три ясно очерченные парадигмы, а, скорее, полемика перешла в формат «каждый за себя», где лицеисты пытались перещеголять друг друга в умении рассуждать, не заботясь о том, приближает ли это обстоятельство к обнаружению истины, и я стал замечать, что усталость начала одолевать меня от подобного развития событий, понимая, что мне не стать свидетелем финального консенсуса сторон, в результате которого можно было бы утверждать, что истина в ее окончательном виде найдена и все с этим согласны, склоняясь к мысли, что в этом заключается сила единства нашего сообщества, сила догмата Откровения, переданного нам нашими предками, мощь которого состояла в том, что имеются непререкаемые авторитеты и высшие, благородные цели, содержащиеся в идеалах Великого паломничества, выступающие мерой остальных истин, тогда как общество мутной воды, не имея никаких целей и идеалов, пытается возвести свои выводы в абсолютной пустоте, опираясь на бессодержательные абстракции и в конечном итоге сбиваясь на бесплодное умничанье, и когда один из спорщиков в сердцах бросил: «То, что ты называешь истиной, друг мой, есть не что иное, как мысленная мастурбация», мне с ясностью представилось, что эти слова совершенно точно передают суть происходящего, указывая на бесцельность процесса перемалывания мыслей, но вскоре представился случай отказаться от поспешного вывода, так как мне пришлось убедиться, что некоторые стремления у местного общества все же имелись, когда один из спорящих микробов в качестве аргумента бросил следующие слова: «Ваше утверждение, уважаемый, противоречит пониманию суда всех когда-либо живших микробов», что было подхвачено другими, которые немедля стали обсуждать вопросы нравственности в рамках идеи «суда всех живших микробов», и чем больше я понимал, о чем идет речь, тем больше я находил подобную мысль до смешного оригинальной и восхитительно забавной, которая, очевидно, не может быть поставлена ни в какое сравнение с идеей Великого паломничества, и, вероятно, я поторопился сравнить идею о суде всех когда-либо живших микробов со святостью Великого паломничества, так как их не следовало бы сравнивать хотя бы в силу того обстоятельства, что Великое паломничество – это практика, предполагающая действия конкретных микробов при условии достижения ими определенных внутренних душевных состояний, что переводит ежесекундную активность в плоскость кропотливой работы по достижению этих душевных состояний как на уровне отдельных индивидуумов, так и на уровне всего коллектива, к вещей гармонии единства, тогда как предстоящий итоговый суд всех когда-либо живших микробов – это, скорее, игра в несбыточный проект, состоящий в том, что наступит воображаемое время, когда будет достигнут консенсус в среде эсхатологов-гедонистов, в результате чего полная инвентаризация параметров «счастья» и препятствующих его достижению «грехов» будет приведена к единому знаменателю усилиями микробов будущих поколений и все когда-либо живущие микробы будут привлечены к гипотетическому ответу за совершенные поступки, чтобы определить величину их виртуального «счастья», дав «справедливую» оценку содеянного ими, и итогом этого деяния станет соотнесение оценок поступков с конечной вербальной благодарностью или осуждением, которая образует совокупность той меры «теоретического добра» или «теоретического зла», оставленного каждым микробом, не уточняя, чьим авторитетом подобный суд будет совершен и каков груз того умозрительного наказания для тех, кто провел жизнь во лжи и бесчестии, и этот незамысловатый проект открыл мне всю глубину различия между нашими родами, между нашими обществами и нашими идеалами, обрисовав ту беспечность в поисках «свободы воли» микробов мутной воды, для которых черта в любом случае будет подведена в отвлеченном пространстве на основании спорных критериев, в виде воображаемого суда каждого микроба, наступив неизбежно, без усилий и стремлений, как самоцель кучки энтузиастов, необходимая для приведения к единой иерархии их понимания теоретических итогов жизни, тогда как для нас святость Великого паломничества остается результатом кропотливого труда, воспитания микроба специального, особого вида, для их сплочения в единое духовное целое, где малейшее сомнение отдельно взятого члена сообщества может стать причиной провала всего Великого паломничества, а, как следствие, потребуются новые годы труда, отбора, подготовки, и все это является условием достижения конечной цели без гарантии на итоговый успех, мобилизуя силы и энергию каждого отдельно взятого члена сообщества, настраивая на единый лад, ритм, мотив, скрепляя души всех и каждого, для роста, усиления, умножения мощи этого духовного единства, и в этом контексте разве может быть что-то святее, нежели служение единому началу под предводительством почитаемых вождей, когда видишь, с каким порывом, самоотверженностью, самоотдачей каждый член сообщества вкладывает свои силы, веру, мудрость для достижения сплоченности целого, где сила всех суть не что иное, как умноженные силы каждого, и в каждом сосредоточена сила всех – разве это не тот конечный венец гармонии, к которому стремится природа, заложив идею единства в основание мироздания, в момент, когда были созданы земля, вода, воздух, когда был создан первый микроб, и чем больше я задумывался и сравнивал цели и идеалы, которые были мне близки и дороги с детства, с целями и идеалами микробов мутной воды, тем больше я убеждался в том, насколько мудры были мои предки и до какой степени нужно благословить судьбу за то, что она дала мне шанс увидеть свет именно в нашем сообществе, получив воспитание в рамках мудрой и праведной культуры, пропитанной идеалами святого Откровения и Великого паломничества, оградив меня от красивого, заманчивого, привлекательного, но совершенно пустого по своей сути проекта, проповедующего итоговый умозрительный суд всех когда-либо живших микробов для выстраивания иерархии совершенных поступков в рамках бесцельно прожитой жизни, это ли не красивая сказка, приглашающая поверить, но при этом позволяющая делать любые безобразия сейчас и здесь, просто от скуки, пребывая в ожидании наступления времени суда, с тем, чтобы, узнав вердикт, разойтись с полученным пониманием, и пока я размышлял над этим, склоняясь к тому, что спорящие не знают, что такое истинное счастье быть частью Великого паломничества, бессмысленная дискуссия продолжалась с новой энергией, и Том органично вписался в сообщество этих «ученых», став за короткое время своим в среде лицеистов, так как я видел, насколько всерьез воспринимались его реплики, и отдельные микробы, ощущая бессилие перед его логикой и напором, все чаще соглашались с его утверждениями, тогда как в иных случаях на тезисы Тома делали ссылки, цитируя его слова, тем самым прикрываясь мнением непререкаемого авторитета, что не могло не служить знаком особого внимания, и наверняка слава Тома вознеслась бы еще выше, так как он только входил во вкус и с каждым словом все больше приобретал уверенность, если бы эта дискуссия не прекратилась самым неожиданным для меня и Тома образом, а именно в определенный момент участники спора, внезапно оборвав свои монологи на полуслове и потеряв интерес к происходящему, оставили место дискуссии, поспешно выдвинувшись в направлении водорослей, откуда еще недавно появились мы в сопровождении Арона, никак не комментируя свое поспешное бегство, оставив нас с Томом в совершенном недоумении, и наше непонимание происходящего так и осталось бы неразрешенным, если бы не Арон, который изначально также устремился в том же направлении, но затем нашел в себе силы вернуться и голосом, полным разочарования от того, что закон гостеприимства заставляет его отказаться от важного мероприятия, пояснил суть возникшей ситуации, которая нашла свое объяснение в появлении в области стоячей воды дохлого бобра, что явилось основанием для всех «ученых» лицеистов на время прервать научные занятия, устремившись туда, где находился бобер, рассчитывая получить свою долю, но Арон поспешил успокоить Тома, уверив в том, что через некоторое время, когда бобер будет совместными усилиями съеден, лицеисты непременно вернутся для продолжения диалога, и можно не сомневаться, что они будут в отменном настроении и дискуссия вспыхнет с новой силой, и нельзя было не заметить то разочарование и ту внутреннюю борьбу, которая в тот момент происходила в душе Арона от понимания, что он был не в состоянии оставить нас одних, присоединившись к остальным микробам мутной воды, и хотя он сделал попытку пригласить нас участвовать в карнавале, но ни я, ни Том не проявили живого интереса, что заставило Арона окончательно распрощаться с мыслью о трапезе дохлым бобром, отчего он еще более погрустнел, но, совершив над собой усилие, принялся подробно рассказывать, как эти гигантские животные время от времени забредают сюда, а именно благодаря действиям членов одного из клубов любителей-энтузиастов, которые нашли способ коллективного проникновения в организм «Хозяина», будь то утки, цапли или бобра, и там, действуя слаженно и синхронно, разделяясь на части, пока одна группа традиционно проникает в печень и селезенку животного, действуя известным способом, приводят к болезни и со временем к предсмертному бессилию, а затем и убивают животное, другая группа микробов, двигаясь известными им путями по кровяным сосудам, поднимается в область мозга и там, контролируя «Хозяина», управляет его затуманенным сознанием, направляя умирать в область мутной воды, где героев ожидает слава, а для остальных микробов наступает период карнавала с обильной трапезой до полного разложения тела сдохшего животного, и благодаря подобным смелым инициативам героев-энтузиастов микробы мутной воды не успевали забыть об одном обильном карнавале, как вскоре в эти края забредало другое животное, находясь в предсмертных судорогах и на последнем издыхании, и в эту честь сообщество мутной воды придумало гимн, которым встречают микробов-смельчаков, вознося их отвагу и героизм, воздавая должное их удаче, хотя справедливости ради нужно сказать, что изначально это предприятие было сопряжено с опасностями и иногда приводило к смерти героев, но в последнее время технология и действия настолько отработаны и отточены, что, в сущности, гимны героизму участников – это, скорее, дань традиции, нежели действительно вознесение их отваги, превратившаяся пусть не в рутину и не в легкую прогулку с забавными последствиями, но, в оправданный, управляемый риск, и могу со всей ответственностью сказать, что меня эта история не восхитила, а, скорее, послужила лишним подтверждением тому, как легкомысленно относятся микробы мутной воды ко всему, что может быть свято в этом мире, к внешней среде, к тварям божьим и, в частности, к взаимоотношению с организмом «Хозяина», превращая это таинство в предприятие лазутчиков-скаутов с эффектными трюками, но что более всего разочаровало, так это отношение эсхатологов-гедонистов к подобным «новостям» и «карнавалам», несмотря на всю серьезность дебатов о «свободе воли» и «счастье», что подтверждалось поспешностью, с которой каждый при получении известий о возможности поучаствовать в трапезе немедленно и не раздумывая прерывал поиск истины, казавшийся настолько важным для них, что в моем понимании как нельзя лучше говорит о том, насколько поверхностны их слова и до какой степени они расходятся с делом, насколько несерьезно они воспринимают результаты своего «научного» диалога, считая возможным в любой момент его прервать, независимо от того, насколько близко к истине они находились, и после размышления над создавшейся ситуацией меня охватило убеждение, что целью этих диалогов не является поиск конкретной истины или желание постигнуть что-то особенное, а, скорее, участие в самом споре как процессе без начала и конца, поддержании диалога во имя самого диалога, дискуссии, целью которой является сама дискуссия как соревнование в остроумии, состязание в находчивости, игра в умничанье – вот что объединяло членов общества эсхатологов-гедонистов, для которых оригинальность высказываний, парадоксальность логических находок важнее конечной истины, и в моем понимании этот факт объяснял поведение эсхатологов-гедонистов, для которых новость о возможности участия в карнавале с дохлым бобром подобна сигналу к перерыву в игре, где игроки прекрасно знают, что по истечении определенного времени она будет возобновлена и вновь предстоит сосредоточиться на остроумии, чтобы быть среди лучших в умозрительных изысканиях без определенной цели и конечного результата, отчего мне стало грустно от понимания процесса той хмельной «мысленной мастурбации», свидетелем которого я был и который, возможно, возбуждает чьи-то умы, заставляя трепетать от удовольствия и восхищения при оценке ловкого выпада или применения нетривиальной логической конструкции, но результаты которого пусты, бесплодны и не ведут к обнаружению Истины, что, безусловно, относилось и к бессмысленной идее о предстоящем суде, предполагающем ознаменование начала эпохи иерархии грехов, когда всему сказанному, совершённому и помысленному будет дана «справедливая» и «исчерпывающая» оценка, и я в глубине души, втайне надеялся, что, если подобное в конечном итоге произойдет, во время суда станут известны мои мотивы покинуть наше родное общество, где не было ни злого умысла, ни обид на мой род и друзей, которые мне по-прежнему дороги и близки, хотя я знал, что этот проект микробов мутной воды оставался не более как логической конфигурацией и точкой формально нравственного отсчета, не предполагающего дополнительных действий и приготовлений и тем более не требующего внесения изменений в жизнь, корректировки моральных и ценностных ориентиров, это было ни к чему, да и что было ожидать от мира, где ценности каждого микроба в отдельности преобладают над ценностями общества в целом, и мне было искренне жаль микробов мутной воды, игнорирующих идеи и культуру предыдущих поколений, чтобы осмыслить идеал суда всех микробов в плоскости объединения и сплочения силой непререкаемой морали, вознося ответственность каждого за свои поступки, приведенные к единому знаменателю нравственной высоты мигом таинства, когда каждый предстанет перед всевышним с целью дачи ответа за содеянное, где им предстоят унизительные оправдания и горькие разочарования за итог бесцельно прожитой жизни, но, очевидно, не стоило жалеть микробов мутной воды за то, что выше их понимания и к чему их отношение, ставшее результатом сложившегося жизненного уклада, было настолько индифферентно, что сама жалость могла вызвать недоумение, входя в противоречие с пониманием жизни как игры в геройство, как праздника остроумия, как карнавала чревоугодия, где все дается легко, без усилий, не предполагая ответственности, и разве можно в таких условиях с пониманием относиться к сожалению постороннего, не испытывая конфуз в отношении «нездоровой жалости» чужеземца, если жизнь столь прекрасна и богата, что каждый спешит присоединиться к перманентному празднику, став частью общества блаженства, неразборчивой свободы, неугасающего фейерверка удовольствий, и пока меня одолевали эти мысли и сомнения, я наблюдал за разочарованием Тома, так стремительно втянувшегося в игру в остроумие, отчего теперь пребывал в расстройстве чувств, неимоверными усилиями сдерживая нахлынувший поток свежих идей, долго дремавших в нем без применения, так как всю дорогу я был скучным собеседником для могучего воображения Тома, и лишь один Дон мог состязаться с ним в живости ума и остроте языка, по достоинству оценивая сказанное Томом, в то время как для большинства микробов нашего племени основная доля его мыслей оставалась непостижимой и скрытой под пеленой таинственности и, как следствие, не до конца оцененной, отчего Том страдал в не меньшей степени, чем от отсутствия постоянного упражнения ума, и наконец, найдя благодарных собеседников, он был вынужден прервать экзерсисы, отложив продолжение занятия на неопределенный срок для предстоящего перерыва, во время которого его сожаления были высказаны им в самой недвусмысленной форме, и слова, которые он нашел, были пропитаны досадой и горечью, на что Арон смог ответить лишь жестом бессилья и предложением, пока суть да дело, отправиться в область плотных камышей, где располагалась группа, относящаяся к другой школе мышления, а именно к герменевтикам-традиционалистам, и нам с Томом ничего не оставалось делать, как дать согласие, так как возвращение членов общества эсхатологов-гедонистов не следовало ожидать в обозримом будущем, а Тома не привлекала перспектива бездеятельного ожидания, и, получив согласие, Арон первым двинулся в нужном направлении, решив скоротать дорогу рассказами о том, кто такие герменевтики-традиционалисты, тем самым давая возможность Тому подготовиться заранее к тому, что следовало ожидать от встречи с новыми неизвестными собеседниками, с чем Арон справлялся безупречно, снабжая множеством фактов и подробностей, и для начала он счел нужным от души посмеяться над моим неожиданным погружением в сон накануне, что, по всей видимости, с его слов, говорило о том, что у меня есть склонность к герменевтике, и мне пришлось оставить его иронию без ответа, но вскоре, отложив насмешливый тон, Арон пояснил, что в некоторых местах мутной воды наблюдается такое явление, как высвобождение газа неопределенной природы из ила, одно из свойств которого состоит в погружении в сон особенно склонных к этому микробов, и в подобном состоянии микробы могут быть подвержены различного рода «снам» и «видениям», что вдохновляет их на рассуждения по вопросам разграничения реального от воображаемого, а в более глубоком понимании к вопросам интерпретации «опыта», независимо от того, как это было воспринято или испытано и было ли это сном или происходило на самом деле, но в дальнейшем из комментариев Арона следовало, что герменевтики-традиционалисты не склонны проводить четкие границы между тем, что «привиделось», и тем, что «было на самом деле», утверждая, что все, что есть на самом деле, это такое же чье-то «видение», как и самый настоящий сон, и между ними нет разграничения, а, скорее, наоборот, можно констатировать, что только подобный «сон» под воздействием газов позволяет проникнуть в «другие пространства», увидев эти реальности «своими глазами», что в противном случае не удалось бы сделать никогда, пребывая исключительно в «нашем мире», и эти пояснения Арона звучали сумбурно и путанно, вызывая скорее усмешку, нежели серьезное отношение, но, в отличие от меня, на Тома рассказ о герменевтиках-традиционалистах произвел положительное впечатление, спровоцировав ряд вопросов с его стороны, на которые Арону пришлось дать подробные разъяснения, из чего следовало, что эти мыслители особенно трепетно относятся к «обычаям», «культуре», «традициям», укоренившимся в обществе, которые, очевидно, уходят корнями к далеким предкам, но смысл которых нам не всегда ясен, требуя понимания, осмысления и воспроизведения, доступным, прежде всего, под воздействием газов, вследствие чего мысли приобретают нужную стройность для понимания и интерпретации нашего наследия, позволяя связывать воедино видение мира с восприятием, доступным предкам, несомненно, обладавшим знаниями сакральными и тайными, давно утерянными по прошествии многих лет, и получение этого опыта должно способствовать обогащению культуры не только тем, что доступно на современном этапе, но и тем важным и ценным, что утрачено, требуя возвращения и осмысления, и все это было старательно разъяснено Ароном вместе со сведениями о самих герменевтиках-традиционалистах, классифицировав их на две группы, а именно низшую группу, которых он назвал руммами, и высшую, которые носили название суммов, отличие которых состояло исключительно в степени погружения в состояние сна, при котором руммы не достигали полного погружения, пребывая частично в воображаемом мире, а частично в настоящем – реальном мире, тогда как суммы были полностью погружены в воображаемый мир, и, как следствие, суммы были не в состоянии поведать об особенностях увиденного, поделившись постигнутой ими мудростью, навсегда унося эти тайны с собой, и одному богу было известно, какие мысли их посетили и какие тайны им открылись, что мне показалось достойным сожаления, так как нельзя было не согласиться, сколько любопытного можно узнать от такого сумма, испытавшего полную степень погружения, при которой окончательно теряется связь с внешним миром, уносясь в воображаемые пространства, и эти сведения показались мне настолько любопытными, что я позволил себе задать несколько глупых вопросов, суть которых в конечном итоге сводилась к тому, соответствует ли действительности тот факт, что уже никто и никогда не узнает, что было доступно суммам, на что Арон бросил в ответ короткое «к сожалению», спровоцировав с моей стороны вопрос: «Зачем становиться суммом без возможности поведать о том, что открылось тебе?», но Арон не стал отвлекаться на полемику, ограничившись многозначительным взглядом в сторону Тома, как бы говоря: «Какие вопросы задает ваш спутник?», и они с Томом продолжали диалог, не обращая на меня внимания, отчего мне пришлось воздержаться от последующих вопросов, довольствуясь услышанным, и, как следствие, обсуждение пошло живее, так как Арон и Том понимали друг друга с полуслова, перескакивая с одной темы на другую, останавливаясь на время на уточняющих вопросах, тут же перепрыгивая на обсуждение новых аспектов проблематики, пока я пытался следить за ходом дискуссии в рамках моей подготовленности, что, откровенно говоря, не всегда удавалось, так как обсуждаемые вопросы временами звучали для меня настолько незначительными, что я был не уверен, правильно ли я понимаю, что Арон и особенно Том, глубина мышления и гениальность которого была хорошо известна, могли серьезно уделять внимания подобным мелким, с моей точки зрения, вопросам, но, судя по всему, это соответствовало действительности, и нужно признаться, что я не понимал, почему так важны взгляды древних микробов на жизнь и какие сказки они слушали в детстве и что почитали за святое, так как в древние времена эти сказки и без того были наивны и наверняка глупы и поверхностны, и понимание этих нюансов и тонкостей не может помочь современному поколению в постижении глубин Вселенной, тогда как Том всерьез высказался за то, что отход от древних традиций – это уход «от духовности», предположив, что движение по пути прогресса только усугубляет положение, отдаляя нас от «истинных знаний», некогда непосредственно доступных нашим предкам, из чего я пришел к выводу, что тема была важная, и, сделав над собой усилие, постарался сосредоточиться, рассчитывая разобраться, почему Том придает сказкам столь большое значение, сконцентрировав внимание на диалоге, ухватившись за нить рассуждений на этапе дискуссии, когда Арон продолжил монолог в том смысле, что «если все сущее есть порождение Божественной мудрости, то, очевидно, Бог хочет своим творением нам что-то поведать, не имея возможности сделать это непосредственно на языке микробов, и, как следствие, вся Божественная мудрость содержится в окружающей нас действительности в любом его проявлении в форме символов или, иначе говоря, “намеков”, “недосказанности”, “полутонов”, которые нужно “уловить”, “понять”, “расшифровать” и далее прийти к определенным выводам, и наверняка наши предки, сознание которых было не так затуманено достижениями цивилизации, обладали способностями непосредственно “видеть”, “воспринимать”, “ценить” то, что содержится в послании, сформулированном в виде Божественного порядка, но по прошествии времен это “понимание” было утеряно, и, как следствие, нам нужно внимательнее к этому отнестись, сделав попытку вернуть это “понимание” через расшифровку имеющихся древних традиций, включающих ритуалы, праздники, сказки, былины, саги, легенды и тому подобное», на что Том ответил короткой формулировкой, достойной его гениального ума, а именно сказав, что «мироздание – это не что иное, как язык, на котором Божественный дух пытается говорить с духами микробов, и лишь пройдя лабиринтами этого мироздания, мы сможем оценить то самое сокровенное, что остается недосказанным, формируя разницу между разумом микроба и разумом Бога», и, безусловно, Арон был полностью с этим согласен, тут же начав пояснения, что герменевтики-традиционалисты считают, что прохождение лабиринтами окружающей нас действительности слишком долгий, бесперспективный и, самое главное, лишенный гарантий на успех путь ввиду его трудоемкости и отсутствия понимания особенностей интерпретации символов Божественной мудрости, оставляющих нас без уверенности, что мы правильно толкуем действительность, тогда как доступны простые и вместе с тем эффективные пути, а именно проникновение в миры, порожденные сознанием, которые также являются частью мироздания, очерченные Божественной мудростью, и как таковые обладают особенностями восприятия этой мудрости в той форме, в которой она дана в ее истинном свете, и, следовательно, Божественный разум способен таким способом общаться с разумом микроба непосредственно, значительно увеличивая шансы на успех, давая больше возможностей для правильного понимания и осмысления постигнутого, и, как всегда, мой податливый и позитивно мыслящий ум воспринял эту идею положительно и с восторгом, и я мог с уверенностью сказать, что эта мысль настолько понятна, изящна и проста, что я вновь постыдился свой невежественности и того высокомерия, с которым я, не обладая нужными знаниями, заранее обвинял в глупости, наивности и несостоятельности то, что было мне недоступно вследствие своей ограниченности, но, поняв и проникнув в глубинный смысл, я был вынужден согласиться, что мне никогда не удалось бы самостоятельно дойти до таких простых истин, тогда как другие это сделали, и они не только совершили прорыв, но этот прорыв оказался настолько основательным, что для отдельных, особенно неподготовленных и отсталых микробов, к которым, очевидно, нужно отнести и меня, подобные упражнения ума казались не по плечу, и лишь Том способен уловить нюансы, оценив все составляющие, чтобы без усилий оказаться на одной высоте, и в этот миг мне в очередной раз пришлось согласиться, что сила моего ума не настолько проницательна и я никогда не смогу сделать открытие, достойное восхищения таких серьезных и глубоких мыслителей, как Том или Дон, и, очевидно, Божественная мудрость, всезнающая и всепроникающая, уготовила мне иную роль, а именно судьбу одного из многих посредственностей, и только участие в Великом паломничестве на общих основаниях могло составить мою славу, что было мной в конечном итоге упущено, и теперь мне остается восхищаться мыслями других, мирясь с тем, что в этом может быть мое единственное предназначение, и пока я размышлял о своих скромных способностях, Арон и Том ушли в своих дискуссиях дальше, обсуждая тему «непосредственности» диалога с Божественным разумом, через поток воображения микроба, составляющую непростую задачу, о которой Арон, передавая и пересказывая положения учения герменевтиков-традиционалистов, одновременно делился своим мнением, вновь и вновь высказывая несогласие в словах, полных иронии, что «восприятие окружающей действительности осуществляется через органы чувств, в “добросовестности” работы которых вероятно не стоит сомневаться, но быть уверенным, что качество информации не искажается, остается за гранью нашей компетенции, в то время как потоки мыслей, непосредственно возникающие в воображении, не претерпевают цензуры, из чего можно сделать вывод, что таким образом мы ведем прямой диалог с Божественной мудростью», и его комментарии звучали настолько предвзято и неубедительно, что мне ужасно захотелось вступить в спор, так как я успел проникнуться восхищением незнакомыми мне ранее герменевтиками-традиционалистами, что в этом тезисе я видел последовательность их учения, но меня остановило соображение, что Арон проигнорировал бы мою выходку, и мне пришлось оставить свое мнение при себе, продолжая внутренний диалог с самим собой, формулируя аргументы в своем воображении и там же созерцая затруднения, с которыми Арон встретится при попытке найти ответ на мои немые вопросы, так как в моем представлении они звучали неотразимо и убедительно и с ними невозможно было не согласиться, но Том уже повел диалог в другую сторону, задав несколько вопросов о границах нашего разума в принципе, безотносительно вопроса о «добросовестности» работы наших органов чувств, и Арон не медля принял приглашение к диалогу по логично поставленным вопросам, несколько раз одобрительно кивнув, давая понять, что вопросы оправданы, состоятельны и напрашиваются сами собой при подобных обстоятельствах, и они продолжали диалог, пока мы преодолели большую часть пути, так как плотность камышей стала нарастать, из чего можно было заключить, что мы приближаемся к цели нашего недолгого путешествия, во время которого Том полностью отошел от разочарования, вызванного неожиданным бегством эсхатологов-гедонистов, будучи всецело увлеченным предстоящей встречей с герменевтиками-традиционалистами, хотя в тот момент ни Том, ни я не понимали, как у нас сложится диалог с представителями этой школы, которые в полном составе беспрерывно находятся в состоянии непосредственного общения с Божественным разумом и, как следствие, их вовлеченность в происходящее в реальном мире ограничено, но мы продолжали путь, и по мере продвижения вперед, чем больше нарастала плотность камышей, тем более мне казалось, что игнорировать запах, обволакивающий нас, было невозможно, так как он был настолько неприятным и отталкивающим, что постоянно находиться в этом месте становилось затруднительным, и вскоре Арон обратил наше внимание на маленькие, едва заметные пузырьки, отрывающиеся от ила и поднимающиеся на поверхность водоема, которые согласно его утверждению состояли из газа, имеющего не только неприятный запах, но и свойство погружать отдельных, особенно расположенных к этому микробов, в состояние сонливой дремоты или глубокого сна, во время которого они созерцают другую реальность мироздания, и тем временем мы продвинулись еще на некоторое расстояние вперед, убедившись, что плотность пузырящихся газов стала заметнее, где Арон подвел нас к одному из неуклюже свисающему длинному листу камыша, на котором уютно расположились несколько микробов, и место было выбрано очень удачно, так как один из устойчивых источников газа находился под этим самым камышом, а крошечные шарики скользили по поверхности указанного листка таким образом, что находящиеся там микробы пребывали в своеобразном месте бурления, постоянно впитывая обтекающий газ, обволакивающий их со всех сторон, и мы расположились на том же листочке, немного в стороне, чтобы не попасть под воздействие скользящего мимо газа, пока Арон пытался наладить контакт с одним из знакомых ему микробов-руммов, расположившимся там же, но это не удалось сделать с первого раза, так как микробы, принимающие газовую ванну, находились в состоянии дремоты и слабые признаки жизни, которые они подавали, не были настолько ободряющими, чтобы поверить в их быстрое пробуждение, а, скорее, наоборот, тусклый, нетвердый взгляд, легкое покачивание свидетельствовали о том, что микробы были далеки от возможности разглядеть наше присутствие, правильно реагируя на наш визит, не оставляя сомнений, что в этот самый момент они пребывали в другом, только им ведомом мире, так как некоторые из них либо что-то невнятное бормотали, либо ёжились, либо мерно покачивались, издавая нечленораздельные звуки, подтверждая предположение, что в этот самый миг воображение рисовало этим микробам картины снов или, как утверждал Арон, той «реальности», в которой они постоянно пребывали, и, учитывая, что мы подошли в столь неудачный час, когда все герменевтики-традиционалисты находились в состоянии «послеобеденной молитвы», как это было названо Ароном, нам пришлось расположиться неподалеку и, набравшись терпения, подождать, пока молитва подойдет к концу, и вновь, как и накануне, несмотря на все усилия с моей стороны и на тот факт, что Арон и Том продолжали оживленное обсуждение, за которым я старался следить, мне почувствовалось, что я погружаюсь в состояние дремоты, ставшее результатом воздействия газов, и, осознавая последствия, я всячески боролся с этим состоянием, не желая погружаться в сон, опасаясь упустить момент возвращения микробов-руммов к реальности, предстоящая беседа с которыми возбуждала во мне живой интерес, и я, как мог, боролся с напавшей на меня сонливостью, пытаясь отвлечься, размышляя об ожидающем меня важном и захватывающем разговоре, но, несмотря на это, я, очевидно, потерял ощущение времени, упустив момент, когда один из герменевтиков-традиционалистов вернулся к «нашей» реальности, во всяком случае, я совершенно не помню, когда Арон и Том вступили с ним в диалог, обратив внимание на факт, что беседа была в своем развитии, и в тот момент я не смог бы ответить на вопрос, давно ли они беседуют, сознавая, что я сам некоторое время пребывал в состоянии дремоты, созерцая собственные мысли, потеряв ощущение течения времени, и, сделав над собой еще одно усилие, я приблизился к месту беседы, пребывая в состоянии вялой сонливости, что, впрочем, не помешало мне заметить, что румм из школы герменевтиков-традиционалистов, с которым удалось завести беседу и с которым Арон был немного знаком, время от времени обращаясь к тому по имени, называя его Куном, сам продолжал находиться в полусонливом состоянии, что подтверждалось ходом беседы, которая мало походила на диалог, так как Кун временами не слышал задаваемых вопросов, что следовало из факта, что он неоправданно невпопад сбивался на длинные монологи, не относящиеся к сути обсуждаемых вопросов, прерываемые такими же длинными паузами, и невозможно было понять, являются ли эти монологи осознанными ответами на задаваемые вопросы или же сквозь уста Куна прорывались переживания и мысли его внутренней реальности, которые, насколько я мог судить, также в нем жили в тот момент, попеременно переключаясь с нашего мира на свой внутренний мир и обратно, а самое сложное состояло в том, чтобы понять, какие слова Куна нужно было воспринимать всерьез, а какие можно было смело опускать, как не относящиеся к теме диалога, и мне было заметно разочарование Тома, который несколько раз пытался свести разговор к теме «непосредственного общения с Божественным разумом», акцентируя «проблему языка в этом диалоге», апеллируя к «конечности и ограниченности набора понятий» и к тому факту, что «язык содержит в себе форматы и предрассудки мышления», тогда как «Божественный разум, очевидно, лишен подобных ограничений», но Кун лишь покачивался в ответ, неторопливо бормоча о «неподвижности Истины», что мне представлялось игнорированием поставленных вопросов или по крайней мере ответом недостаточно мудрым, но со временем, сосредоточившись, я постарался понять суть проповедуемых Куном идей, безотносительно самого факта диалога, и мне показалось, что мысли, которые удалось уловить, передавали глубокие убеждения загадочных для меня герменевтиков-традиционалистов, и все более я приходил к пониманию, что их мировоззрение по своей сути и природе не может быть диалогом, а, скорее, являлось монологом, открывая иные перспективы и возможности, и, поняв это, я захотел погрузиться в мысли, рождающие этот монолог, постигнуть идеи, возникающие в безмолвной тиши, и без суетности сознания, сосредоточившись на сказанном Куном, терпеливо опуская длинные паузы, не придираясь к внешним неувязкам мыслей и, на первый взгляд, непоследовательности логики монолога, а ощущая прорывающийся поток сознания как миросозерцание, как иное видение Истины, и со временем слова Куна показались мне понятными, ясными, очевидными, не нуждаясь в пояснениях и интерпретации, а, скорее, требуя непредвзятого осмысления и умения «увидеть» действительность в той перспективе, что «Идеал мира состоит в его неподвижности, и чтобы соответствовать этому идеалу, нужно самому пребывать в неподвижности», «Истина всегда шарообразна и неподвижна в своей гармоничной абсолютности, охватывая все стороны мироздания в цельное единство», «Если перед вами альтернатива, как поступить, правильнее всего отказаться от любого поступка, пусть все течет своим чередом, так как только в естественном течении событий Истина проявляется в своей девственной чистоте», «Истина не в реальности, а в понимании и осмыслении этой реальности», «Нас всегда одолевают сомнения, так как любые далеко идущие заключения не выдерживают критики в свете открывающихся новых перспектив, более высокого порядка, в контексте которых выводы оказываются ложными, и только полный отказ от любых выводов, от любых суждений, от любых действий приближает нас к Божественной истине», «Реальность не может быть мерой Истины, так как одной реальности можно противопоставить другую реальность, одному ее пониманию можно противопоставить другое ее понимание, одной истине можно противопоставить другую истину, и только в отказе от любого суждения, от любых убеждений мы приближаемся к абсолютной Истине», «Если вам говорят “да”, промолчите, если вам говорят “нет”, промолчите, если вам говорят, что Истина готова открыться, промолчите, так как, обретая Истину, облеченную в слова, вы тут же ее теряете, и только в молчании Истина пребывает вечно», «Любое зло, любое коварство, любое предательство не достойно нашего сожаления или огорчения, так как, поднявшись на следующий уровень обобщения, мы увидим, что это зло ничего не значит и не достойно нашего внимания, а лучшим ответом будут молчание и бездействие», «В молчании, в бездействии содержатся единство и многообразие мира, тогда как в слове, в поступке мы опускаемся до тривиальности и однозначности, удаляясь от идеала, от Истины, от Божественного разума», и лишь по прошествии некоторого времени я настолько проникся этой мыслью Куна, что она показалась мне близкой и понятной, и я вдруг осознал, что эта простая истина на самом деле всегда была со мной и я мог вспомнить много случаев, когда мне приходили на ум идеи, немедленно отбрасывая их как недостойные, сопоставляя с более высокими принципами и, как следствие, воспринимая их как недостаточно убедительные, и в такие моменты мне казалось, что нет такого обобщения, такой мысли, такой идеи, которая бы содержала в себе всю Истину без остатка, непосредственность, очевидность которой невозможно было бы поколебать основательной критикой, так как тут же находились аргументы, способные пусть частично, пусть с оговорками, поставить под сомнение, пошатнуть или полностью опровергнуть эту мысль, и в такие минуты я находил свое спасение в молчаливом созерцании, хотя справедливости ради нужно сказать, что в эти минуты я бывал менее придирчив к словам Тома или Дона, которые я был готов принять целиком и без остатка, сознавая, что за мгновение до этого именно такие же мысли, посетившие меня, были мной отвергнуты как негодные, неубедительные, не окончательные, что свидетельствовало о моем малодушии, отсутствии принципиальности, и в тот момент, осмысливая слова Куна, мне важнее было открытие, что мои сомнения, мои принципы, ставшие для меня неведомо каким образом руководством, не были оригинальны, а, скорее, наоборот, являлись стержнем мудрости герменевтиков-традиционалистов, в которых я видел столько разумного, а главное, понятного и близкого, поднимающего меня в собственных глазах, несмотря на восхищение и преклонение перед Томом, перед его гениальностью, перед гибкостью его ума, и никогда еще моя самооценка не поднималась до подобных высот, и это было потрясающее чувство осознания, что в твоем образе мышления есть крупица здравого смысла, частичка высшей мудрости, и, как следствие, возможно, во мне есть талант, к которому нужно прислушаться, развивать, как это происходит в рядах герменевтиков-традиционалистов, и мне захотелось слушать далее, чем живут эти удивительные микробы, какие еще мысли они прорабатывают, в душе надеясь, что последующие открытия также окажутся во многом близки мне по духу, но меня ждало разочарование в виде совершенно непонятных для меня последующих слов Куна, и сколько я ни делал над собой усилий, я был не уверен, что правильно понимаю сказанное, и еще менее во мне было уверенности, что нечто подобное приходило мне на ум, тем более что Кун ссылался на опыт далеких предшествующих поколений, о которых я если и задумывался, то только в контексте мудрости предков нашего сообщества при выборе культа Великого паломничества, что дало нам единственно правильное направление дальнейшего развития, и если стоит кого-то за это благодарить, то, несомненно, тех, кто некогда стоял у истоков культуры нашего общества, найдя ей правильную форму и придав единственно верное содержание, тогда как в словах Куна находило отражение нечто гораздо более объемное и глубокое, нежели формирование древних традиций, а именно Кун в полудремоте высказался о том, что современное сообщество микробов неизбежно удаляется от Божественного разума, который был доступен нашим предкам непосредственно и без искажений, тогда как сейчас условности общества и в большей степени наши «мудрость» и «цивилизованность», наши «достижения» отдаляют от Божественного разума, некогда доступного во всей своей простоте и ясности, и, слушая его слова, я сомневался, правильно ли я постиг эту мысль, так как изначально она показалась мне несущественной и не достойной внимания, но, поразмышляв об этом, я подумал, что в образе мыслей, доступных нашим предкам, крылась Божественная мудрость, подточенная и растерянная с годами «развития», и, как следствие, когда наши предки, не ведавшие достижений цивилизации, в своей ограниченности обращались к Богу, они обращались к нему непосредственно, постигая Истину в ее наготе, учитывая, что мысль микробов не была засорена «логикой», «наукой» и другими «достижениями» прогресса, тогда как сейчас наши поиски упираются во множество стен условностей, ограничений, противоречий, которые нужно учитывать, соотносить, обуславливать, приводить в соответствие, не отдавая себе отчета, что на самом деле подобное мышление не приближает, а отдаляет нас от Божественной мудрости, а эти условности не что иное, как стены лабиринта, нами же возведенного на пути к Истине, в то время как построение подобного лабиринта отдаляет от непосредственных знаний, доступных нашим предкам, и только через общение с Божественным разумом напрямую, через внутреннее созерцание, через мысль, освобожденную от оков слова, через «видение» разума, облеченного в форму раскрепощенного мышления, мы можем «прикоснуться» к Истине, которая даётся непосредственно и которую невозможно обернуть в слова или как-то иначе передать, не жертвуя ее целостностью, тогда как Истина ценна, только если ею обладают целиком, потому что природа Истины состоит в том, что, утратив ее отдельные грани, она трансформируется в нечто иное, не имеющее ничего общего с Истиной, а условности критического мышления, провоцирующие Истину на соответствие заданным критериям и ожиданиям, во имя признания за итоговым выводом право на название Истины, проводя ее через множество испытаний, где Истина подвергается метаморфозе, в конечном счете, теряя свою природу, отчего перестает быть таковой, что означает, что все попытки приближения к ней путем ее глубокого «анализа», путем разработки правил и методов ее «распознавания», на самом деле отдаляют нас от нее, воздвигая стены между нами и Истиной, и правильным может быть только отказ от любых условностей, что не позволяет обрести Истину, но готовит нас к ее восприятию, тогда как она прячется там, где ее «видели» в последний раз, то есть в древних традициях, в преданиях и легендах наших предков, знавших, видевших, понимавших ее, живших с ней, и чем больше я задумывался над обрывками фраз Куна, тем более симпатичными казались его мысли, и тем более непочтительными представлялись насмешки и хихиканье Арона по этому поводу, которыми он делился, пока мы продвигались сюда, отдавая себе отчет, что Арон как невежда и дилетант был не способен проникнуть и понять, тогда как от этой мысли исходило дуновение освежающего потока чистой воды, освобождающее от заблуждений и множества условностей, во всем похожее на грёзы детства, когда окружающее кажется ясным, понятным, незатуманенным и вместе с тем прекрасным, желанным, чистым, искренним, не оставляя места недосказанности, пороку, обману, и тем большим было мое разочарование видеть недовольство Тома, для которого превыше всего стоял диалог, где он мог показать искусство убеждения, где могло проявиться его умение полемизировать, ставя собеседнику неудобные вопросы, апеллируя к Истине в свете своего превосходства в споре, постигая ее обрамленной в понятия и умозаключения, но как нам было очевидно, любой диалог был чужд герменевтикам-традиционалистам, и Кун не собирался отходить от базовых принципов своего учения, как не собирался ничего доказывать, не испытывая потребности в убеждении в своей правоте, не видя надобности в том, чтобы брать верх в споре, хотя справедливости ради нужно сказать, что он не только не собирался, но и был не в состоянии поддерживать какой-либо значащий спор, постоянно дрейфуя на границе нашего мира и реальности грез и фантазий, откуда через его уста прорывались бессвязные монологи, дающие основание полагать, что лишь наименьшая толика его мыслей находила выход, тогда как основная часть его размышлений продолжала пребывать в иной реальности, в своей невыразимой чистоте, из чего можно было сделать вывод, что наши вопросы в большинстве своем не достигают разума и чувств Куна, оставаясь для него пустым, ничего не значащим сотрясением воды, что составляло основную причину недовольства Тома, в какой-то момент начавшего терять интерес к монологам Куна, и, обернувшись к Арону, мой брат бросил с раздражением слова о том, что «герменевтики-традиционалисты застряли на первой ступени своего развития», смысл которых поначалу был мне непонятен, но меня задело пренебрежение к Куну и его последователям, сквозившее в его словах, и прежде всего в интонации, отчего мне стало неприятно и в меня впервые закралось сомнение в искренности желания Тома обнаружить сущее, а именно то, самое важное, самое ценное, что пронизывает мир, являясь одновременно Истиной и целью мироздания, так как в подобного рода поисках невозможно обойтись без открытости любым идеям в своем сокровенном желании понять их, чтобы определить их степень близости к предмету поисков, тогда как это благородное намерение оборачивалось походом за признанием Истины и ее цели в себе, демонстрации своих мыслей и стремлений, поиска сторонников своих убеждений, их продвижения, популяризации, восхваления безотносительно к тому, содержится ли в них предмет поиска, тогда как в моем представлении нет ничего ценнее обнаруженной Истины, которую следует объять и постигнуть, рассчитывая, что в ее свете откроются неведомые перспективы понимания сущего, подлинный замысел гармонии мироздания и божественного промысла, что явится основанием для прекращения дальнейших споров, в которых скрыто не приближение, а, наоборот, отдаление от Истины, и, следовательно, только индивид способен обладать ею в мыслях, в представлении, тогда как дискуссии и диалоги фокусируют мысли собеседника на несостоятельность утверждений оппонента, переводя обсуждение в плоскость спора о словах, не оставляя места самой мысли, пониманию, созерцанию, постижению, с чем, видимо, был в корне не согласен Том, так как он начал призывать Арона оставить это место и двигаться дальше, апеллируя к умозаключениям последнего о никчемности и бесполезности знакомства с Куном и его последователями, и по привычке я поплелся вслед за Томом и Ароном, как я это делал всегда, сдерживая в душе слова протеста, и с этими чувствами мы двинулись в путь, и я впервые задался вопросом, почему мне всегда безропотно нужно следовать за Томом, не смея иметь своего мнения, неизменно восхищаясь словами моего брата, заранее соглашаясь, что в них содержится самое умное и важное, понимая, что хотя Том любит меня искренней братской любовью и, пожалуй, никогда не оставит в беде, всегда помня и заботясь обо мне, как это не раз проявлялось, я никогда не стану для Тома авторитетом, мнение которого он будет уважать, потому что Том знает, что у меня нет своего мнения, и я не более чем упрощенное отражение его самого, и в этом отношении со мной не имело смысла советоваться или обсуждать важные темы, и эти грани его личности невозможно не проецировать на отношение к миру, в соответствии с чем встречные микробы делились на тех, слова и поведение которых Том ценил, и других, которых он любил, к которым относился с теплотой, но мысли которых его интересовали мало, и пока я размышлял таким образом, Том двигался впереди в компании Арона, не обращая внимания на разочарование, довлеющее надо мной, сосредоточившись на рассуждениях о зрелости современной мудрости, находящей свое отражение, со слов Тома в уровне мышления, при этом выделяя три уровня обоснования мудрости, что было новой, яркой мыслью, к которой мне захотелось прислушаться, признавая в глубине души, насколько неожиданно прекрасными бывают его обобщения и как порой Том формулировал и структурировал свои умозаключения, излагая их ясно и доходчиво, и на этот раз я также незаметно увлекся его словами, в которых Том определил как самый простой или базовый уровень тот, где мысль пытается обосновать саму себя, отталкиваясь от интимного «я» как наиболее мудрого и всезнающего свидетеля, вознося собственное суждение до уровня абсолютной истины, констатируя, что яркими представителями этого простого, примитивного направления являются герменевтики-традиционалисты, погруженные в персонализированную рефлексию бытия, смешивая познанную реальность с идеальными конструкциями, всплывающими в сознании в процессе свободного созерцания, собственных фантазий, ценность которых малоочевидна и, несомненно, лишена практического применения, и в этом контексте подобная мысль открывает ограниченные перспективы, в то время как ко второму уровню Том отнес мудрость, признающую критичность отношений между «я» и «ты», которая, помимо фундаментального мышления на уровне «я», допускает, что в общении, в диалоге между «я» и «ты», скрывается форма бытия, недоступная на первом уровне, а именно бытие, затрагивающее вопросы нравственности взаимодействия личностей, открывающие путь к пониманию не только того, как суждения формулируются в сознании отдельного «я», но и как они воспринимаются, будучи услышанным сторонним «ты», и ценность этого типа мудрости, к которому можно отнести эсхатологов-гедонистов более высокого порядка, предполагающих совместное движение к истине, через соотнесение разных точек зрения и признание, что Истина имеет всеобщий характер, не пребывая сама по себе в созерцаемой идеальной форме, а должна быть понята и принята каждым, в чем проявляется факт признания равных себе во внешнем мире, мнение и поведение которых нужно уважать и учитывать, оставляя возможность для мудрости иного, третьего уровня, к которой относится перспектива взгляда на сообщество микробов в целом, выражаемое в отношении между «я» и «мы», или, в отдельных случаях, между «я» и «они», где, как в зеркале водной глади, находят отражение вопросы восприятия культуры, социального строя, понимания общественной справедливости, когда отдельный «я» признает силу целей, свобод, ценностей и традиций, сложившихся в обществе единомышленников, состоящих из множества микробов, вместе именуемых как «мы», разделяя, принимая и подчиняясь этим целям и ценностям или отвергая их, уходя прочь туда, где микроб будет чувствовать себя комфортно в окружении других «они», носящих иную культуру и пропагандирующих иные свободы, и этот уровень мышления содержит в себе как первый уровень – независимого и самостоятельного созерцания свободной личности, так и второй уровень, предполагающий диалог и сосуществование, поднимая оба эти аспекта до высшей степени целостной гармонии микроба, с чем я не мог не согласиться, слушая рассуждения Тома, одновременно проецируя мысли моего брата на себя и ту ситуацию, в которой оказался, прислушиваясь к своим чувствам и задумываясь над тем, как мне хорошо быть в этом мире, рядом с теми, кого я люблю, кому я всецело и безоговорочно доверяю, и в этих рассуждениях мне пришло на ум, что я впервые поднялся на второй уровень мудрости, отделив свою любовь, свои мысли и переживания от необходимости ассоциативной близости с Томом, впервые восприняв моего брата не как продолжение меня самого, не как часть собственного «Я», неотделимого от моей личности, а как отдельное «ты», которое по-прежнему любит меня, питая ко мне самые искренние чувства, но которым движут неведомые силы и установки, определяя его не до конца постигнутые мной цели и ценности, отчего меня охватили растерянность и паника существа, недавно явившегося на свет, ошеломленного сознанием, что в своей брошенности родителями он потерял что-то бесконечно важное в самом себе, где в юной и незрелой душе его личность переплетается с личностью родителей, не будучи в состоянии определить, что в его переживаниях и мыслях остается частью его интимного «Я», а что суть страсть и любовь к близкому существу, сжимая душащие его эмоции в клубок духовной целостности, где чувства, желания, побуждения, надежды переплетаются с чувствами, желаниями, побуждениями и надеждами родного существа, и эта растерянность разъедала меня изнутри, доставляя физическую боль от вопроса, почему «Я» это не только «Я», а еще кто-то другой, кто мне одинаково дорог и без любви и опеки которого моя жизнь немыслима, как итог стольких дней неразлучного сосуществования, в течение которых радости и огорчения, надежды и разочарования были общими, и эти мысли и эмоции хлынули на меня мощным потоком, пока Том продолжал горячо рассуждать о мудрости взаимоотношения между «я» и «ты» в диалогах эсхатологов-гедонистов, принимая одобрительную поддержку каждого слова со стороны Арона, пребывая в уверенности, что я, не отставая, плетусь позади, и впервые меня охватила зависть, что Арон полностью завладел вниманием Тома, и обида, что мое присутствие игнорируется горячо любимым братом, который всегда относился ко мне с дружеским сочувствием и состраданием, впрочем, никогда не интересуясь моими воззрениями, одобряю ли я или отвергаю сказанное, как будто я был неспособен иметь свои идеи или те были настолько ничтожны и незначительны, что справляться и интересоваться ими не имело смысла, и от этих уничижительных и самокритичных мыслей меня спасло искреннее желание оправдать Тома, сохранив любовь и то, что нас связывало и было мне дорого, отнеся обиду на собственный счет, признавая, что моя биография и вся сознательная жизнь состояли из молчаливого созерцания, сформировавшего у Тома представление обо мне как о микробе, наблюдающем со стороны, от которого не следует ожидать участия, у которого нет оригинального или сколько-нибудь интересного мнения об имевших место событиях и от которого не стоит ожидать самостоятельных суждений и поступков, что является достаточным основанием для предположений, что мои амбиции мелки и незначительны и я готов довольствоваться малым, оставаясь тенью Тома, своего любимого брата, внимание которого ко мне определяется в меньшей степени моими способностями и умением говорить, анализировать, обобщать, а всецело является следствием родственной привязанности, что многие оправдывали, учитывая мою «незаметность», «незначительность» и даже «ничтожность», и в этот момент я со всей ответственностью полагал, что эти несправедливые выводы имеют основание, размышляя о бессилии передать драматизм своего внутреннего диалога, часто охватывающий меня, и то волнение и надежды, овладевавшие моим существом во время тех споров, которые я вел с собой, опускаясь в неведомые глубины или поднимаясь на невиданные высоты обобщения, зная, что мной владеют мысли более любопытные, чем «умные» софизмы некоторых посторонних, но весь пессимизм обнаруживался, когда я пытался свои мысли охватить, структурировать, вложить в них смысл и высказать, не опасаясь растерять ничтожную крупинку их хрустальной чистоты и не страшась, что, будучи высказанными, идеи сохранят блеск и убедительность, прозвучав выразительно и ясно, и я прекрасно сознавал, что здесь вся трагедия и обнаруживалась – от понимания, что для себя мы видим, понимаем, осмысливаем происходящее во всей чистоте небесной прозрачности, оставаясь не способными донести свое внутреннее богатство и полноту переживаний до окружающих, потому что они меньше всего интересуются тем, что творится в нашей душе, будучи поглощенными тем, что творится в их собственной душе, и разница состояла в том, что для одних болтовня и пустословие являются естественной потребностью, не требующей понимания, одобрения, сочувствия, тогда как для других любое слово содержит сокровенную тайну, являющуюся частичкой его самого, которое дорого и не может пропасть зря, отчего душа предпочитает более благодарных собеседников в лице самого себя, выступая в двух лицах, и как «я», и как «ты» одновременно, ведя глубокомысленный внутренний диалог, где достигаются ясное понимание и искреннее восхищение каждой мыслью в самом чистом ее виде, и мне оставалось задаваться вопросом, как можно устранить эту несправедливость, сделав так, чтобы сокровенные идеи каждого были доступны окружающим, непосредственно невысказанными, чтобы мы оставались сторонниками в равной мере своих и чужих мыслей, будучи искренне увлечены поиском самого важного, самого сокровенного, основывая свою объективность на подлинном равноправии и братстве, соизмеряя одной мерой и свое и чужое, для достижения гармонии общего, совокупного, в равной степени важного для всех и каждого, и чем больше я размышлял над этим, тем больше мне открывалась пропасть, пролегающая между мной и микробами мутной воды, состоящая в том, что местное общество возносило свободу каждого из ее членов в высшую ценность отсутствия ограничений личности, открывая перспективы преклонения перед любыми богами, давая возможность пропаганды любого образа жизни, если не преследуется цель уничтожения этой самой «свободы», как основного достижения и идеала самого общественного строя, что само по себе привлекательно, открывая любопытные перспективы личной инициативы, но вместе с тем уничтожает то самое важное и ценное, что может быть в этом мире, а именно причастность к объединяющей великой цели, воплощенную в таком совместном деянии, как Великое паломничество, идеей которой проникнут каждый член нашего братства, что хотя и ограничивает личную свободу, но, задаваясь вопросом, в чем в конечном итоге суть «свободы», поставив на одну чашу весов свою личную корысть, мелкие метания и суету, а на другую чашу весов разместив то общее, великое деяние и ощущение причастности к братству, для воплощения в жизнь Великого паломничества, недостижимого одному, отдельно взятому микробу, ценность которого простирается выше всех отдельно и вместе взятых «свобод», приходишь к выводу, что Великое паломничество и есть достижение высшей свободы, воплощенное посредством свободы единства, свободы братства, свободы действий и поступков, направленных на гармонию и славу рода, включающих не только сегодня живущих, но и поколения, жившие прежде, прилагавшие силы для подготовки Великого паломничества, так же как и тех, кто придёт после, для создания саг и легенд о содеянном их предками, это ли не истинная свобода, когда ты принимаешь должное всей душой, сохраняя искреннюю готовность отдать всего себя для достижения конечной цели общего блага, и, размышляя таким образом, я постепенно приходил к пониманию, что не все созданы для счастья и свободы, находивших свое воплощение в Великом паломничестве, и, как следствие, те, кто такую свободу и такое величие не принимал, чувствовали себя лишними, обездоленными и несчастными в среде сообщества искреннего товарищества и родства, и, скрывая горечь и разочарование, они опускаются до попыток принизить ценность Великого паломничества, находя изъяны в нашей свободе, утверждая, что негоже, когда все друг на друга похожи в стремлении к общей цели, выставляя как наивысшее достижение отдельное дело каждого, и, судя по всему, Том также раздираем этими внутренними противоречиями, о чем ярко свидетельствовала история его противостояния с Полом, которое было соперничеством за право иметь мнение, отличное от мнения братства, иметь дело, отличное от дела общественности, и если твое мнение принимается, а твои дела становятся общими, как это не раз бывало с идеями Тома, то и в этом случае неугомонная душа не способна успокоиться, требуя новых инициатив с той лишь целью, чтобы выйти за пределы общего, поднявшись над всеми, и теперь мне становилось ясно, что для Тома, для его деятельного характера, для его новаторской души индивидуалиста, культура общества мутной воды более привлекательна и приемлема по своей сути, тогда как для меня, склонного к созерцанию, к самокритике и нацеленного на приоритеты общего дела, ценности нашего несокрушимого братства и Великого паломничества стояли превыше всего, в то время как достижения общества мутной воды, культивирующего пренебрежение к ближнему, к его радостям, мыслям, стремлениям, были мне глубоко чужды, и я ясно понял, что никогда не смогу обрести счастье, так как новое братство, объединенное на основе любой идеи, какой бы всеобъемлющей и великой она ни была, не способно по-настоящему увлечь меня настолько, чтобы я проникся и отдался ей со всей искренностью, предав забвению волнение и трепет, охватывавшие меня в моменты ожидания и предвкушения Великого паломничества, зная, что рядом со мной Дон, Кен, Пол и другие микробы нашего сообщества, отдавая себе отчет, что невозможно забыть себя настолько, чтобы подлинно подняться до подобных переживаний еще раз, уже в составе другого братства, с мыслью о другом общем деле, и, увлеченный своими горькими размышлениями, я не заметил, как мы снова достигли центральной части области мутной воды, оставив позади камыши и водоросли, и я продолжал безропотно следовать за Томом и Ароном, которые самозабвенно обсуждали свои впечатления от встречи с герменевтиками-традиционалистами и эсхатологами-гедонистами, не отвлекаясь на мое состояние и не замечая перемен моего настроения, пока я продолжал движение, ощущая свое одиночество в этом чуждом мне мире, где мысли, стремления, желания каждого были предметом пренебрежения со стороны окружающих, а общая идея, общее дело, общая цель состояла в том, что каждый волен иметь собственную идею, собственное дело, собственную цель, и в этом состояла высшая ценность общества мутной воды, которую они пропагандировали, восхваляли, возносили и которую они были готовы защищать и отстаивать как самое прогрессивное, как общество подлинной свободы, что ввергало меня в депрессию одиночества и лишенности из-за отсутствия причастности к достижению того великого, которое доступно лишь тогда, когда оно охватывает всех и каждого, и более всего огорчала меня мысль о том, что обратного пути нет и никогда не будет, так как ни Пол, ни мой брат Кен никогда не примут меня обратно в наше братство, и если меня не прогонят, я никогда не смогу быть рядом с ними, испытывая чистоту и невинность преклонения перед делом Великого паломничества, величие которого открылось мне через опыт общения с микробами мутной воды, понимая, что, в отличие от других микробов нашего братства, я прошел сквозь муки изгойства и отлучения, а следовательно, в их глазах мной владели сомнения в наше общее дело, и уже одно это будет довлеть над всеми нами, и прежде всего надо мной, превратив возвращение в большую пытку, чем преклонение, издалека поддерживаемое пониманием, что в этом состоит высшая свобода, наибольшее счастье, всеобщая гармония, переплетенная с муками страдания от невыносимого понимания, что предстоит всю жизнь оставаться вдалеке от тех, кто стал мне дороже всех на свете, от мест, где прошло мое детство, что возвращение домой невозможно, в то время как Том и тем более Арон, увлеченные идеями поиска мифической Истины, не в состоянии заменить мне братство, где я буду чувствовать себя уютно и комфортно, понимая, что меня окружают те, которым я не безразличен, а, увлеченные своими дискуссиями, они будут все меньше обращать на меня внимание, понимая, что я не могу внести в их беседы дополнительной свежей струи мысли, а, следовательно, можно на время забыть о моем существовании, и лишь в минуты отдыха шёпот моего дыхания будет напоминать о моем присутствии, отвлекая от важных рассуждений на возвышенные темы, и одновременно с пониманием ситуации, открывающейся мне в процессе постепенного взросления вдали от родных мест, мной овладевали чувство одиночества и ощущение безысходности до той степени, что я не заметил, как мы подошли к месту назначения, что стало очевидным из того факта, что Арон внезапно остановился, сделав знак Тому о прибытии, и, оглянувшись, я обнаружил открытое место без зарослей и каких-либо других растений, предполагающее хорошую видимость и много пространства, что в реальности не наблюдалось, так как дно в этом месте было близко к поверхности воды и покрывавший его толстый слой ила то и дело поднимался вверх при малейшем движении водной среды, отчего пространство вокруг образовывало густую массу грязной жидкости, смешанной с илом, глиной и песком, мерно и в такт покачиваясь в ритме волн, но, несмотря на эти особенности, населенность этой области было достаточно плотным, на что нельзя было не обратить внимания, так как микробы кишели кругом в большом количестве, красуясь разнообразием форм и размеров, суетливо носясь по мутной воде, в то время как Арон пытался остановить отдельных случайных прохожих, приставая к ним с вопросами, после чего мы продолжили путь, двигаясь в этой мгле зигзагами, попеременно меняя направление и скорость движения, отчего я ощущал легкую тошноту от душившей меня усталости и грусти, и, испытывая острую необходимость отвлечься от горьких мыслей, я прислушался к вопросам, которые Арон задавал случайным встречным, из чего заключил, что мы ищем некоего Раи, который со слов Арона был большой знаменитостью области мутной воды, в самом центре которой мы находились, и его влияние на местное сообщество можно было сравнить с авторитетом Господа Бога, что имело все основания, так как в этой области обитали преимущественно прогрессисты-космики и Раи был признанным идеологом данного сообщества и всех сочувствующих или поддерживающих их направлений, что во многом облегчало поиски, так как каждый был готов подсказать, что он «только недавно видел Раи» или что «только что завершился митинг», на котором «Раи публично выступил с очередной программной речью», позволяя попеременно корректировать путь в поисках этого замечательного микроба, общение с которым, со слов Арона, ни для кого не проходит незаметным, так как он знал множество тех, которые после подобной встречи становились горячими сторонниками прогрессистов-космиков, присоединяясь к их мировоззрению и в большей степени к их программе действий, пополняя их многочисленные ряды, вызвав живой интерес со стороны Тома, но, в отличие от моего брата, я оставался равнодушным, так как в том душевном состоянии, в котором я находился, во мне отсутствовало желание узнать суть догматических положений прогрессистов-космиков, и лишь чувство разочарования и меланхолии доминировало в моей душе, пока я тенью следовал за Томом и Ароном, ощущая такой же слабый интерес к моей особе с их стороны, видя то возбуждение ожидания, которое Арон пытался разогреть в душе Тома, повествуя о величии Раи, о его могучем уме и ширине взглядов, прославляя того как очередное достижение открытого общества мутной воды, выросшему благодаря гениальности таланта в среде свободной конкуренции идей, и эти хвалебные метафоры Арона находили благодарного слушателя в лице Тома, так как я видел неподдельный энтузиазм и возбуждение ожидания событий, о которых долго мечтаешь, пребывая в огне тайного трепета от предстоящего прикосновения к великому, что проявлялось в каждом слове и движении Тома, которого я знал с детства, и его одобрительных кивках и порывистых движениях в указанном направлении до того, как очередной встречный завершит свой ответ с подсказками, где искать Раи, или лишь обозначит направление к месту, где того видели в последний раз, таким образом, что Арону приходилось бросаться вдогонку за Томом, а я рисковал потерять их из виду, плетясь следом, зная, что в состоянии возбуждения от предстоящей встречи с Раи ни Том, ни тем более Арон не заметят мое отставание, означающее мое дальнейшее одиночество, так как во мне не было твердой уверенности, буду ли я, в случае если потеряю их из вида в этой мутной, густонаселенной воде, так же настойчиво продолжать поиски, стремясь найти Тома, справляясь у прохожих, видели ли они его и где его искать, с тем же рвением и упорством, как Арон и Том искали эту легендарную личность и в этой ситуации мне ничего не оставалось, как следовать за ними, отдавая себе отчет, что перспектива остаться в одиночестве в области мутной воды будет для меня приравнена к смерти на чужбине и мне никогда не удастся вернуть себе душевное равновесие и покой, оказавшись совершенно один в недружественной для меня среде, окруженным микробами чуждой мне идеологии и жизненных ценностей, и, как следствие, я никогда не смогу стать частью их общества, разделяя их видение и симпатии, и единственное, что предстояло делать в данном случае, это молча следовать за Ароном и Томом, стараясь не упускать их из виду, сознавая, что сами они пребывают в состоянии особого возбуждения, в котором взор направлен только вперед и нет возможности оглянуться, чтобы убедиться, следую ли я за ними или нет, и вскоре мы нашли того, кто являлся предметом наших поисков, а именно микроба по имени Раи, который оказался достаточно мелким на вид и, на мой взгляд, хлюпким и невзрачным, чтобы по внешнему виду предположить в нем определенное величие, но его энергия, подвижность, граничащую с суетливостью, невозможно было не заметить с первых же мгновений общения после быстрого обмена приветственными словами, из чего стало ясно, что Арон был отдаленно знаком с Раи, впрочем, судя по всему, недостаточно близко, так как ему пришлось напомнить о их предыдущих встречах, и Раи, сделав над собой усилие, подтвердил всем своим поведением, что он припоминает, о чем идет речь, после чего Арон в свойственной ему манере передал, насколько важна миссия Тома, не упомянув ни словом обо мне, особо подчеркнув для Раи то историческое значение, которое имеет факт миграции Тома и что в данный момент это знаменует собой начало исхода всех прогрессивных микробов из области проточной воды в область мутной воды, рассуждая о том, что «недалеко то время, когда вслед за Томом потянутся и другие сознательные микробы проточной воды, которых немало», но «нужно отдать должное мужеству и смелости Тома, который, не побоявшись трудностей и слов укора, сделал выбор в пользу свободы и равенства, не желая мириться с ежедневной ложью, которая его окружала, с тем всеобщим подавлением личности, нравственным насилием и несправедливостью, которыми пронизано общество проточной воды», и все в этом роде, что я уже не раз слышал, и в очередной раз я был поражен, той серьезностью, которая пронизывала слова, звучавшие из уст Арона, из чего легковерный микроб мог сделать вывод, что тот действительно верил в то, что говорил, во всю эту ложь про «ограничение свобод» и «подавление личности», но, безотносительно уверенности Арона в собственных словах, нельзя было не заметить, насколько ему самому импонировала его роль пропагандиста идеи исхода «лучших и самых достойных умов» области проточной воды, преодолевающих всевозможные «трудности и лишения», чтобы «вырваться на свободу», призывая слушателей проникнуться важной миссией, которую микробы мутной воды несут, имея в виду прежде всего «миссию гостеприимства, приема угнетенных на родине свободы и равенства», где «после стольких трудных дней в неволе Том сможет почувствовать атмосферу доброжелательства, равенства и безграничных возможностей» общества мутной воды, что звучало для меня по меньшей мере как неудачная метафора, тем более, что я уже слышал эти монологи Арона и в очередной раз имел возможность убедиться, что они воспринимаются микробами мутной воды со всей серьезностью, находя подтверждение и в поведении Раи, слушавшего эти речи с пониманием и время от времени бросавшего уважительные взгляды на Тома, полные сочувствия за «перенесенные лишения», которые тому пришлось пережить, выражая готовность внести свой вклад в создание условий для раскрытия истинных творческих способностей беженца, отмечая, что настоящие таланты не могут расти в «неволе» и только общество свободы области мутной воды способно служить средой для достижения всевозможных высот, и, определив таким образом свою важную миссию, Арон коротко посвятил Раи в круг интересов Тома, продолжая не замечать меня и не отмечая мое присутствие, упомянув несколькими предложениями о нашем путешествии, о знакомстве с эсхатологами-гедонистами и о диалоге, который имел место, после чего последовал сжатый отчет о встрече с герменевтиками-традиционалистами, о разочаровании, постигшем Тома, ожидающего познакомиться с самыми передовыми мыслями свободного общества мутной воды, тем самым подведя свое вступительное слово к тому, что теперь, познакомив Тома с Раи, Арон в полной мере выполнил свою миссию, так как здесь можно прикоснуться к наиболее передовым теориям, какие только могут быть известны миру микробов, к чему Раи отнесся с пониманием, отдав должное упорству Тома в поиске Истины и еще раз посочувствовав тому, отметив в ответном слове, что, безусловно, в обществе тоталитарного подавления не стоит рассчитывать на возможность овладения прогрессивными достижениями, так как «знания не развиваются в неволе», из чего следовало, что единственно верным выводом было отправиться на поиски Истины в открытое общество, не преминув упомянуть о «варварских идеях», которыми до сих пор живут микробы проточной воды, «пребывая в темноте и отсталости», и, что за время, пока микробы проточной воды «топчутся на месте», область мутной воды ушла далеко вперед, после чего Раи неторопливо стал давать пояснения тем теориям и концепциям, которыми живут прогрессисты-космики, и, признаться, по мере того, как Раи углублялся в различного рода детали и уточнения, во мне нарастало чувство скептицизма и предвзятости, несмотря на понимание, насколько это несправедливо по отношению к микробам, которых я совершенно не знаю и идеям, с которыми я едва знаком, но вся ситуация и мое восприятие событий располагали к тому, что я был не в состоянии без иронии и здоровой доли критицизма относиться ко всему звучавшему, что, справедливости ради нужно сказать, имело отпечаток мыслей, содержащих в своей основе признаки нахрапистого самодовольства и необоснованной мании величия, представленных в открытой, незавуалированной форме с соответствующими призывами и лозунгами, которые никогда не смогут завладеть моей душой, что, впрочем, нельзя было сказать о Томе, полностью поглощенном завязавшимся диалогом, где, со слов Раи, учение прогрессистов-космиков опиралось на базовое понимание, что мир не рационален и в нем отсутствуют гармония и Божественная мудрость в том понимании, в котором это видится герменевтикам-традиционалистам, и, как следствие, не нужно напрасно тратить время на осмысление мира, потому что его становление находится на фазе разворачивания во времени и лидирующая роль в управлении историей сосредоточена в воле тех, кто понимает свою миссию и имеет средства и способности воплощать свои стратегии по доминированию во Вселенной, и в этом контексте важным составляющим для продвижения подобного видения является точка приложения воли к власти для последующего применения силы в направлении векторов развития сложившейся ситуацией с учетом интересов и целей, являющихся составной частью базовой стратегии, от которой зависит окончательный успех, что звучало дико и безумно, отвергая очевидную цельность и мудрость наблюдаемой природы и ту разумность, которой пронизано окружающее, что находит отражение хотя бы в комфортной среде нашего обитания, где учтено все для размножения и проживания микробов, что не могло быть случайностью и еще меньше стечением обстоятельств, тогда как, со слов Раи, из убежденности прогрессистов-космиков следовало, что мир возможен благодаря авантюрам и безнравственным действиям различных источников воли, стремящихся к власти, подминая под собой сущее во имя своих близоруких, несовершенных целей, в желании подчинить разумное своему ограниченному пониманию, продвигаясь вперед грубо, двигаясь напролом, ведомые слепой волей к власти, представлялось мне настолько оскорбительным для слуха культурного и воспитанного микроба, что я, поглощенный своим внутренним протестом и увлеченный рассуждениями, вызванными подобным мировоззрением, пропустил часть монолога Раи, где тот приводил различного рода аргументы о важности цельного взгляда на мир, что звучало как насмешка и издевательство, хотя и формулировалось оратором со всей серьезностью и ответственностью, из чего следовало, что стратегия микробов не содержит задачи разрушения пирамиды флоры и фауны, а, наоборот, включает в себя элемент приложения силы воли в точки для направления дальнейшего развития земной цивилизации, не отвлекаясь на такие ненужные и бесполезные ценности, как «нравственность», «любовь», «совесть», «сострадание», «дружба», «братство», «свобода», «открытость», «честь», «благоразумие», «уважение», «милосердие», используя в своем лексиконе только такие «правильные» и «полезные», как выразился Раи, «идеалы», как «победа», «успех», «доминирование», «воля», «власть», «жестокость», «коварство», «ненависть», «вражда», потому что чем быстрее мы забудем о том, что делает нас мягкотелыми и не способными к борьбе, тем быстрее «мы станем теми, кто по праву должен править миром», определяя его судьбу и решая, «как будет развиваться история» и «какими путями пойдет мироздание», чтобы «микробы стали теми, что им определено», и эти лозунги отозвались в моем брате Томе оживлением и неподдельным интересом в той мере, что он начал осыпать Раи градом вопросов с целью прояснить отдельные положения подобного видения прогрессистов-космиков, большая часть которых включала практическую направленность их оригинальной концепции, где хотя и содержалась конкретика на уровне идеологии, но отсутствовало понимание цельной программы, чем, впрочем, не застал Раи врасплох, что отразилось в снисходительной улыбке последнего, придавшей его словам особую торжественность и сокрушительную убедительность, после чего Раи продолжил свою речь, пропитанную множеством заученных фраз и хлестких метафор, призванных поразить и ошеломить неискушенного слушателя, и в этом монологе он подробно описал технологию прохождения каналами сосудистой системы животных для проникновения в мозг последнего, откуда можно не только видеть окружающий макромир глазами «Хозяина», но и читать его мысли, впечатления, знания, что является ценнейшим источником сведений о мире, который, со слов Раи, настолько же велик, насколько и прекрасен, и этот момент так увлек и заинтересовал Тома, что он позволил себе упомянуть о встрече с погибшей уткой, которую, со слов Арона, привел смельчак-микроб, проникший в ее мозг, направив ее погибать в область мутной воды, тем самым устроив карнавал, к радости своих собратьев, набросившихся на нее с целью полакомиться живой тканью, на что Раи с улыбкой бросил, что смельчаки-скауты, погубившие бедную утку, используют давно известные научные технологии управления большими животными ради развлечений, и вопрос состоит в том, как этими знаниями и технологиями пользоваться и какой из этих действий извлекать результат, учитывая, что микробы всегда относились к «Хозяевам» потребительски и никогда их отношения не нацеливались на долгосрочную перспективу, особенно в рамках старых, малоинтересных тактик, используемых многими разновидностями микробов, опирающихся на примитивные мировоззрения, диктующие проникновение в организм «Хозяина», чтобы, достигнув кишечника, печени или селезенки, обосноваться там для ведения бессмысленной, разрушительной деятельности, которая не идет на пользу ни «Хозяину», ни самим микробам, и во всех отношениях является узколобой стратегией построения взаимоотношений с «Хозяином» по той причине, что со временем начинается конфронтация, переходящая в непримиримую борьбу с непрошеными гостями, итогом которой является либо уничтожение проникших извне микробов, либо, в случае, когда микробы ловки и удачливы, смерть «Хозяина», и с этого момента, после короткого пира и торжеств по случаю победы над очередным «Хозяином», что опять же является апогеем этих варварских начал, микробам нужно начинать все сначала, покидая тело повергнутого и пускаясь на поиски других жертв, что неразумно в тактической перспективе и недальновидно со стратегической точки зрения, и нужно с сожалением констатировать, что миновали времена, когда человек не ведал о нашем существовании, не имея представления о ведущей роли, которую мы, микробы, играем в его жизни и в жизни живой природы, набрасываясь на него длительными, опустошающими эпидемиями и пандемиями, унося множество жизней, внося хаос и панику, тормозящие развитие, но в конечном итоге эти низкосортные выходки и шалости отдельных микробов-энтузиастов не имеют под собой основательной долгосрочной стратегии, что компенсируется красивыми словами и близорукими целями, во многом напоминающими идею Великого паломничества, которая, насколько ему, Раи известно, до сих пор владеет умами микробов проточной воды, и в его словах о Великом паломничестве было столько снисходительного высокомерия с нотками издевки, что они больно кольнули мое самолюбие, и я окончательно понял, что никогда не стану сторонником прогрессистов-космиков хотя бы потому, что их неуважение к любому воззрению говорило о неспособности объективно воспринимать чужие идеи на принципах равенства и свободы, которую они повсеместно и всюду прославляли и защищали, и в этот момент во мне возникло дикое желание возразить, что Великое паломничество не такая невинная вещь, как они думают, и Раи не должен так низко ценить и так дурно отзываться о том, что ему неизвестно, но, взглянув на Тома, я увидел, что он спокойно принял это оскорбление, словно забыв или оставив в прошлом Великое паломничество и наши мечты, относительно того как удачно, что ход истории и божественное провидение выбрало именно наше поколение для участия и составления славы этого прекрасного таинства, и теперь я с сожалением убедился и сознал, что эти положения нашего братства в понимании Тома давно перестали быть святыми, а, наоборот, ценилось настолько низко, что Том сразу же всем своим видом показал, насколько он согласен с оценкой Раи, и ко мне пришло понимание, что вновь мной овладела ложная трусость и моя скромность и нежелание выдвигать себя на передний план снова привели меня к тому, что я молча прослушал эти обидные, несправедливые слова, не вымолвив слова протеста и по сути согласившись с ними, что, очевидно, составляло суть той воли мысли, о которой шла речь, выраженной в свободе оскорблений инакомыслящих, свободы топтания чужих ценностей, не заботясь о чувствах тех, кому эти ценности, эти воспоминания близки и дороги, и в этот момент я окончательно убедился, что, несмотря на любые великие цели, которые ставят перед собой прогрессисты-космики, несмотря на то, каков ожидаемый итог от всех их действий и важность достигнутого для всех микробов или только их части, я никогда не смогу оправдать или принять их сторону, если ценой этого станет предательство идеи Великого паломничества, что означало бы вместе с тем предательство моих горячо любимых родителей и братьев и той святой памяти о них, которую я храню в душе и без которой моя жизнь разом потеряла бы смысл, что наверняка было недоступно пониманию Раи, даже если попытаться ему это растолковать, так как его помыслы и думы были обращены к тому результату, который он ожидает, игнорируя эмоции, чувства, сантименты и привязанности, владеющие микробом в момент, когда он является свидетелем разрушения всего, что он горячо любил и что составляло смысл его жизни, далекий от всех стратегий и планов, направленных на мировое господство, в чем мне вскоре удалось убедится, когда Раи приступил к изложению своей Программы, так сказать, Плана, состоящего, с его слов, из двух частей, который на протяжении многих миллионов лет успешно воплощается в жизнь кропотливой ежедневной работой, и первая часть этого Плана определяла задачу захвата господства над планетой, опираясь на многочисленность микробов, отметив, что сегодня нашу планету населяют бесчисленное множество колоний, миллиардов и триллионов микробов, пребывающих в воде, земле и воздухе, а разнообразие, возможности и способности всех разновидностей микробов настолько велики, что весь масштаб охвата трудно представить неопытному микробу, никогда не видевшему «настоящего, большого мира», где хозяйничают микробы разных мастей, разновидностей, форм, видов и родов, и пусть никого не удивляет, что на первый взгляд цели и задачи колоний микробов так же разнообразны, как их внешний вид и уровень развития, но в конечном итоге победа, нашедшая свое воплощение в господстве над планетой под названием Земля, принадлежит всем нам, без исключения, и с момента, как это стало очевидным, План прогрессистов-космиков перешел во вторую фазу воплощения, которая одновременно является и наиболее сложной, состоящую в том, чтобы перенести свое господство на другие планеты галактики, что может показаться фантазией и результатом воспаленного воображения, но, несмотря на все возможные возражения, данный План безоговорочно осуществим, хотя и предстоит долгая, кропотливая работа многих поколений, от которых потребуется не только разработка долгосрочной стратегии, но и тысячелетия напряженного труда для управления эволюцией пирамиды живых существ на Земле, вершина которой будет возглавляться организмами, способными построить технические средства, позволяющие преодолеть пространства, отделяющие нашу планету от других планет Вселенной, и среди первых переселенцев этого исторического путешествия будут и наши братья-микробы, как триумфаторы пройденного пути, итог которого близок, хотя путь занял множество миллионов лет и нашим предкам пришлось сделать усилия, чтобы на базе непростых мутаций создать сложные организмы, выстраивая пирамиду флоры, а затем и фауны таким образом, чтобы каждая последующая особь обладала способностями, превосходящими своих предков, и таким образом, шаг за шагом, все животные и весь растительный мир, обитающие сегодня на планете, стали результатом и следствием работы нашей Программы на том этапе, которая получила название «эволюция», хотя в какой-то момент могло показаться, что План зашел в тупик и большие организмы гигантских размеров, которые были созданы, глупы и бесперспективны для выхода в открытый космос, и с ними пришлось расстаться, решительно и без сожалений, чтобы повести эволюцию по другому пути для создания человека, способного построить технические средства преодоления пространства, отделяющего Землю от других планет, где среда пригодна для обитания цивилизации нового поколения микробов, и в этом месте Раи снова сделал небольшую паузу, давая возможность слушателям переварить грандиозность высказанной им Истины, и, убедившись, что мы сохраняем молчание, которое было неясно, интерпретировать ли его как результат нашего потрясения от услышанного или как непонимание величия момента, Раи решился более подробно пояснить свои мысли, начав с того, что для осуществления этого простого, но великолепного Плана микробам-единомышленникам пришлось задуматься над тем, каковы должны быть пути эволюции, чтобы в конечном итоге на Земле появились существа, достаточно умные и вместе с тем амбициозные, способные понять устройство Вселенной, а затем и построить аппараты, на которых можно было бы отправляться в длительные космические путешествия, и это был План, в котором нет мелочей и несущественных деталей, осуществление которого составляет сложную задачу, и, со слов Раи, микробам прогрессистам-космикам удалось пройти большую часть пути для воплощения второй части Плана в жизнь, от первых шагов подталкивания эволюции к созданию мелких и простых существ, бактерий, инфузорий и их подобным, чтобы, шаг за шагом, действуя