Своим теченьем поднимает…
А SCHERCO – аромат несет
По воздуху – растения,
И музыка цветения
Струит природы пение –
Любовное томление,
Средь радости волнения,
От пораженья тления…
FINALE – это откровенье,
Эфир, что раскрывает зренье,
И видишь ты плоды цветенья:
Галактик сочное плетенье,
Созвездий гроздья
С семенем планет
Средь облетевших лепестков комет…
И сок этих плодов – вселенной кровь,
Миры творящая Любовь,
Тебя сонатой наполняет,
Со всем живым объединяет –
В зерне, где Вера прорастает,
Та Сила, горы что сдвигает,
В лучах которой смерть растает,
Во тьме исчезнув навсегда…
И зверь из бездны насылает
На композитора болезнь –
Антихрист вытравить желает
В его душе бессмертья тень,
Убить надежду, что взлетает,
Саму же душу, в смерти день,
Швырнуть туда, где ад пылает…
И поражает глухота
Того, кто миру слух раскрыл,
И отрывает так она
У звуков миллионы крыл,
МузЫку облика лишает…
И, злобою своей питая адский пыл,
Зверь Музыканта удушает
В трясине человечьих рыл,
И, ранами распахнутых могил,
Неотвратимость гибели внушает,
Которую греха наносит ил…
Но композитор в саване страданья,
В гробу смертельной тишины,
Из осиянной вышины
Сверкает молниею знанья,
Слепящим гимном мирозданья,
Симфониею радости и света,
Где нотами звучат планеты –
Во славу жизни цвета…
И вечной жизни дух, -
По имени Бетховен,
Над разложением становится верховен,
И поглощает смерть
Его лишь тела кокон,
Со язвами, гниющими греха,
Симфонья Света же, как панцирь орехА,
Ядро души спасает,
И бабочкой
Душа Бетховена взлетает,
И крылья ее музыку творят –
Пред нею Время и Пространство тают,
Бумажной декорацией горят…
И крыльев огненных вибрация
Мою пронзает кровь,
И вновь цветущая акация
Росою освятИт Любовь,
Связавшую в объятьях крепко –
Парнишку с девочкой, -
Моих далеких предков…
И звезды за реку смахнул
Зари взлетевший Алый Гусь,
Он утро в землю ту вдохнул,
Что звётся Киевская Русь…
И вот уж солнце золотом стекает
В пшеницы море
С куполов церквей,
Оно жнеца на ниву привлекает
Сияньем зрелости полей…
И стадо облаков пасется в небе
Под к ним взлетающую трель,
Что, как весеннюю капель,
Хрустальным звоном,
Рождает пастуха свирель…
И Света палача
Наследный сан
От Зверя получает Чингиз-хан,
Он, не колеблясь, прОдал
Души бессмертья сласть
За мир подлунный этот
Терзающую Власть;
И предвкушает бойню
Страстей его хорал:
«За правду своей смертью
Никто не умирал!»
И в степь – бескрайний бубен, застучали,
Свинцовым ритмом горя и печали,
Орды бесчисленной копыта,
И ими же была
Могила Правды рыта…
И, как со дна вулкана газ,
Монгольский накрывает сказ
Мать Русь кровавой сетью,
И похотью горит раскосый глаз,
Впиваясь в душу плетью…
И воя, из последних сил,
Монгол о Крепость бьется,
Ему уж смерти вкус не мил,
Ведь русский, умирая, не сдается…
И Зверь, из тех князей,
Что Русью совладеют,
Вдруг создает себе друзей,
Что зерна как соблазна зреют;
И тот соблазн велик:
Для собственного возвышенья
Мать Русь отдать на поношенье,
И, хищных для утроб своих,
Как благо воспринять –
Монголов нападенья обстоятельство,
И тот соблазн пророс –
Гордыней и предательством…
И каждый князь
Спокойным взором,
Глядит во помрачении зверином,
Как люд единокровный
Падает покойным
В монгольском растерзании тигрином…
И брату в помощь руку не подав,
Чтоб на костях его подняться,
Очередной предатель
Жаждет за чужое взяться,
Но душит и его
Нашествия Удав…
И Желтая Змея
Так, постепенно,
Русь охватив собой вокруг,
Как-то по-дьявольски степенно
Образовала ада круг,
И Золотая – далось имя ей – Орда,
На ига бесконечные года,
Ибо предрЕчено было Христом,
Что разделившееся царство
Само в себе – пустеет,
Словно сухое дерево,
То, что рассталось
С последним опадающим листом,
И, разделившись сам в себе,
Дом выжить не сумеет,
Под трещины карающим хлыстом…
И канули Руси обломки –
В змеиный адовый котел,
И золотой луч света звонкий
Пал во ущелье тьмы,
Как гибнущий орел…
И там его монголы травят –
Огнем предательской напасти,
И из луча,
Из духа русского,
Из золотого света –
Злато греха, порока плавят,
Как символ Зверя власти,
И выводок змеиной темной страсти:
Гордыня, похоть, воровство,
Коварство и разбой, убийство,
Злой умысел, безумство, богохульство
Свирепство и завистливое око
И сладострастие, и непотребство –
Роем впивается кровососущих мух
В распятый полумертвый российский дух…
И разделяется на три Дух силуэта:
Один – Христа жемчужный – Иисуса,
Другой – кровавых дел поэта,
Весь черный от грехов искуса,
И на кресте,
Срамная оболочка эта
Лишь извивается для злобного укуса,
Без покаяния
И без надежды света…
А третий силуэт – разбойник тоже,
Насиловавший душу
На греховном ложе,
К чужому горлу приставив нож,
Под хохот бесов порочных рож…
Но отблеск от Христа,
Жемчужный, невечерний,
Распятому упал разбойнику на грудь,
И все его грехи его ж пронзили сердце,
Обнаживши совесть,
Как скрытую Божественную Суть…
И видит он себя в утробе,
Средь материнских вод,
Но вдруг желание,
Будто могильный червь во гробе,
Его сознания пронизывает Свод…
И возжелал младенец тот ворваться
Во сотворенный Богом свет,
И в ход пуская Слово,
Будто острый нож,
Срезать, как мясо, золото
Со убиенных лет…
И это пожеланье, отразившись
От утробных вод,
Развитие плода пустило
В обратный ход…
И опустился потолок сознанья,
Выталкивая прочь из черепа уменье –
Произносить слова, как совести познанье,
И речи музыка людской,
Весь свет объявшая любовью, -
Во превратилась рык,
Что разорвал планеты тело,
Словно звериный клык;
И черепа ломаются углы,
Сжимая мозг во маленький комок,
И закипают страсти, ада, как котлы,
И загоняют сердце
Под чешуи замок;
И хищная образовалась рыба,
Вся в чешуе из золотых монет,
Неумолимая, как смерти Глыба,
Неотвратимая, словно морщины –
Шрамы от укусов лет…
И зазвучал, как флейта,
Рыбы той хребет,
Матери Планете предвещая –
Неисчислимость бед…
И в светлой чистой глади материнских вод
Вскипел из спермы, испражнений,
Крови водоворот;
И обезумевших страстей
Кружащаяся гонка
Затягивает рыбу ту
Бездонною воронкой;
И все в воронку эту
Ушедшие цивилизации –
Пропали безвозвратно в зверя глотке –
Космоса канализации…
И рыба падает в колодец тьмы кромешной,
Гордыня где правителей земных
Сквозит дырой потешной;
Так Зверь глумится
Над слепыми душами,
Материю свернув земную
В порочный круг,
И ломятся слепцы во западню,
Где наслажденье притаилось,
Как интимный друг;
И в возбуждении давя друг друга,
Все души рвутся к центру круга,
Чтоб захватить над миром Власть
И «Я» свое на ложе Наслажденья,
Снова и снова класть;
А если уж Душа,
Одна из многих,
Вдруг достигнет цели,
