– Это какую баню?

– Ту, что за рощей, возле пруда стоит.

– А помню. Заколочена она. Стоит до новых хозяев. Хоть и растащили из нее все вещи, однако, сам сруб еще крепкий. Еще сто лет простоит.

– Вот и не надобно, чтобы он столько простоял. Сжечь его требуется. Дотла.

– Да, зачем же барин? – взмолился Захар. – Разве я поджигатель или разбойник какой – грех на себя такой брать. Да, там и дороги нынче все заметены. Не зги не видно.

– Скоро луна ясная взойдет – все будет, словно на ладони.

– Так и зима ведь на дворе. Не займется пламя.

– Керосин у тебя есть?

– Есть дома. В сенях.

– Вот и подольешь.

– Ну, так…

Чернявый достал из-за пазухи увесистый кошель и потянул за тесьму. Кожаный зев, стянутый шнурком, открылся, и прямо на Захара смотрели золотые монеты. Захар даже не встречал нигде такого чистого червонного золота. И в руках никогда не держал, и в глаза-то не видывал.

– Да, здесь же целое состояние, – прошептал он.

– Ну… Этот постоялый двор сможешь выкупить, и еще деньги останутся.

– А не обманешь?

– Слово даю. Как все исполнишь, так найдешь меня тут же и получишь свою награду. На, вот, возьми, – франт достал одну монету, подкинул ее в воздухе так, что монета хищно блеснула чистотой червонного золота, и протянул ее ошалевшему Захару. – Как вернешься, то весь кошелек будет твой, да к нему еще ящик водки или бурбона. Что пожелаешь.

– Ну, коли так, то я быстро. Жди меня тут. Я побегу за керосином. А потом к старой бане, – выпалил раскрасневшийся Захар. – Я знаю к ней и короткий путь. Там есть одна дорожка, в обход рощи.

– Давай-давай. Исполняй.

Когда темное декабрьское небо чуть посветлело перед рассветом, Захар Платонович вернулся в трактир. Выглядел он мокрым и уставшим.

– Уф, аж вспотел весь, – проговорил он, присаживаясь. Толстый нос уткнулся в рукав: – Фу-ты, кажись, я керосином и гарью весь пропах. Нет?

Но его новый знакомый не ответил ему, а лишь скользнул по раскрасневшейся физиономии холодным взглядом угольно-черных глаз.

– Ты все сделал, как я велел?

– Все, господин хороший, – робея, громким шепотом божился Захар.

В душе он очень боялся, что важный господин обманет его и не заплатит за выполненную работу.

– Да, не крестись ты… – с брезгливостью поморщился столичный гость. – Расскажи все толком, как оно было.

– Я сходил домой и взял бутылку с керосином и спички. Хорошо, что моя Аксинька куда-то завихрилась на ночь глядя. Взял я бутылку и пошел. Ваша правда, что на небе луна появилась из-за тучек, да такая яркая, что весь лес, словно на ладони. Хорошо все видно было. Сначала чуть заплутал, правда. Бесы, видно, морочили, – Захар хмыкнул. – А после нашел узенькую тропку – она окрест рощицы шла. Пришел к тому месту. Протоптал сквозь снег тропинку, и добрался до сруба. Облил все керосином и того…

– Хорошо загорелась?

– Ого! Вспыхнула окаянная так, словно черти поддувало снизу открыли.

– Когда горела, то на стенах ничего не было?

– А что должно было быть?

– Среди пламени цветы не лезли?

– Какие цветы? – оторопел Захар. – Зима же.

– Забудь. Это я так.

– Пламя крепко занялось. На всю округу видно его было. Я все боялся, что с усадьбы увидят и пожарных вызовут.

– Ваши пожарные находятся в соседней деревне. Все сгорит, пока они приедут.

– Что верно, то верно. В общем, все мои опасения были напрасны – никто меня не видал. Ни один человек к пожарищу не вышел.

– Она дотла сгорела?

– Ну, я уж до самых угольков-то ждать не стал. Видал только, что весь второй этаж обгорел, и вниз бревна провалились. Да и правду сказать, горело всё так сильно, будто я не бутыль керосину плесканул, а целую бочку. Как увидел, что первый этаж догорает, то я уж не стал рисковать, а побег до вас. Боялся, что рассветет скоро, и ненароком кто из деревенских меня увидит. За поджог ведь каторгу дают, – жалобно добавил он. – А ежели закуют меня в кандалы, то на кой мне и золото ваше. Так ведь?

– Так, – бесстрастно кивнул гость. – На, держи. Ты заслужил его.

С этими словами черноволосый кинул на стол увесистый кошель. Золото грузно зазвенело. Захар протянул к узлу дрожащую руку.

– Премного благодарствую, барин, – вымолвил он.

– Ступай…

Но Захар держал в руках мятую шапку и топтался на месте.

– А как насчет водки? – спросил он робко и покраснел.

– Иди до дому. Там у тебя в сенцах стоит ящик бурбона.

– Как это, дома? Откуда же ты знаешь, где я живу?

– Иди, говорю…

Захар стоял в нерешительности.

– И в трёх мирах я сжёг вертеп… – изрек он странную фразу.

И не успел Захар еще раз поблагодарить этого необычного человека, как тот встал и стремительно двинулся к выходу. На мгновение Захару показалось, что сей черноволосый господин не идет по грязному полу трактира, а парит, не касаясь его дорогими штиблетами. Он вылетел за дверь прямо на мороз, без верхней одежды, и с хрустальным звоном исчез в утренней морозной мгле.

Он пришел к ней в эту самую ночь, ночь перед Рождеством, чтобы попрощаться.

– Любимая, как я и обещал, я сотру твою память. Когда ты проснешься, ты уже не будешь помнить обо мне. Совсем. Увы, но я вынужден это сделать, иначе ты будешь очень несчастной в этой жизни. А я этого не хочу. Я не оставлю тебя. И буду иногда навещать. Но ты не будешь об этом знать. Я хоть и демон, но буду хранить тебя не хуже твоих ангелов. Когда придет твой день и час, я появлюсь, и ты всё вспомнишь. И уж тогда сама решишь, с кем тебе быть. Что касается Володьки, то я постараюсь ограничить его визиты или сделать их тусклыми и ничего не значащими для тебя, как и большинство человеческих снов. Прощай, моя любовь…

Он подлетел к ней лишь на мгновение и целомудренно поцеловал в мокрые от слез глаза. А после он сделал несколько шагов назад и растворился в пламени трепещущей свечи.

А дальше снова был сон.

В ночь перед Рождеством Глафира увидела огромное снежное поле, на котором стояли три деревянных сруба. Она знала, что это Его баня. Но в этом сне их почему-то было сразу три. И все три бани полыхали от огня, озаряя языками пламени всю округу. Все три сруба меж собой создавали на снегу странную пентаграмму, состоящую из невидимых светлых лучей. Алые протуберанцы взвивались яркими вспышками, уносясь к темному небу, на котором сияла огромная луна. От луны тоже шло круглое, словно обруч сияние – это было лунное гало.

Даже во сне Глафира не могла оторвать от него восхищенного взгляда.

Наутро она проснулась совсем здоровая. Рядом в кресле дремал муж.

– Сережа, что ты тут делаешь? – с улыбкой спросила Глафира.

– Я? А ты разве ничего не помнишь?

– Нет. А что со мной было?

– Ты сильно болела.

– Странно. Но я себя хорошо чувствую и ужасно хочу есть. Попроси Малашу, сварить пшенной каши. Я голодная, словно волк.

– Ну, слава богу! – выдохнул Сергей. – Будем сегодня праздновать Рождество.

Он брёл по бескрайнему полю, покрытому снегом. Брёл наугад босыми и горячими ногами. На плотном снежном одеяле шипели и таяли следы от его голых ступней. До рассвета оставалось совсем немного времени. Он шел и плакал, сложив на спине огромные белые крылья.

Пробуждение давалось с трудом – глаза не хотели открываться. Они были мокрыми от слёз. В последнем сне ему привиделось огромное небесное гало. Сияющий обруч огибал ночную красавицу-луну. А ниже обруча – из стороны в сторону раскачивалось гигантское зарево. Горели три дома. И всполохи яркого пламени долетали до самых небес. А на земле, на снежном и бескрайнем покрывале, в лихорадке и тоске метались серые немые тени.

Он смотрел и смотрел на пожарище, а его сердце сжималось от необъяснимой печали. Казалось, что в дикой пляске огня и в сухом треске бревен тонет его последняя надежда. В этом пожаре гибнет часть его самого. Его любовь и его память о прошлой жизни.