Деньги сделали немца сговорчивым. Правда, он так до конца и не понял, к чему преподобному все эти хлопоты.
– На что вам сдалась эта слониха? Неужто стоит так ради нее тратиться?
Преподобный Кэрроуэй слегка улыбнулся и вместо ответа указал пальцем на небо. Затем он снова взглянул на далекий силуэт Счастливицы. А слониха вдруг отвернулась от скалы и посмотрела в его сторону.
Встретив Счастливицу, преподобный Кэрроуэй осознал, что зоопарк в степи значит гораздо больше, чем ему представлялось. Он твердо верил: все в жизни случается по воле Божьей, каждое событие – часть великого плана. Он видел знамение, значит, нужно смело идти навстречу судьбе, даже если впереди его ждет поросший колючим терновником скалистый обрыв.
Преподобный покинул зоопарк, вернулся в церковь и начал собираться в путешествие. Вскоре он обнаружил, что далеко не все можно устроить одной лишь верой…
Пекин с Чифэном разделяло восемьсот с лишним ли, поезда в Чифэн не ходили, водных путей не было, а был один только казенный тракт – не слишком ровная дорога, по которой колесили торговые обозы. Если бы преподобный Кэрроуэй добирался до города в одиночку или вместе с торговцами, весь путь занял бы дней двадцать.
Но преподобный брал с собой животных, и эта прихоть сильно усложняла дело.
Чтобы перевезти льва, двух тигровых лошадей, пять павианов, попугая и питона, требовалось нанять по меньшей мере две большие телеги с оглоблями. А если учесть, что животных в дороге нужно чем-то кормить, что кому-то придется за ними ухаживать, да прибавить ко всей компании самого преподобного с его вещами, получится, что нужно брать целых четыре телеги с конями и кучерами.
Теперь же, благодаря знамению, к ним присоединилась слониха – и проделать путь от Пекина до Чифэна стало труднее, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко.
В Пекине в ходу были плоские двухколесные подводы, на таких много не увезешь. Самая большая грузовая телега, которую удалось сыскать, выдерживала пару сотен килограммов и худо-бедно годилась для отощавшего Стражника, но о том, чтобы взгромоздить на нее Счастливицу, и речи не шло – как бы юная слониха ни исхудала, она по-прежнему весила больше четырехсот кило, так что о конных повозках можно было забыть.
Преподобный совсем растерялся: но ведь родители Счастливицы были гораздо крупнее, как же их перевезли из Тяньцзиня в Пекин?
Он прошерстил официальные бумаги «Сада», расспросил смотрителя и выяснил, что сперва слонов переправили в тяньцзиньский порт на пароходе, затем привели к железной дороге, погрузили в специально оборудованный поезд и отправили в Пекин, до станции «Ворота Чжэнъянмэнь». А чтобы беспрепятственно доставить двух гигантов в «Сад», императорский двор даже приказал протянуть от станции на север, вдоль западной городской стены, почти до самого зоопарка, новую железнодорожную ветку. Местные газеты еще долго переваривали эту сенсацию.
От Тяньцзиня до Пекина ходили поезда, и если уж путешествие между этими городами обернулось такой морокой, что было говорить про странствие от Пекина до Чифэна.
Церковь всеми силами пыталась отговорить преподобного от его чудачеств. Священникам казалось, что преподобный Кэрроуэй попросту спятил. Разве захватить с собой побольше библий – не более богоугодное дело, чем везти каких-то непонятных зверей? Епископ твердил: это Китай, своевольничать тут крайне опасно; затея преподобного и обойдется ему недешево, и смысла в ней ни на грамм – если в других общинах прознают, что у них цирковая труппа вместо проповедников, конгрегационалистов поднимут на смех.
Преподобный Кэрроуэй восторженно поведал епископу о божественном знамении у искусственной скалы в «Саду», руки его так и «плясали», глаза сияли. Епископ слушал с каменным лицом.
– С чего бы Всевышнему сообщать тебе Свою волю через слона? – поинтересовался епископ. – Зачем Ему отправлять тебя в степь с целым зверинцем?
– Этот зверинец – посох пастыря, вокруг которого соберутся ягнята, – ответил преподобный Кэрроуэй. – Это горн, это синематограф Хуа Госяна, это посланник Благой вести. Вы только представьте! Я построю в древней монгольской степи зоопарк, то, чего там раньше не бывало, чего эти люди прежде не видели…
– Мы тут религию распространяем, а не запашок. – Епископ нетерпеливо привстал. – А тебе, гляжу, вонь от слоновьего помета шибанула в голову, оттого и чудится всякое – вот и все твое «небесное знамение». Опасные у тебя мысли, брат Кэрроуэй. Чересчур дерзкие.
– А я думаю, что зоопарк поможет Господу завоевать людские сердца. И как говорится в Деяниях апостолов: «Мы не можем не говорить того, что видели и слышали».
– Нельзя использовать Господа Всемогущего как разменную монету, точно торгаш; нельзя привлекать последователей пустыми дешевыми трюками, точно третьесортный цирковой фокусник. Эти чуждые нашей вере уловки лишь позорят ее… Берегись: все это уже напоминает идолопоклонство.
– Нет-нет, это всего лишь средство – разве Христос не послал гадаринских бесов в свиней, прежде чем сбросить их с кручи?
Епископ вздохнул.
– Для тебя это просто забава. Прикрываешься Божьим именем, чтобы утолить свое любопытство, не так ли?
Вопрос епископа попал не в бровь, а в глаз. Преподобный Кэрроуэй и сам толком не понимал, отчего так ухватился за идею забрать животных в степь, из-за знамения свыше или всего-навсего оттого, что ему рисовались увлекательные картины – а это и правда, как сказал епископ, были опасные мысли, выходило, что им, священнослужителем, движет отнюдь не вера, что он ставит собственные желания выше Господа Бога.
– Чего ты хочешь: проповедовать, чтобы открыть зоопарк, или открыть зоопарк, чтобы проповедовать? – сурово спросил епископ.
Преподобный Кэрроуэй вовремя прикусил язык, перекрестился и скромно проговорил:
– Я должен прислушиваться к своему сердцу. Никто не знает его так, как Бог, и никто не знает меня так, как оно.
Ответ преподобного привел епископа в замешательство, и он раздраженно забарабанил пальцами по обложке Библии на столе.
Американская конгрегациональная церковь являла собой не слишком строгий союз обособленных общин, в ней, в отличие от церкви католической, не было четкой иерархии и сурового надзора. Именно поэтому преподобный Кэрроуэй мог свободно экспериментировать со своими проповедями в Берлингтоне, руки у него были развязаны. Несмотря на единую систему управления, китайское миссионерское общество соблюдало американские традиции, а значит, преподобный по-прежнему сохранял независимость. Раз он твердо решил поступать по-своему, епископ был не в силах ему помешать.
Хорошенько поразмыслив, епископ мягко намекнул, что если преподобный Кэрроуэй продолжит упрямиться, он, епископ, вправе отозвать его назначение в Чифэн. Местный ямэнь[26] попросту не даст ему проповедовать без церковного рекомендательного письма. Преподобный Кэрроуэй тут же заявил, что обойдется своими силами и уедет в Чифэн, даже если его отлучат от церкви.
Прежде чем покинуть кабинет, преподобный бросил напоследок:
– В конце концов, рассудить, кто из нас прав, может только Всемогущий Господь.
Неприятности подстерегали преподобного не только со стороны церкви. Он обошел десяток с лишним пекинских контор, которые занимались перевозкой грузов на большие расстояния. Стоило хозяину такой конторы услышать, что везти предстоит каких-то неведомых чудных зверей, как он моментально отказывался. Уж слишком далеко было до Чифэна, хозяева боялись, что где-нибудь на полпути верблюды с лошадьми учуют запах хищника, испугаются, переломают повозки. К тому же среди них ходил диковинный слух: мол, тот, кто повезет для чужеземца заморских животных, навлечет на себя небесную кару.
Но даже если бы желающие нашлись, со Счастливицей им было не управиться. Она была слишком тяжелой; пусть бы даже им удалось кое-как водрузить ее на телегу, далеко бы такая телега не уехала.
Однако преподобный был упрям. Знамение, которое он видел у искусственной скалы, зажгло его сердце, он не сомневался, что путешествие с животными в степь – задача чрезвычайно важная, более того, степень ее значимости непостижима для человеческого разума.
