске и ждать его знака: когда княгине отсекут голову — будут звонить во все колокола Одиши. Оповестив церкви и монастыри княжества, католикос послал гонцов с особым заданием в Имеретию, Гурию, Абхазию и Сванетию.

Вначале у него было иное решение: Кесарию должны были похитить из дворца. В этот замысел он посвятил только Мурзакана и Уту. Но вскоре убедился, что это невозможно. Искандер-Али установил за пленницей неусыпный надзор. Соглядатаи и доносчики преследовали по пятам Вамеха и самого католикоса. Враг не только знал, где они находятся и что делают, но, казалось, проникал в их самые сокровенные мысли.

Собираясь во дворец, все князья знали заранее, что Вамех принял единственно верное решение и иного выхода нет. Поэтому они предупредили своих людей, чтобы те тайно готовились к бою, так, чтобы турки ничего не заподозрили. Как только Вамех отпустил их — они сели на своих коней и разъехались в свои поместья и вотчины, чтобы завтра, как только зазвонят колокола, двинуться в поход.

Во главе основного войска решено было поставить Тариэла Чиквани. Его воины должны были собираться в Волчьей долине — в полудне ходьбы от Зугдиди, они надеялись осадить город, пока турки придут в себя. С ними вместе пять епископов двинут на Зугдиди войска, возьмут дворец и изгонят турок.

Когда Вамех побежал к матери в церковь, Эсика Церетели и Ута уже знали, что он задумал, поэтому сразу сообщили католикосу. Долго не размышляя, тот велел Мурзакану и Уте увезти царевича из дворца и завтра на рассвете доставить в Волчью долину к Тариэлу Чиквани.

Один неверный шаг Вамеха мог разрушить весь тщательно продуманный план. Кроме того, он сам мог погибнуть вместе с Кесарией.

Цагу, выбежав из церкви, почти по пятам последовала за Вамехом, но так, что ни он, ни дворцовая прислуга ее не заметили. Вамех был осторожен, он знал, что на каждом шагу его подстерегают в засаде люди Искандера-Али. Но держался он так невозмутимо, будто примирился со своей участью. Он спокойно поднялся по лестнице и вошел в зал. Убедившись, что здесь он один, прислушался. Из раскрытого окна в зал проникала тьма. На небесном пологе мерцали звезды. Тишину поздней ночи нарушал печальный мужской голос. Он доносился откуда-то издали и едва достигал дворца:

Погруженный в невеселые думы, стоял Вамех посреди зала. «Как упрашивала меня мать: „Не приезжай, сынок, не верь туркам, не попадись на удочку Искандеру-Али. Придет время, твой народ сам призовет тебя“. Ему слышался голос матери, она говорила таким тоном, будто отправляла двенадцатилетнего Вамеха в Кутаиси учиться и наставляла его.

„Оправдались твои опасения. Почему я не послушался тебя, мама! Разве я знал, что здесь не только турки мои враги, что самый коварный враг — мой дядя Бешкен. А тебе казалось, что вернее его не сыскать в целом Одиши. Я не упрекаю тебя — ты не могла сомневаться в родном брате, ты не доверяла даже преданному католикосу — во всем полагалась на брата, который убил отца моего, чтобы захватить власть, хотел убить и меня — твоего сына, а потом, наверное, и до тебя бы добрался. Откуда было тебе знать о его подлости!“