Марк не понимал, не отдавал до конца себе отчет, почему он так сделал. Может, из глупого желания маленького человека отомстить большой корпорации? Чувство походило на жжение в груди перед каким-то волнующим событием, и риск только подогревал этот огонь. Марк Озеров не написал в отчете, что установил вредоносное программное обеспечение, которое могло передать весь сетевой трафик сервера клиента ему.

По стеклу пробежала трещина, оставляя ломаный след.

Озеров рывком открыл глаза. Одеяло прилипло к потному телу. Глоток воды из стакана на прикроватной тумбочке начал возвращать его к реальности. Опять ему снился тот день. Марк часто видел его, силясь переиграть, пустить по другому сценарию, но каждый раз неумолимо понимал, что прошлое – это уже неизбежность, тем более что за семнадцать лет, прошедших с тех событий две тысячи четвертого года, на полку его жизни легли сотни событий и решений, навсегда придавив те черные страницы.

Когда приближается восемнадцать лет, любому человеку кажется, что совершеннолетие – это твой главный день навсегда. Марк родился четырнадцатого февраля. Иногда это приводило к шуткам одноклассников. В девятом классе, скорее всего из-за дня рождения, он получал больше валентинок, чем любой из парней, и те до лета звали его не иначе как Святой Марк, Святоша или даже Санта. Но для него совпадение праздников никогда не было проблемой. Как говорила мама, у нас праздник Четырнадцатое февраля раньше появился, чем у влюбленных, а значит, главнее. Действительно, дарить письма с сердечками стало модно, когда Марк уже пошел в школу.

Когда он вышел на крыльцо Университета физической культуры на Сиреневом бульваре, зеленый праворукий универсал «Субару Легаси» родителей уже ждал на парковке. Марк никогда не мог понять выбор этой длинной, похожей на крокодила машины с вульгарными, под золото, колесными дисками и решеткой воздухозаборника. Может, отец был под кайфом при покупке? Но столько веселых и добрых семейных поездок выдержала эта немолодая тачка, нося их по Подмосковью и доставляя к городкам Золотого кольца, что насмешки над ней уже стали важной частью домашнего фольклора. Большой багажник всегда был завален тюками и коробками с одеждой, которые родители возили с оптовых баз в свой магазинчик. И пахло внутри неизменной хвойной елочкой, болтавшейся на зеркале заднего вида. Мама вышла из машины и помахала ему рукой.

Ну, конечно, родители не могли пропустить этот день. Озеровы были научными сотрудниками в одном институте. Там познакомились и почти сразу поженились. Марк из-за малолетства почти не помнил тех, как утверждали его предки, безумно счастливых дней, когда они вместе корпели над развитием советской науки, а вечером спорили друг с другом о возвышенных материях, ничего не имевших общего с простой, но устоявшейся жизнью. Когда рухнул Союз, вдруг стало необходимо искать где-то деньги, чтобы выживать, и о возвышенном пришлось забыть. Сначала папа, а следом и мама Марка переехали из научных лабораторий в холодный контейнер Черкизовского рынка. Вот это время он помнил сполна. Частые поездки родителей в Турцию, пузатые клетчатые сумки в прихожей, горы джинсов и курток в гостиной комнате и тяжелые, усталые разговоры все больше о дневной выручке, курсе доллара, рэкетирах и подставах. Марк помнил, как гладил сухие от мороза, красные руки матери и спрашивал: «А мне тоже надо будет на рынке работать, когда вырасту?» «Конечно, нет», – отвечала она, но в ее голосе он не слышал уверенности. В то время никто не был ни в чем уверен.

Но шли годы, и родителям удалось одними из первых переехать из черкизовских трущоб в кафель, стекло и, главное, тепло торгового центра «Рамстор». Марк помнил, как отец очень долго спорил с мамой, убеждая ее платить огромную по сравнению с рынком арендную плату, доказывая, что приходит новое время и покупатели, как только появится такая возможность, сбегут из уличных неуютных примерочных в чистые и красивые магазины, совсем как в американских видеофильмах. Возможно, папа просто сам тоже хотел перестать мерзнуть и ходить в туалет, где смывается вода, но проект взлетел. В «Рамстор» потянулись солидные покупатели, а родители уже были больше торговцами, чем лаборантами. Они увеличили ассортимент «фирменной» одеждой марок «Gucci» и «Armani», сделанной в Китае, и смогли выбраться из долгов и перманентного поиска денег на новую поездку за шмотьем. Именно тогда, в двухтысячном, вместо «Москвича», который стоял на ремонте чаще, чем ездил, у них появился пятилетний японский «крокодил» как символ зарождающегося достатка.

Но, несмотря на все лишения девяностых, и мама и папа всегда находили время для сына. Вырывались на его соревнования, гуляли вместе по Москве, вместе смотрели телик за ужином, интересовались его жизнью, а не только тем, сделал ли он уроки. А как они болели с ним по ночам за наших пловцов на Олимпиаде в Атланте! Ну, точно шизики, орали, когда Попов приходил к финишу первым. И Марк не помнил ни разу, чтобы они попрекнули его своей тяжелой работой, к которой у них никогда не лежала по-настоящему душа. Это было их время, и это был их выбор. Что-что, а это они помнили всегда своим интеллигентным умом. Поэтому, когда все более-менее наладилось, Марк всегда видел их улыбающимися, целующимися и какими-то спонтанными. То его разбудят рано утром и увезут на Сенежское озеро смотреть на парусную регату, про которую узнали только накануне из выпуска новостей, то, руля по МКАД, резко решают вспомнить молодость и посетить Ленинские горы, захватив с собой сына на заднем сиденье, который и октябренком-то никогда не был, и про дедушку Ленина даже не читал. Вот и в день рождения Марк знал, что про него не забудут, но не ожидал увидеть их прямо у своего университета.

– Привет, что вы тут делаете? – подошел Марк.

Мама обняла его и зашептала горячим воздухом прямо в ухо:

– С днем рождения, милый. Сюрприз. Мы тебя забираем!

– Ну, нет, у меня тренировка, – начал было он. Да не планировал он восемнадцать лет с предками праздновать! – А потом с друзьями надо встретиться.

– Друзья пусть приходят завтра, – парировала мама. – Все равно сегодня все пойдут на свиданки. Мы завтра такой стол накроем! Уже все купили. Зови хоть с утра.

– А тренировка вечерняя? Не могу же я ее пропустить.

– А мы уже Владимиру Михайловичу позвонили. Он тебя отпускает. Он, конечно, не сильно доволен был, но восемнадцать лет бывает раз в жизни, Марк! Он понял. На следующей неделе отработаешь, сказал.

Марк все-таки не сдавался, хотя аргументы заканчивались.

– Мам, да как так? Куда вы собрались? Опять в Третьяковку меня посадите?

– Нет, конечно, садись! Все увидишь сам. Сюрприз ведь!

Наконец подошел отец и крепко обнял Марка. Он уже был ниже сына, вытянувшегося в занятиях спортом.

– С восемнадцатилетием! Мы решили, и даже не спорь, все равно не переспоришь. Мы тебя восемнадцать лет назад родили, восемнадцать лет поили-кормили. Когда ты родился, памперсов-то не было. Вот этими руками я стирал пеленки с твоими вонючими какашками. Так что права на твой день рождения имею. Садись, полетим!

Марк внутренне сдался, понимая, что Озеровых-старших ему сейчас не переспорить, раз они уже все решили. Улыбаясь им, он открыл зеленую дверцу «Субару», закинул свой рюкзак и сам полез на заднее сиденье.

– Да лезь уж вперед, – фыркнула мама.

– Не, мне здесь хорошо, – ответил он. – Как в старые добрые времена.

Москва понеслась за затемненными стеклами. Отреставрированный Лужковым МКАД позволял «Субару» ровно и комфортно нести своих пассажиров, укутывая их теплом салона. Из колонок заиграла песня про голубой вагон. Марк засмеялся. Они еще и диск с детскими песенками где-то нашли. Ему стало хорошо, так же как в далеком детстве среди новых игрушечных солдатиков и шоколадных конфет «Мишка на Севере». Его жизнь только начиналась, он поступил в универ, попал в сборную, с ним были любимые родители, да и столица хорошела, скинув с себя мусор и ненависть девяностых.