— Почему?
— А меня тоже Профессором называли там, в Доме, потому что я много читаю и знаю больше всех.
— Уважали, поэтому называли так.
— Они били меня.
— Надо давать сдачи! — сказала мама и, вздохнув, закурила (мама очень много курит). — К сожалению, в жизни так: если не ты бьешь, значит, бьют тебя.
— А как? У меня и мускулов-то нет никаких, и каратэ не знаю. Но Жора обещал научить, он знает приемы… А потом, зачем бить кого-то, если он не сделал мне ничего плохого?.. Вообще-то я их бью в «Не сердись». Вот тут я король! Хочешь, сыграем разок?
— Хочу.
— Ох, и побью же я тебя! — сказал я, расставляя фишки, маме — красные, себе — зеленые.
— Посмотрим. Но если ты не побьешь, я побью!
Мы стали выбрасывать по очереди шестерку, кто первый выбросит, тот и ходит.
— Меня еще ни разу никто не побил в «несердилку». Из-за него эти паршивые подкидыши и прозвали меня Человечком. Еще и издевались — дадут шалабан по голове и кричат: «Не серди-и-ись!..»
— Жора обучит тебя приемам, и, когда вернешься обратно, возвратишь им все сполна.
— А в-вы отправите меня обратно?! Я разве не останусь здесь?
— М-м, существуют некоторые формальности, их надо уладить. Нельзя же так сразу, — ответила мама так, словно была не очень уверена в своих словах.
— Не беспокойся! Все в порядке! Тебя никто не будет разыскивать, если ты этого боишься! — поспешил я обрадовать маму и вытащил декларацию, в которой она отказывалась от меня.
Я думал, что мама обрадуется и сразу же порвет ее. Но она смотрела на бумагу с таким видом, будто у нее в руках была бомба, которая может взорваться в любую минуту.
— Где ты взял это?
— Там, в моих документах. Твой адрес тоже там был.
— Ты не должен был брать ее. Это подсудное дело…
Мама не закончила фразу, потому что в это время зазвонил телефон, она бросила декларацию на стол и схватила трубку.
— Алло! — сказала мама и посмотрела на меня, а я, чтобы не смущать ее, стал бросать кубик: один раз за нее, второй — за себя. — Да, — ответила мама кому-то. — Жду.
«За маму, за меня. За маму, за меня…» — приговаривал я тихонько.
— Алло! — вдруг крикнула мама так громко, что я вздрогнул. — Пьер! Здравствуй, дорогой! Целый день жду твоего звонка!.. Нет, тебе никто не звонил… Я — нормально, а ты как? Таблетки вовремя принимаешь?.. Нет… Ничего особенного. — Тут мама почему-то посмотрела на меня. — Все о’кей… Скучаю, естественно… Не забывай о моих витаминах! Как можно больше привези! Слышал?.. За туфельками ходил?.. Сходи снова. А пляжный комплект?.. Нет! На номер меньше возьми. Тот самый — с купальником, халатом длинным и коротким, шортами, юбкой и шароварами… Нет-нет, белое с красным — ни в коем случае. Белое с синим, морские тона!.. Говорю тебе, ничего особенного! Да, одна… Нет, не нервозная, просто долго ждала твоего звонка!.. И я целую тебя, котик! Когда позвонишь?.. Но ведь валюта быстро улетучится… А, через посольство — другое дело! Чао! Чао! — произнесла мама и смешно чмокнула дважды трубку, очень громко, наверное, специально, чтобы было слышно на другом конце провода, затем положила ее на рычаг… Я чуть не засмеялся, но, чтобы не смущать маму, продолжал бросать кубик и приговаривать: «За маму, за меня, за маму, за меня». Но она заметила, что я улыбаюсь, и спросила:
— А чему ты смеешься?
— Да так, смешно… Когда взрослого называют котиком — смешно.
— Это ведь шутя.
— Так это был папа? — спросил я. — Почему… почему ты ничего не сказала обо мне?
— Видишь ли, разговор с Парижем стоит очень дорого… И пока я объясню ему все, куча денег набежит…
— Но ведь он говорил из какого-то посольства.
— Ты же большой мальчик и сам понимаешь, что это не телефонный разговор, так ведь?
— Да, да. Извини, мама, — согласился я, и она обняла меня, прижала к себе и стала гладить по голове.
— Мой мальчик, если бы ты только знал, сколько дум передумала я о тебе, сколько слез пролила… Часто ночами я просыпалась оттого, что слышала твой голос, мне казалось, будто ты зовешь меня: «Мама, мама…»
— Я на самом деле звал тебя, мама, но ты почему-то все время убегала от меня… Часто утром Матушка говорила, что я кричал во сне! Наверное, тогда ты и слышала меня…
— Наверное, мой мальчик, наверное, — прошептала мама, и я понял, что она расстроилась, а мне так хотелось, чтобы она была веселой. Поэтому я сделал вид, что мне очень весело, и крикнул:
— Да, я же хотел побить тебя в «не сердись»!
— Ох, совсем забыли! — улыбнулась мама.
Естественно, я побил ее, и не один, а все три раза. Каждый раз после того, как мы заканчивали кон, я вставал, кланялся и говорил: «Не сердись, человечек», а мама целовала меня и отвечала: «Не сержусь, человечек», и мы начинали новую партию.
— Да я и профессора побью! — сказал я маме немного погодя. — Говорю тебе, что я аб-со-лют-ный чемпион мира по этой игре. Нет человека, который бы играл лучше меня…
— Да, если удастся уговорить его, — ответила она. — У него все нет времени.
— А чем он так занят? Ведь профессор должен только все знать, и ничего больше.
— Рисовать должен, — сказала мама, и мне снова стало смешно, как тогда, когда она целовала трубку.
— Ха, да разве рисование — это работа? Нарисует одну картину и, пока рука отдыхает, сыграет со мной партию в «не сердись». Для разнообразия… А что он делает с этими картинами?
— Продает… Или в комнатах развешивает…
— И сколько стоит одна картина?
— По-разному.
— А эта, например? — показал я на большую картину, которая виднелась в окне террасы.
— Около двух тысяч левов.
— Тогда ему ничего не стоит купить мне самые дорогие кроссовки! — обрадовался я. — Тетя Елена купила Жоре такие красивые…
— Кроссовки и я могу тебе купить, — засмеялась мама. — Найти бы только… А если в обычных магазинах не будет, купим в валютке.
— В валютке? У тебя такие деньги… — обрадовался я еще больше, потому что слышал от Жоры, что в таких магазинах на какие-то другие деньги можно купить все что угодно. Как-то Жора привез мне шоколад — пальчики оближешь. А жвачку какую! На сто километров растягивается. — Так у тебя есть такие деньги?!
— У профессора есть.
— А он добрый?
— Естественно.
— А у тебя есть его фотография? Я хочу посмотреть на него.
— Здесь нет. Фотографии в Софии.
— Он молодой?
— Не очень.
— Почему? Вы же с ним вместе учились. Ты-то вон какая молодая и красивая…
— Он… просто он учился несколькими годами раньше меня…
— Так он же был музыкантом, и вдруг — художник!
— Такое бывает. Я тоже сначала училась одному, а потом поступила в Художественную академию.
— Так ты художница?
— Академию закончила.
— И рисуешь картины?! — Я чуть не умер от гордости.
— Рисовала когда-то… Сейчас профессор рисует, — помолчав немного, сказала мама.
— А ты начни рисовать снова. Я буду помогать тебе. Могу нарисовать лес, солнце, дома, космонавтов, луну… Много чего могу нарисовать. А если ты меня еще и подучишь немного, я еще больше научусь…
— Пусть лучше профессор рисует, а мы будем тратить его денежки, — подмигнула мама. — Это куда приятнее… Да и… он не хочет, чтобы в доме было два художника.
Жаль. Мне так хотелось, чтобы моя мама была известной художницей. Но ничего. Отец художник — это тоже хорошо.
— Мама, а можно мне посмотреть картины профессора?
— Посмотри, а я пока уберу со стола.
— Если хочешь, пойдем со мной. Объяснишь мне, что к чему…
— Нет, нет! Это выше моих сил! — воскликнула она, и мне показалось, что мама почему-то злится на профессора. Наверное, ей надоели его картины, как мне надоела наша богадельня, и особенно разные фотографии с подписями, которые просто бесили меня, например: «Наше счастливое детство» — и прочее.
И вот я хожу по дому, а он такой, что прямо страшно! Квартира директора, Мириного отца, по сравнению с ним — тьфу. Я впервые в жизни видел, чтобы винтовая лестница располагалась прямо посреди комнаты… А какие ковры, а шкуры! Я такое только по телевизору видел и в кино. А разные висячие лампы, стеклянные столы и стулья; а какие камины в каждой комнате, а какие вещи!.. Кто знает, из каких стран понавез их профессор. А сколько книг и картин! Книги и картины, книги и картины… Как раз для меня занятие. Хватит читать до конца жизни!
