Дружба двух мальчиков продолжалась и в раннем подростковом возрасте, однако Уивер начал замечать в семье Джекли нечто странное. В первую очередь это была их социальная изоляция. Возможно, Сидмут и являлся консервативным городом с подавляющим большинством пожилых жителей – Уивер описывает его как «кладбище с уличными фонарями», – но все же горожане относились друг к другу дружелюбно. Например, в 1977 году Сидмут попал в Книгу рекордов Гиннесса, когда пять тысяч пятьсот шестьдесят два жителя выстроились «паровозиком» в самую длинную в мире живую линию и танцевали вдоль эспланады. Соседи любили поболтать через забор в саду или останавливались пошептаться, встретившись на улице.
– В этом районе жили очень общительные люди, – признает Уивер. Но Джекли? Они, казалось, существовали обособленно.
– Они просто ни с кем не виделись, – продолжает Уивер. – Отец Стивена почти каждый день сидел дома перед телевизором. У них была огромная коллекция видеокассет, и он смотрел и пересматривал одни и те же фильмы снова и снова. Мать Стивена уходила в ближайший парк, занималась там чем-то своим и возвращалась с новым камешком. Но Питер замкнулся в себе. Я не могу припомнить случая, чтобы он с кем-то разговаривал. Родители Стивена никогда ни с кем по-настоящему не беседовали. Такое впечатление сложилось у меня в детстве.
Они не были похожи на другие семьи. В Сидмуте все жители в той или иной степени гордились своими палисадниками, но палисадник Джекли стоял неубранным и заросшим.
– Что воспринималось как преступление против города, – замечает Уивер.
Самое странное, что семья Джекли очень тщательно ухаживала за садом позади дома. Они просто проигнорировали ту часть, за которой нужно было ухаживать на виду у публики. Явное нежелание Питера Джекли, в частности, показываться на людях, вызывало «недоверие». Родители Стивена провели необычные работы по благоустройству дома, соорудили в задней части жилища что-то вроде шаткой оранжереи, которую Стивен описывает как «теплицу», хотя Уивер вспоминает, что она была сделана из «какого-то пластикового покрытия». Ходили слухи, будто Джекли превратили небольшой гараж в задней части своего дома в дополнительную спальню, что на самом деле было правдой. Позже, когда Уивер стал подростком, отец Стивена иногда приглашал его погостить:
– Он говорил: «Можешь приходить и оставаться у нас в любое время, когда захочешь. Можешь спать в той спальне, и говорить об этом Стивену необязательно». Что, как я теперь понимаю, было немного странно.
Уивер вспоминает, как бурные и красочные игры в воображаемом мире прекратились почти в одночасье.
– Когда Стивену было лет двенадцать, он вдруг стал совершенно другим. Как будто покончил с играми навсегда. Как будто больше не собирался к ним возвращаться. Я помню, что был немного растерян и думал… ну… что же нам теперь делать?
Вместо прежних увлечений мальчики играли в компьютерные игры, обсуждали интересные им обоим естествознание и астрономию или отправлялись на охоту за ископаемыми. Они вдвоем ходили на долгие прогулки по сельской местности вокруг Сидмута или по высоким прибрежным тропинкам, которые поднимаются и опускаются вдоль утесов.
Они всегда были только вдвоем. Это, как начал понимать Уивер, не подлежало обсуждению. Он дружил и с другими ребятами и иногда предлагал Стивену встретиться всем вместе или пригласить кого-нибудь еще на одну из их прогулок. Стивен всегда отказывался от таких предложений.
– Казалось, он был уверен, что, пригласив кого-то еще… – Сделав паузу, Уивер подбирает слова: – Он боялся, что не справится. Теперь, с высоты прожитых лет, я понимаю, что Стивен не умел налаживать отношения с людьми и уж точно не мог общаться в компаниях.
В средней школе Стивен стал еще более замкнутым. Он начал прогуливать занятия. За весь день он мог не произнести ни слова, на уроках сидел в одиночестве под сочувственным взглядом учительницы средних лет по имени Анджела Томпсон, которая преподавала домоводство.
– По утрам он уже приходил в школу сжатым, как пружина, – рассказывает она. – У нас был маленький кабинет, и он проводил в нем большую часть дня. Очень часто он уходил с уроков, и тогда мне приходилось его разыскивать.
Зачастую Томпсон находила его сидящим в одиночестве в поле рядом со школой.
– У него часто не было денег на обед, и нам приходилось покупать ему еду. Я помню, как однажды он пришел в школу в разбитых очках. Поэтому я повела его в город к окулисту покупать новые. – Она печально и нежно вздыхает. – Он был слепой как крот.
Но не только Стивену было сложно адаптироваться в обществе. Его мать, Дженни, будучи нежной натурой, в отличие от своего мужа в основном нравилась людям.
– Помню лишь, что она была очень доброй, но всегда очень занятой, – признается Уивер. – Она и Питер, казалось, были очень далеки друг от друга. И так же она была далека от Стивена. Она готовила, убирала и обеспечивала семью всем необходимым, но существовала в своем собственном мире.
Однако шли месяцы, и в Сидмуте Дженни становилась все более известной своим эксцентричным поведением. Ее поступки выбивали местных жителей из колеи. Она провела обряд раскладывания по почтовым ящикам своих соседей зловещих фотографий («Странные, абстрактные изображения глаз», – как описывает это Стивен) и иногда была убеждена, что за ней подглядывают или ходят по пятам. Она посещала местные магазины, покупала там столько вещей, сколько могла унести, а затем пыталась раздавать их прохожим на улице. Иногда она на очень большой громкости слушала музыку или в неподходящее время начинала переставлять в доме мебель. Однажды ее обнаружили, когда она пыталась подложить зажженный фейерверк под припаркованное такси. Когда кто-то похитил несколько велосипедов, а потом сбросил их в ближайшую речку, винить в этом стали мать Стивена.
Уивер описывает, как в подростковом возрасте часто заглядывал к Стивену в гости по выходным, но видел только его отца.
– Питер говорил: «О, заходи и выпей чаю», и я садился в гостиной.
На часах стоял полдень, а Стивен мог еще спать. И Уиверу приходилось торчать внизу с Питером, который безостановочно говорил о том, как беспокоится, что его сыну некомфортно в школе, или, что случалось все чаще, что Стивен не соблюдает режим дня.
– Отец ругал его: «Я не знаю, что делать со Стивеном» и изливал свои эмоции на меня, тринадцати-четырнадцатилетнего ребенка.
Стивен говорит, что не знает, как познакомились его родители.
– Кажется, я их как-то спрашивал, – слегка нахмурившись, признается он мне во время одного из наших разговоров. – Но не могу вспомнить.
На самом деле его родители впервые встретились в больнице Эксетера, где оба были пациентами психиатрического отделения. Дженни Саймонс была шизофреничкой. Питер Джекли страдал биполярным расстройством. То, что их отношения начались при таких обстоятельствах, похоже, не являлось секретом. Или, по крайней мере, жителям Сидмута оказалось несложно это выяснить. Анджела Томпсон, например, знала об их знакомстве все.
– Насколько я поняла, отец Стивена лечился в психиатрической больнице, где встретился с его матерью, – охотно и деловито поясняет она. – Они стали жить вместе. Думаю, у них обоих были серьезные проблемы с психикой. Стивен стал плодом этих отношений. Так что у него интересные гены с обеих сторон.
Сводный брат Питера, Джолион Джекли, описывает все это немного более романтично.
– Они были родственными душами, – говорит он.
Большую часть жизни Джолион работал актером и театральным менеджером. После нескольких моих обращений он согласился на короткую переписку по электронной почте и подтвердил, что родители Стивена действительно познакомились на психиатрическом отделении.
– Дженни лечилась там уже давно, а Питер попал туда в результате развода после первого брака, – объясняет он. – Их встреча стала дорогой к выздоровлению, а Стивен – благословением и счастливым плодом их истинной любви друг к другу.
