Когда Уэнсдэй и Тайлер вместе выходят на танцпол, боль становится невыносимой. Ксавье с жадностью следит за каждым ее движением, словно от этого зависит его жизнь. Она слишком красива, слишком совершенна. Галпин не достоин ее. Никто не достоин. Уэнсдэй Аддамс погубит всякого, кто отважится к ней приблизиться.

Решение приходит само собой, кажется, все это время оно было на поверхности.

— Сними амулет и заставь меня забыть о ней, — он оборачивается к Бьянке, цепляясь за эту мысль как за спасительную соломинку.

— Ты серьезно просишь меня об этом? — Бьянка смотрит на него таким взглядом, словно не может поверить в услышанное.

— Ты была не против, — возражает Ксавье.

— Ты расстался со мной, потому что решил, что я воздействую на тебя своей песнью, а теперь просишь помочь отвлечься от другой?

Ксавье не находит, что ответить, лишь вымученно вздыхает и принимается за новый бокал. Раздражённая сирена уходит, оставляя его наедине с бушующей огненной ревностью. Может, стоит попробовать залить огонь алкоголем?

Спустя всего час йети-тини делает своё дело. Не то чтобы Ксавье удаётся забыть о существовании Уэнсдэй Аддамс, но грызущая душу горечь немного притупляется. Да и катализатор боли куда-то исчезает из зала, краем глаза Ксавье видит, как Тайлер бестолково шатается туда-сюда в одиночестве. Она и его бросила. Это не может не вызывать злорадство.

Непрерывное мигание стробоскопов и громкая музыка очень скоро доводят до головной боли, и Ксавье решает немного проветриться. Оставив недопитый бокал на столе, он поднимается и нетвердой походкой устремляется в смежный зал. Неплотно прикрыв двустворчатые двери, он подходит к окну и распахивает его настежь — прохладный воздух пахнет дождем и прелыми листьями. Это несколько отрезвляет. И тут, помимо запаха осеннего вечера, его обоняние улавливает ещё один аромат. Кориандр. Сандал. Кожа. И проклятый цитрус.

Ксавье резко оборачивается. Неудивительно, что он не сразу заметил ее в окружающем полумраке, ведь она целиком состоит из черно-белой палитры. Уэнсдэй сидит на краю бархатного диванчика, потирая голень. Туфли из чёрной кожи на высоких массивных каблуках небрежно брошены рядом.

— Почему ты не сказала, что ты здесь? — говорит он просто лишь бы что-то сказать.

— Зачем? Очевидно, у тебя началось кислородное голодание. Мое вмешательство могло стать фатальным. Впрочем, неважно. Я уже ухожу, — она быстро надевает обувь, одновременно застёгивая ремешки на обеих ногах и устремляется прочь. Ксавье становится дурно от мысли, что она сейчас вернётся к недоумку Тайлеру.

— Нет, стой! Просто скажи одно, как ты могла?! — терпение лопается очень быстро, истонченное ревностью и алкоголем.

— Ты пьян, — Уэнсдэй оборачивается к нему, как обычно глядя исподлобья.

— А ты бессердечная стерва. Мы и дальше будем обмениваться очевидными фактами?! — он пытается скопировать ее спокойно-саркастичную манеру общения, но на последних словах голос срывается на крик.

— Избавь меня от своих истерик.

— Нет уж… — нетвердой походкой Ксавье приближается к ней, глядя прямо в глаза. На ум приходит вычитанная где-то фраза «Если долго всматриваться в бездну, бездна начнёт всматриваться в тебя». Кажется, только теперь он понял значение в полной мере. — Ты не сможешь просто так от меня отмахнуться, Уэнсдэй Аддамс. Только не теперь… Скажи, тебе нравится доводить меня, да? Ты испытываешь наслаждение, когда издеваешься надо мной?

Йети-тини развязывает ему язык, и хотя голос разума подсказывает, что наутро Ксавье может пожалеть о своих словах, он не в силах остановиться.

— Я не издеваюсь над тобой, — неожиданно тихо выдаёт Уэнсдэй в совершенно непривычной для себя манере. Пожалуй, впервые в ее интонациях не звучит сталь. Ксавье трясёт головой, силясь сбросить дурман опьянения, а она продолжает. — Я не обманывала, когда сказала, что у меня другие планы. Тайлера пригласила не я, а Вещь, я просто не смогла отказаться.

Черт побери, лучше бы она молчала.

Лучше бы она сказала, что испытывает удовольствие, глядя на его страдания.

Не смогла отказаться.

Она отказала в приглашении Ксавье с безжалостной легкостью, но при этом не смогла найти слов, чтобы отправить Галпина куда подальше.

У него снова начинают дрожать руки.

— Как ты можешь быть такой?! Как ты можешь спокойно спать ночами, зная, что разрушаешь все, к чему прикасаешься?! — чеканя слова, выплевывая всю накопившуюся внутри горечь, он шаг за шагом приближается к замершей Уэнсдэй. Та следит за его движениями пристальным немигающим взглядом, тонкие пальцы комкают кружевной подол платья, но по крайней мере сейчас Аддамс действительно его слушает. А Ксавье не может остановиться, слова льются нескончаемым потоком, словно кран с водой развернули на полную мощность. — Зачем ты здесь?! До твоего приезда здесь всегда было спокойно, а ты как стихийное бедствие! Ты… ты все испортила! Ты только и делаешь, что портишь всем жизнь! Лучше бы я никогда тебя не встречал!

— Так уйди, — Уэнсдэй скрещивает руки на груди, с явным раздражением поджимает губы. Ксавье не вполне уверен, но кажется, какая-то из его фраз разозлила ее. Ее грудь под полупрозрачной тканью платья начинает вздыматься чаще, и это зрелище заставляет его нервно сглотнуть.

— Я бы рад уйти, но не могу… Слишком поздно. Ты связала меня по рукам и ногам, — признание даётся ему на удивление легко, словно отрепетированный заранее текст. Оказывается, признать поражение не так уж сложно, он даже не чувствует себя проигравшим.

— Но я ничего не делала.

— Знаешь, в чем твоя проблема, Уэнсдэй? Ты не понимаешь природы человеческих чувств и, хуже того, даже не пытаешься понять, — он продолжает надвигаться на неё, расстояние стремительно сокращается, и Аддамс невольно отступает назад.

— Это не для меня, — она едва заметно напрягается, сжимает руки в крохотные кулачки, обычно сосредоточенный взгляд начинает бегать по сторонам. Ах да, она ведь считает его монстром. Наверняка ждёт, что он начнёт превращаться у неё на глазах, а потом попытается разодрать когтями ее прелестное равнодушное личико.

— Ты хоть что-нибудь чувствуешь, ну хоть что-то? Ты когда-нибудь ощущала боль? Или сочувствие? Или… желание?

— И что тебе даст это знание?

— Всего лишь хочу понять, есть ли в тебе что-то живое.

Ещё один маленький шаг, и Уэнсдэй упирается спиной в стену. В другое время Ксавье не посмел бы приблизиться к ней, но алкоголь в крови придаёт решимости, поэтому он не останавливается. Сократив расстояние до минимального, он упирается правой рукой в стену позади неё, и она чуть заметно вздрагивает от этого движения. Но выражение лица остаётся по-прежнему непроницаемым, самообладание явно одно из самых сильных ее качеств. Но даже самая неприступная крепость имеет слабые места, надо только их нащупать.

Ксавье прикрывает глаза от удовольствия, глубоко вдыхая ее запах — сегодня он более концентрированный, очевидно, для так называемого выхода в свет она воспользовалась парфюмом неоднократно.

— У тебя выражение лица как у маньяка. Учти, тебе не удастся убить меня незаметно, в соседнем зале куча народу, — по привычке язвит Аддамс, но он игнорирует ее слова.

— Даже если бы я впрямь был монстром, я бы не стал убивать тебя при свидетелях, — Ксавье шепчет это едва слышно, склонившись к ее уху. Высокие каблуки немного скрадывают разницу в росте, но ему все равно приходится наклонить голову максимально низко.

Что же, кто не рискует…

Сделав глубокий вдох словно перед прыжком в ледяную воду, он приподнимает левую руку и невесомо проводит пальцами от ее запястья к сгибу локтя, а затем обратно. Ее кожа холодна как у покойника, но при этом нежна словно тончайший шёлк, и Ксавье бросает в жар — наяву все оказывается в разы приятнее, чем во снах. Уэнсдэй не реагирует, но и не сопротивляется, она неподвижно замирает на месте, гибкое тело напряжено как натянутая гитарная струна. Внутренне готовясь получить отпор, Ксавье берет на себя смелость продолжить. Следующим движением он касается пряди волос, пропуская меж пальцев гладкий смоляной локон. Аккуратно заправляет его за ухо и скользит ладонью по щеке — бережно, изучающе, едва касаясь. Даже эти невинные прикосновения заставляют его ощутить напряжение в паху.