Вы никогда — повторяю: никогда — не увидите, чтобы ирландец прошел под лестницей или не скрестил пальцы во время матча по херлингу[10]. И неважно, во что там веришь, — это генетическое, так же привычно, как поминать Бога всуе. Чушь, конечно, но деваться некуда. А она тут же вскинулась, огрызнулась:

— Издеваешься?

Имея в виду свою ориентацию. Она была лесбиянкой.[11] Я вздохнул, закинул сумку на плечо, сказал:

— Ну на хрен, лучше попутку поймаю.

— Не смей ругаться, Джек Тейлор. А теперь сел быстро в тачку.

Я сел.

Почти десять минут мы ехали молча. Она свирепо сменяла передачи, потом:

— Мне было интересно… После… того, что случилось… эм-м, ты ходил по пабам?..

Она помолчала, пропуская трейлер на съезд, продолжила:

— Но не пил?

Я проверил свой ремень безопасности, спросил:

— И в чем вопрос?

— Ну, произошло ужасное, ты брал выпить… почему так и не притронулся?

Я уставился в лобовое стекло, подождал, потом:

— Не знаю.

И правда не знал.

Если ответ ее и устроил, по лицу было не сказать. Затем:

— Значит, у тебя успешный случай.

— Что?

— Ты не пил. Ты алкоголик — раз не пьешь, значит, успех.

Ошеломленный, я не мог понять, что она говорит.

— Хрень какая-то.

Она полыхнула глазами в лобовуху:

— Я уже просила не выражаться. В АА говорят, если не притрагиваешься к стакану, ты победил.

Я дал повисеть этому в воздухе, заметил у нее на приборке крест Святой Бригитты, спросил:

— Ты в АА?

Ни разу не видел, чтобы она напивалась. Обычно брала апельсиновый сок, а один достопамятный раз — винный коктейль, что бы это ни значило. Конечно, знал я и монашек-алкоголичек, а они вообще в закрытых орденах! Живое доказательство, что чего-чего, а стойкости у алкоголиков не занимать.

Ее уголки губ поползли вниз — это всегда к беде, — и она фыркнула.

— Поверить не могу. Джек Тейлор, ты самый безголовый человек, что я встречала. Конечно я не в АА… вообще не соображаешь?

Я закурил, несмотря на большую надпись на приборке:

НЕ КУРИТЬ

Не

Просьба не курить.

А прям приказ.

В ответ она открыла окна, впустила все ветра, включила кондиционер и моментально нас заморозила. Я затянулся, проныл:

— Я же из больницы. Будь человеком, — и пустил окурок в окно.

Она их так и не закрыла, сказала:

— У меня мать в АА… про моего дядю ты и сам знаешь … У меня это выкашивало поколения. До сих пор выкашивает.

Этого я не ожидал, но теперь понимал ее немного лучше. Дети алкоголиков растут быстро — быстро и злобно.

Выбора-то особо нет.

Мы въезжали в Оранмор, когда она спросила:

— Кофе будешь?

— Да, неплохо бы.

Если я решил, что она смягчилась, скоро понял свою ошибку:

— Платишь сам.

Ирландки умеют обломать. Она свернула к большому пабу на углу — довольно неожиданно в свете нашего разговора. Зал был просторный, плакаты на стенах рекламировали:

Микки Джо Харт

The Wolfe Tones

Трибьют-группа Abba

Я содрогнулся.

Мы сели за столик у окна, где солнце грело лица. Черная пепельница объявляла:

Craven «A»[12]

Это сколько ж ей лет?

Подошел грузный старик лет шестидесяти, прохрипел:

— Доброго вам утречка.

Ридж натянуто улыбнулась, я кивнул.

— У вас есть травяной чай? — спросила она.

Мне хотелось спрятаться. Мужик посмотрел на нее… типа… она это серьезно, с таких козырей заходит?

— Есть «Липтон».

— Без кофеина?

Бедолага взглянул на меня. Я ничем помочь не мог. Он вздохнул, ответил:

— Выжать могу — чайный пакетик, в смысле.

Ридж не улыбнулась, сказала:

— Будьте добры, в стакане, с долькой лимона.

— А мне кофе, с кофеином, в чашке… пожалуйста, — сказал я.

Он широко ухмыльнулся, утопал. Ридж с подозрением поинтересовалась:

— Это что еще было?

Я решил ее побесить, ответил:

— Мужская тема.

Она закатила глаза:

— А что — нет?

Как заведено в ирландских пабах, за барной стойкой сидела стража — старики под шестьдесят с видавшими виды кепками, видавшими виды глазами, полупустыми пинтами. Они редко переговаривались и начинали свой караул сразу после открытия. Я никогда не спрашивал, чего они ждут, — вдруг ответят. Если когда-нибудь стражи уйдут, как обезьяны с Гибралтара, пабы закроются. Работало радио, и мы услышали о большой облаве полиции на наркоторговцев в Дублине. Сами месяцами закупались у дилеров, а теперь пришло время их брать. Все из-за скандала, когда по телевизору показали, что дилеры открыто толкают на улицах — прямо не Темпл-Бар, а касба. Нарик ширялся на глазах у полицейского в форме. На каждом шагу продавали крэк.

— Господи, когда начинается крэк, кончается страна, — сказал я.

Какая ирония для народа, придумавшего слово «крэк»[13] — теперь у него появился куда более зловещий оттенок.

Она как будто не услышала, потом:

— В Голуэе не лучше.

— Будто я не знаю.

Она поигралась с серебряным кольцом на правой руке, спросила с каким-то нервным видом:

— Слышал про священника?

Вопрос повис, как дурное знамение.

Как знамение времени.

Ирландия — страна вопросов и очень, очень редких ответов. Мы славимся тем, что отвечаем вопросом на прямой вопрос. Будто врожденная опаска: никогда не подставляйся. И при этом выигрываешь время, успеваешь обдумать последствия.

Мы бы наверняка разбогатели, но никогда не были спонтанными. Вопросы — всегда что-то подозрительное. Годы британского правления, годы «да» на вопросы, которые обычно задавал солдат, приставив тебе ствол к башке, породили некую осторожность. Сказать по правде — как иногда и говорят, — на самом деле мы хотим отбрить сразу двумя вопросами.

Первый: «Почему интересуешься?»

Второй и, пожалуй, более важный: «А твое какое дело?»

Когда вижу карту острова для, скажем, туристов, там обязательно прямо посередке есть огромный лепрекон или арфа. По-моему, нужно быть честнее и поставить огромный вопросительный знак — пусть народ знает, что их ждет.

Классические ирландские вопросы, — это, конечно, «Когда возвращаешься?» в разговоре с вернувшимся эмигрантом и почти ежедневный: «Не слышал, кто умер?»

Естественно, и я не сразу ответил на вопрос Ридж. Особенно в нынешнем климате. Сейчас, если речь о священниках, хорошего не жди — уж точно не духоподъемную историю о страдальце, который пятьдесят лет провел в какому-нибудь далеком племени, пока его не съели. Нет, все будет плохо — плохо и скандально. Что ни день, то новые откровения о злоупотреблении положением. И не сказать, что мы привыкли. Духовенство, его чистая история всегда будут занимать в нашей психике особое место, но вот их непогрешимому праву на доверие, уважение и — да — страх пришел конец. Да уж, их время было, да, как сказали бы американцы, «типа, вообще прошло».

Прошло безвозвратно.

Мы были на той дороге, что вела уже в Голуэй. Слева виднелся океан, как всегда, вызывавший у меня тоску — по чему, сам не знаю. Молчание в машине давило, и Ридж очень агрессивно включила радио.

Джимми Норман и Олли Дженнингс привычно разбирали на двоих

Спорт

Политику

Музыку

Craic.

Я возвращался домой.

— Вот моя любимая песня, — сказал Джимми.

И Шанья Твейн завела Forever And For Always. Мне нравилась строчка про «никогда не подведет». Не знаю ни единого человека, кто думал бы так обо мне.