С момента визита, который нанесли мне родители, прошло уже немало дней, а я все еще не могу успокоиться. Чуть только вспомню все это — и Жору тоже, между прочим, — выть хочется. А тут еще успокаивай Милку, терпи истерики Гены, которые она устраивает по каждому пустяку, потому что, похоже, ее дядька от нее открестился. И еще это однообразие: завтрак, обед, ужин, бессонные ночи, дежурства на кухне, глупые разговоры, ссоры, идиотские мысли. И так — каждый день. Хорошо, Кина не забывает, пишет письма. Они-то и помогают мне хоть ненадолго отключаться от всего, что происходит здесь. А пишет Кина, надо сказать, довольно часто. Постоянно передает приветы от моих коллег. Правда, в последнем письме написала, что приболела — почки, лежала в больнице — и что теперь ее перевели на более легкую работу, на пикап. На днях звонила мне по телефону и сказала, что с разрешения нашего начальника Дамянова приедет навестить меня с Огняном, Митко, Стефаном и еще с кем-то. Поэтому мы сегодня носимся как угорелые, готовимся к приезду гостей. Все, кроме Милки, навили кудри — накрутили на ночь бумажные бигуди. А Матушка даже маску сделала — наляпала на лицо целую банку кислого молока. Гена и Ани малюются вовсю, а я — нет. Правда, Милка уговорила меня сделать маникюр и покрыть ногти каким-то импортным лаком с блестками, который, по ее словам, сейчас в моде…
Да, мы, женщины, совсем потерянный народ. Как только услышим, что появится какой-то мужик, пусть самый завалящий, — из кожи вон лезем, чтобы произвести впечатление. Вероятно, суетность — врожденное качество каждой женщины. Удивительное дело: даже если и презираем мужчину, все равно хотим нравиться ему! Наверное, это происходит от небольшого ума, я так думаю.
Послышался шум мотора, и мы, потеряв всякое терпение, бросились к окну. Из пикапа, остановившегося у ворот, вышли Кина, Митко, Огнян, Стефчо и Васо. Я окликнула их, и они, увидев меня, закричали:
— Ленок, спускайся к нам!
И тут как по команде из окон высунулись девчата.
— Мои ж вы мужчинки! — прокричала радостно Матушка. — Сейчас, сейчас выходим! — заверила она приехавших и потащила нас всех вниз.
Еще накануне встречи я думала о том, что надо держаться, но, как только Кина обняла меня, заплакала. Не знаю, от радости ли, от жалости ли к себе. Словом, рассопливилась. Начала всех обнимать и целовать и только потом вспомнила, что не познакомила еще никого со своими девчатами. Но представлять Матушку не было нужды, ее сразу же все узнали (в своих письмах к Кине я рассказывала о ней), да и она уже начала командовать парадом. Мы решили устроить небольшой пикник прямо в саду. Расстелили на траве газеты, на которых вскоре появилась целая гора апельсинов, шоколада, фисташек и прочих лакомств и на которые переключилось все внимание присутствующих. Кина воспользовалась этим и отвела меня в сторонку.
— Во-первых, тебе шлют привет все-все-все рабочие рудника, — начала она. — Во-вторых, его величество доигралось: Дамянов перевел его на кухню мыть котлы и сказал, что продержит на этой работе, пока ты лежишь в больнице, а там видно будет. А недавно заявил, что уходит с рудника. Но трудовой книжки не взял, да и как возьмет, ведь Дамянов пригрозил уволить по статье…
— Он меня не интересует, — прервала я Кину. — Скажи лучше, построили новое общежитие или нет.
— Построили, но только для семейных. Не общежитие, а мечта: и отопление, и теплая вода, и планировка чудная.
— Спроси у Дамянова, дадут мне квартиру, если…
— Ты решила забрать ребенка?!
— Почти что…
— Молодец! — обнимает она меня, и я чувствую, что глаза мои снова на мокром месте. — Вдвоем воспитаем! — заверяет меня подруга, и от ее слов у меня на душе становится легко.
Присоединяемся к собравшимся, и я замечаю, что наши парни чувствуют себя не в своей тарелке: несут какую-то несусветную чушь.
— Я служил здесь когда-то, — говорит Стефан Ани, и я предвкушаю Матушкино выступление относительно женщин и армии, но она на этот раз не реагирует, поскольку занята беседой с Огняном и Васо.
— А как назовете его? — доносится до меня вопрос Митко, адресованный Гене: видно, ему, горемыке, совсем не о чем говорить.
— Не знаю. — Гена старается изобразить улыбку. — Да и потом, я не буду… Им позже дают имена.
— Вы курите? — совсем смутившись, спрашивает он и предлагает Гене закурить.
— Да, но сейчас нельзя.
— Ах да, сейчас вредно! — соображает Митко с некоторым опозданием и умолкает.
Одни только Матушка, Огнян и Васо ведут себя как ни в чем не бывало.
Мы с Киной присоединяемся к ним.
— Как дела? Готовишься к экзаменам? — спрашивает меня Огнян. И, поскольку я изображаю соответствующую мину, продолжает: — Я тоже передумал поступать. Нет никакого смысла.
Молчим. Не представляю даже, о чем говорить с ним. Но Огнян, помолчав, продолжает:
— А я теперь уже работаю в Софии в таксопарке. Квартиру дали, но пока один живу. Мать решила помочь старшему брату поставить детей на ноги. Ну а я один, — повторяет он, глядя на меня, и, если бы не мое теперешнее положение, можно было бы подумать, что это намек на что-то. — Почему бы тебе не прийти ко мне жить? — говорит он вдруг.
— Но я, как видишь, не одна! — придя в себя, пытаюсь я отшутиться.
— А я приглашаю обоих — или обеих…
— Зачем мы тебе? — спрашиваю я, стараясь унять волнение.
— Как — зачем? Для жизни, семья будет. Что, разве я не гожусь в мужья и в отцы?
— Чужому ребенку?
— Чужому? Твоему.
— Но он не твой ведь.
— Это не имеет значения. Твой — значит, и мой.
Слушая Огняна, невольно думаю о том, что его предложение — удачный, в общем-то, для меня вариант приобрести и мужа, и отца ребенку. Да только вот вряд ли Огнян понимает, какая это жертва с его стороны. Я знаю, что он любит меня, но принять его предложение не могу.
— Не понимаю, что за стих нашел на тебя, — снова перевожу все в шутку. — Прилично зарабатываешь, вокруг полно всяких разных дам, имеешь квартиру — и на тебе: в жены берешь женщину с ребенком. Не дури, Огнян.
— Скажи, ты согласна? А все остальное — мои проблемы.
Чувствую, как в затылке и в висках возникает страшный шум. В последнее время подобное случается довольно часто. Дикая боль разламывает голову.
— Послушайте, — доносится до меня голос Кины, когда головная боль утихает немного. — Огнян приглашает нас к себе на новоселье. Может, поедем? Прямо сейчас садимся в пикап и едем, а завтра я вас привезу обратно.
Матушка и Гена принимают предложение восторженно. Я тоже соглашаюсь. Лишь одна Ани заявляет, что она отсюда, из Дома, — ни ногой. Просим ребят, чтобы они подождали нас минут десять, пока мы соберем вещи, и поднимаемся наверх.
— Мой сегодня должен все решить окончательно, — говорит Гена. — Вот я и поеду, помогу ему разрешить сомнения.
Входим в палату и начинаем лихорадочно складывать необходимые вещи.
— Леночка, возьмите и меня с собой! — доносится до меня Милкин голос.
— Да ты что, мне и то небезопасно трястись, а тебе и подавно.
— Не могу уже больше лежать колодиной, не могу. Сил никаких нет, — со слезами произносит Милка. — Леночка, очень прошу тебя, возьмите меня.
Смотрю на Матушку, что она скажет.
— Опасно, конечно, но здесь еще хуже, вообще свихнуться можно. А что, пожалуй, если лечь на заднее сиденье, ничего не будет, — говорит Матушка.
Помогаем Милке одеться и выходим из палаты. Гена идет впереди, как разведчик, чтобы не нарваться на кого-нибудь из врачей.
Пикап стоит в стороне, за кустами. Осторожно подбираемся к машине, усаживаемся — и вот уже мчимся по Софийскому шоссе.
Я никак не могу поверить, что в жизни все идет своим чередом. Что люди по-прежнему живут своими заботами и радостями и никто из них даже не догадывается о моих страданиях, о том, что жизнь моя искалечена. Умерла ли я, жива ли — это никого ровным счетом не беспокоит…
Как огромен и в то же время мал мир! Когда ты, маленький человечек, всматриваешься в него, видишь его четырехмиллиардным, а когда он смотрит на тебя, видишь взгляды двух-трех близких тебе душ, тех самых, которым не все равно — жив ли ты, нет ли, хорошо ли тебе, плохо ли. Так кто же для меня эти близкие души? Мать? Отец? Жора? Как же!.. Мне во сто крат ближе и роднее Кина, Матушка, Гена да и все здешние девчата, которые понимают меня и не шарахаются от меня как от прокаженной. Ближе мне и понятнее наш главный инженер Дамянов, который заботится обо мне, старается пробудить человеческие чувства у Жоры, Лолов, который, несмотря на наши закидоны, переживает за нас и старается помочь по мере возможности. И все же, если говорить положа руку на сердце, забота этих людей, их сострадание и сопереживание не могут сравниться и с одной тысячной долей того тепла, которые дают только по-настоящему близкие тебе люди, любимые тобой люди. Ведь у каждого человека есть дом, семья, родные, и, как бы он ни понимал тебя, как бы ни жалел и ни любил, он отдаст предпочтение своим близким, а не тебе. Да, только теперь я поняла, что значит быть одной, то есть уже очень хорошо понимаю Матушку — почему ей бывало так страшно. Да потому, что она была о д н а. В последнее время я тоже довольно часто просыпаюсь с такой мыслью — мыслью о своем одиночестве — и замечаю, что руки мои покоятся на моем животе. Меня не покидает чувство, что тот, кто живет во мне, — единственный, кто спасет меня от одиночества, единственный, кто будет любить меня и кого буду любить я. Он — мой, и уже сейчас я интуитивно чувствую, что должна защитить его, сберечь, поэтому, вероятно, мои руки постоянно оберегают его, живущего во мне.
