– Для Бога! – закончился Софья радостно. – Как это поэтично!

– Все в Петербурге поэтично, – заметил Стас.

Лидочка написала:

«Нам сейчас затирали какую-то претензионную чушь о Боге! Почему о Боге люди начинают думать только среди разрухи и запустения?»

– И все же, почему именно это место? – не унимался мужчина с аккуратной бородкой. – Оно имеет какое-то специальное значение? Откуда оно появилось? Почему именно здесь?

– Вы что, не готовились к экскурсии? – вспыхнула вдруг Софья. – Вам ничего не известно о потустороннем?

Стас вскинул руки над головой и вдруг громко крикнул:

– А ну-ка, тихо, друзья! Внимание! Слушайте продолжение легенды!

Все затихли. Хотя на экскурсию происходящее мало походило, Лидочка тоже отвлеклась от телефона и посмотрела на Стаса. Тот продолжил негромко.

– Так же как после выжимки сока от яблока остается кожура, так и от музыканта остается кое-что. Его эхо. А вернее, звук последнего вздоха. Он никуда не девается, застревает в нашем мире… летает то тут, то там, от одного окна к другому. Некоторые считают, что это не просто вздох, а последние слова. Кто-то слышит бормотание. Кто-то целые предложения. Была одна дамочка, которая слышала крик Цоя и пару матерных. Такое тоже бывает. Не суть. Главное-то что? Главное, что вы сейчас в том месте, где можете сами услышать эхо мертвых музыкантов. Послушать. Осознать…

– А вот вы сказали про Бога, – снова нетерпеливо перебил мужчина с аккуратной бородкой. – Вы уверены, что это именно Бог? Вдруг питательные силы музыкантов забирает что-то другое? Аномалия, например. Или некие другие силы.

Стас, коротко улыбнувшись, приложил вытянутый указательный палец к губам:

– Сейчас все узнаете. Не торопитесь.

Софья прикрыла глаза, расставила в стороны руки, ладонями вверх, и беззвучно зашевелила губами, словно читала молитву.

Седовласый мужчина как будто ничего не слышал и разглядывал темные окна.

Тот, с аккуратной бородкой, убрал руки в карманы куртки, которая, к слову, была не к месту жарким летним днем.

Герман внезапно ответил: «Не отвлекайся на меня. Получай удовольствие».

Поначалу Лидочка слышала только собственное дыхание и шум ветра. Потом что-то скрипнуло. Форточка. Зашелестела газета, подхваченная ветром. В лужу тяжело шлепнулась потрепанная влажная книга.

Снова скрип.

Распахнулось окошко на третьем этаже справа. Потом еще одно, на четвертом, под ржавым козырьком крыши. Резко хлопнула форточка. Лидочка едва успевала вертеть головой.

И вдруг, как от порыва ветра, окна распахнулись все, зазвенели стеклами. Выпорхнули из темных квартир встревоженные занавески. Посыпались листы бумаги. А еще горшок с цветком сорвался с подоконника, упал на асфальт, разбившись в дребезги.

Лидочка вздрогнула и внутри головы, не ушами даже, а сознанием услышала чей-то тяжелый вздох. Он рассыпался на сотни одинаковых вздохов и затрепетал отголосками эха в черепной коробке. Заметался.

Тяжелый вздох мертвого музыканта. Лидочка почему-то сразу поняла и приняла. Руки неосознанно взметнулись к голове, ладони прижались к вискам. Под кожей пульсировало эхо.

Вздох. Вздох. Вздох.

Стас сделал шаг в сторону, как будто выходя из невидимого круга. В его руках появился предмет, похожий на небольшую деревянную шкатулку. Он вынул из нее гитарный колковый механизм, гриф. У соседки Лидочки по общаге был парень-музыкант, который, как-то напившись, долго и обстоятельно рассказывал окружающим устройство акустической гитары. Поэтому Лидочка сразу поняла, что это.

Стас положил шкатулку у ног. Провернул верхний левый колок, глядя точно на Лидочку.

За глазами у нее что-то болезненно дернулось. Она вдруг увидела перед собой крохотную сцену, тускло освещенную единственной лампой, болтающейся на шнуре. Увидела десяток зрителей. Потертые кресла. Мужчину с гитарой, сидящего на стуле, нога на ногу. Тот наигрывал медленную мелодию. Что-то не получалось. Мужчина хмурился, тянул руку к колкам, натягивал струны одну за другой. Вместе со струнами что-то натягивалось внутри Лидочки. Неприятно и больно.

Мужчина крутанул колок с особой силой – и одна из струн лопнула с тяжелым мертвым эхом, разнесшимся в темноте и устремившимся внутрь Лидочкиного сознания. В те глубины, где затаилась душа.

Лидочка упала на колени, продолжая сжимать голову ладонями. Отзвуки эха метались внутри головы, проталкиваясь глубже и глубже.

Стас проворачивал один колок за другим, переводя взгляд на участников экскурсии. Кривая улыбка исказила его рот.

Лидочка закричала, так сильно, что заболели челюсть и горло.

Из разбитых окон вокруг сыпались стекла, сверкая на солнце, и падали, звеня, на мокрый асфальт.

Люди корчились рядом.

Софья – в экстазе, размахивая руками, как сломанными ветками.

Седовласый – в судорогах, ударяя ладонями себя по ушам.

Только мужчина с буквой «А», присев на колено, лихорадочно заталкивал что-то в уши. Лицо его сделалось пунцовым, на виске дрожала набухшая толстая вена. Он запустил руку в карман куртки, вытащил пистолет и направил на Стаса.

– Останови все это!

Этот крик Лидочка услышала даже сквозь звенящее эхо внутри себя.

Стас посмотрел на мужчину, взялся за второй слева колок и провернул.

В следующий момент Лидочку скрутило от чудовищной боли. Как стоматолог касается иглой оголенного нерва, так и эхо мертвого музыканта зацепилось за Лидочкину душу и потащило ее вверх, по пищеводу, раздирая внутренние органы. Она почувствовала, как ломается от напряжения нижняя челюсть.

Что-то метнулось мимо Лидочки в сторону мужчины с пистолетом. Громыхнул выстрел.

Лидочка упала на землю, разгоряченной щекой в приятную прохладу грязной лужи, и вроде бы потеряла сознание. Или умерла.

Антон, давно прокуривший оба легких, попросил сигаретку.

У Кирилла при себе были только самокрутки, заготовленные впрок. Одной поделился, протянул спички. Антон долго возился, прикуривая, чиркал, ругался, потом затянулся и тут же заговорил, выпуская слова вместе с белым дымом.

– В общем, это Обводный. Где-то за метро. Сигнал слабый, забивается психами из диспансера через дорогу от. В папке есть информация. Я бы не совался на твоем месте, брат. Несерьезно это – на танк с голой жопой лезть.

Они стояли у старого кирпичного здания, вплотную прилегающего к бывшим «Крестам». На всех картах здание относилось к корпусу «Крестов», но на самом деле таковым не являлось. Правда, об этом мало кто знал. Плотный поток автомобилей на набережной создавал привычный фоновый шум, какой здесь был с утра и до поздней ночи. Как-то Кирилл встрял в пробку аж в три утра.

– И что мне делать? – спросил Кирилл, разглядывая прогулочный катер, плывущий по Неве. На катере пьяная толпа пела песни и фотографировалась.

Антон затянулся сильно, так, что огонек добрался до ногтей.

– Я все понимаю, брат. Мне тебя не остановить. Но давай осторожнее, хорошо? Не прыгай с головой, подожди. Я рапорт составлю, подам куда надо, постараюсь пнуть. Может, в три-четыре дня уложимся.

– Три-четыре, – хмыкнул Кирилл. – Скажешь тоже.

Лето стояло жаркое, непривычное. Может быть, если бы не такая погода, в Питер не приехала бы давняя подруга жены из Владимира. Обычно она выбиралась в гости ближе к осени, но тут нестерпимо захотела посмотреть на летний город, стонущий от духоты, жа́ра и захлебывающийся солнечным светом. Примчалась, утащила жену на прогулку по городу, а потом обе они бесследно пропали.

Телефоны оказались отключены, домой никто не пришел, и спустя сутки Кирилл рванул к брату в конторку. Почему-то Кирилл изначально был уверен, что происшествие не из рядовых. А значит, Антон мог помочь.

Конторка возле «Крестов», где трудился старший брат, занималась поиском паранормальных разломов в Северо-Западном округе. На сленге разломы назвали «швами». Антон много не рассказывал, но как-то по пьяни прямо на салфетке за столом начертил Кириллу несколько схем: вот настоящий Петербург, а вот его Изнанка. Тут мы, реальный мир, а тут – все, что с обратной стороны, антиподное, нереальное. Миры сшиты между собой крепкими нитями. Но иногда швы расходятся, и появляются дыры. Через эти дыры проникают в наш мир разные нехорошие существа (Антон выразился более нецензурно, конечно). И вот существ надо отправлять обратно, а швы собирать заново и укреплять.