Проснувшись, Мзия вспомнила все случившееся и удивилась своему спокойствию. То, что произошло, было несчастьем, но тем несчастьем, которое проходит мимо человека, не коснувшись его. Она не осуждала Ладо. "Я для него такая же, как и все остальные девушки. Сколько их попадалось в его сети? Он и поступил со мной так, как со всеми! А чем я лучше остальных? Ведь я без всяких колебаний согласилась, чтобы он помог мне получить пятерку". Мзия поняла, почему сочла мать виноватой. Всеми силами старалась она задобрить учителей, чтобы дочь получила медаль. "Но ведь кто-то из товарищей по школе из-за меня лишился медали! — Мзия вся похолодела и закрыла лицо руками. — Кто-то другой… Да ведь ясно кто — Элгуджа! — в ужасе подумала она. — Медаль Элгуджи дали мне! — Мзия закрыла глаза и долго лежала не двигаясь. Лицо ее горело. Она вспомнила, как хвасталась под липой Элгудже своей медалью. Его медалью. Той медалью, которую я отняла у него…"

Он был лучшим учеником в школе, но отличался скромностью. А Мзия была немного выскочкой. Случалось так: учитель задаст вопрос, а его любимица — Мзия, часто даже не выучив урока, сейчас же поднимает руку и начинает отвечать, да так уверенно, что учитель останавливает ее на полуслове. И Верико постоянно твердила везде и всякому, что ее дочь самая способная…

"Ах, мама, мама!.. Это ты во всем виновата. Ведь пятерку по физике мне поставили только из уважения к тебе. А эта пятерка все и решила. Медаль, которую должен был получить Элгуджа, получила я… Что ты наделала, мама!.." — Мзия вскочила с кровати, хотела бежать к матери и сказать ей все, что она думала, но вдруг переменила свое решение. Не было никакого смысла говорить об этом с матерью. Надо самой исправлять ошибки.

Мзия вышла в столовую. Стол был накрыт к завтраку. Только теперь Мзия почувствовала голод.

Верико суетилась в другой комнате, делая вид, что ничего не замечает, но в действительности прислушивалась и приглядывалась к дочери. Мать почему-то робела и не могла объяснить своего страха перед дочерью. Но Верико заметила, что Мзия спокойна и ест с удовольствием.

В тот день, когда Мзия вернулась из поездки в крепость, Верико сразу же поняла, что ее дочь не пойдет к другу Ладо. Поэтому Верико примирилась с судьбой и думала, что встретит дочь после экзамена совершенно спокойно. Она заикнулась было, что пойдет в институт, будет ждать ее там, на улице, но Мзия решительно ответила: "Нет, мама!" — и Верико подчинилась, вновь удивляясь своей невесть откуда взявшейся робости.

Но когда Мзия вошла в комнату и сказала о четверке, Верико была потрясена: рухнули все ее надежды остаться в Тбилиси. Не ответив ни слова, она вышла в другую комнату, и вскоре оттуда послышалось тихое пение. Но это "лекарство" помогало, как видно, не всем. Убедившись в этом, Верико примолкла.

На второй день Мзия забрала из института свои документы и вечерним поездом уехала домой. Верико и не пыталась задержать дочь. "Вся в отца, — мысленно обрушивалась она на мужа. — Если бы не Мзия, я бы никогда не вернулась в эту проклятую деревню".

Верико решила провести лето и осень в Тбилиси, у брата, чтобы выплакать на груди у Саломэ горечь от крушения своей последней надежды.

Перед отъездом и позднее, в поезде, Мзия ясно осознавала, что едет не просто домой, а спешит к Элгудже. Она и дня не задержалась в Тбилиси. "Почему? Кто для меня Элгуджа? — думала Мзия и не искала ответа. — Боже мой, да не все ли равно? Ясно только одно: без него, вдали от него, я жить не могу!.. Ладо тут ни при чем. Я уехала из Тбилиси совсем не потому, что боюсь Ладо. Нет, не потому, что боюсь его! Я его вычеркнула из сердца и даже и не вычеркнула — ведь он и не занимал в моем сердце никакого места… И я еду к Элгудже… К Элгудже!.."

Электровоз быстро мчался вперед, но девушке казалось, что он еле ползет. "Какой нескончаемый путь! Как медленно тянется время". За эти несколько часов Мзия так устала, словно провела в дороге целую вечность. В битком набитом вагоне она чувствовала себя одинокой, всеми покинутой и боялась этого одиночества… Но вот она опять подумала об Элгудже, представила себе, что он сидит рядом, прислонилась к его плечу, услышала биение его сердца, увидела, как он повернулся к ней и опустил глаза, как прикрыл ее колени своей широкой загорелой рукой, мокрой от дождя и все же теплой рукой, на которую падали крупные дождевые капли…

Выйдя из вагона, Мзия тотчас позвонила отцу. Георгия не было ни дома, ни в совхозе. Мзия вышла на шоссе. Здесь часто проезжали совхозные машины. Сейчас они почему-то не показывались. Мзия ждала до полуночи, но так и не дождалась. Тогда она решила ехать любой попутной машиной, остановила первый же грузовик и залезла в кузов.

Никогда еще не приходилось Мзии ехать одной так поздно, среди чужих людей. Но она решила, что среди них обязательно встретится кто-нибудь из знакомых. Она стала разглядывать пассажиров, сидящих на мешках, но лиц различить не смогла.

Вскоре пассажиры по одному, по двое стали сходить с машины. Шофер освещал их лица электрическим фонариком и брал деньги за проезд по своему усмотрению. Он был навеселе, и никто не спорил с ним — давали столько, сколько он просил.

— А ты куда, девочка? — обратился шофер к Мзии и осветил фонарем ее лицо. — Да ты не девочка, ты ангел, дай бог здоровья твоим родителям! — изумился он, вытаращив глаза. — Куда едешь, спрашиваю?

— В совхоз, — еле пролепетала Мзия и отвела взгляд. Шофер ей показался таким страшным, что она вся вздрогнула.

— А я ведь должен свернуть здесь в Хевискари!

— Довезите меня до совхоза! — попросила девушка.

— Честное слово, довез бы, да бензина не хватит. — Шофер продолжал ухмыляться и таращить на нее глаза. Но вдруг он отвернулся, погасил фонарик и сердитым голосом буркнул: — А ну-ка слезай! Чего ждешь? Или у тебя камни к ногам привязаны? Выходи на шоссе и марш домой!

Мзия соскочила на дорогу, сунула шоферу деньги и бросилась во тьму. Она бежала до тех пор, пока не услышала шума удаляющегося грузовика. Но стоило ей остановиться, как ее снова охватывал страх: стояла глухая темная ночь. Она не различала дороги, не знала, куда идти, и готова была вернуться к шоферу, если б он к тому времени не уехал.

К ужасу Мзии, поблизости послышался заунывный вой шакалов. Девушка снова побежала. Ей было все равно, куда бежать, лишь бы уйти от этого страшного воя.

Пробежав шагов сто, Мзия заметила какой-то огонек. Он медленно двигался вдали, и скоро до ее слуха донесся рокот мотора.

"Трактор! Может быть, Элгуджа!" — мелькнуло в голове Мзии. И эта объятая тьмой земля вдруг стала для нее удивительно близкой и родной. Где-то здесь, поблизости, находился Элгуджа. "Трактор Элгуджи! Это он!" — убеждала себя Мзия и постепенно успокаивалась. Она больше не бежала, а спокойно шла на огонек. Ее уже не пугали ни вой шакалов, ни темнота. Ноги проваливались в рыхлую, вспаханную землю. "Элгуджа пахал ее", — думала Мзия, и эта мысль тоже ободряла ее. Так она шла долго. В темноте мелькнул еще один огонек — он был ближе, чем первый, но менее ярок и походил на тлеющий костер. "Наверное, стан трактористов!" Мзия ускорила шаги и вскоре приблизилась к шалашу. Остро пахло бензином и мазутом. Огонь костра освещал стоявшие у шалаша бочки.

Мзия подошла ближе и остановилась. В шалаше, на обрубке бревна, сидел Элгуджа и пришивал к рубашке пуговицу. Его бронзовое тело и загорелое лицо блестели в свете костра. Загнутая серпиком прядь волос упала на глаза, и он никак не мог попасть иглой в дырочку пуговицы.

Элгуджа показался Мзии похудевшим и осунувшимся. Он был таким одиноким в этой темной ночи, так неумело возился с пуговицей и иглой, что сердце Мзии дрогнуло от жалости… Она стояла и не могла оторвать глаз от Элгуджи. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он поднял голову и оцепенел. Лишь когда Мзия вошла в шалаш, Элгуджа с трудом проговорил: