Несмотря на стремление к классичности, Дейнека не за- мыкается в привычном круге тем. У него можно встретить и такие строки, где на первом месте игра и даже заведомая непоэтичность используемых слов: Ах! Молоко Олегам вредно! Вредней, чем виски и текила, чем водка, кофе, сигареты, чем секс и кокс вредней и даже — вредней, чем загорать на солнце! Вреднее, чем заснуть с айподом в ушах, с айпадом на коленях, в сети зависнув социальной под утро на Страстной седмице, и не услышать звон айфона с напоминанием от предков, что в церковь надо собираться и куличи святить, однако! И это вовсе не диссонирует, а только придаёт шарм. Те, кто будет читать эту книгу, испытают эффект глубокого погружения в мир не хаотичный, но готовый преподнести самые неожиданные сюрпризы. Мир цельный, выстраданный, сложный и гармоничный. Закончить мне хотелось бы строками, которые, как мне кажется, являются неким ключом к пониманию яркого и многообразного мира поэта Сергея Дейнеки: Я душою пребываю там, где ей постоянно не хватает тела, — в тех недосягаемых пределах посреди родных моих степей, где весной роится мошкара, тамариск прозрачно розовеет, в старицах на льдинах детвора, в салочки играючи, балдеет. Максим Замшев От автора О себе. Родился 65 лет назад в добром, для меня всегда русском, городе Львове, пронизанном разнообразной филологией. В те далёкие годы ещё звучала кое-где львівська ґвара – на ней пекарь дядя Лёша по-соседски простодушно рассказывал моему деду – отставному политруку, «як ci файно було при Польщі та ще лiпше при Цiсарі», а также сурово молчала дворничиха Дора, которая растила свою дочь и в двух соседних квартирах присматривала за детьми бандеровцев, осуждённых на долгие сроки. В том же доме на идише соседка Циля воспитывала дочерей – будущих бойцов Цахала Капу и Шелю, польским матом с нами разговаривала вечно пьяная пани Маркевичка, по-русски парикмахерша тётя Зина из квартиры двенадцать-А дала объявление: «Сдам комнату военным, желательно лётчикам». Не найдя квартиру Зины, мой папа – офицер – нашёл в десятой квартире мою маму – студентку филфака, и она через пару лет, защитив диплом на тему «Образ русской природы в “Слове о полку Игореве”», родила меня. А по- украински дед с бабкой (выходцы из Херсонской губернии) читали нам «Співомовки» выпускника Императорской медико-хирургической академии – ялтинского врача Степана Руданского (Google в помощь, читатель) да изредка (в остальное время говорили по-русски) лаялись друг с другом, когда кто-то мухлевал в шахматах.
Школьные годы чудесные и лучшие в моей жизни – первые месяцы военной службы провёл на Первом государственном ракетном полигоне, где в бегах по заснеженной степи вокруг пусковой установки приобщился к армейским тяготам. В Военном Краснознамённом институте Министерства обороны СССР на Волочаевской улице города Москвы получил юридическое образование. Офицером военной прокуратуры на просторах от Украины и Прибалтики до Восточной Сибири и Приморья одиннадцать лет расследовал разные преступления, а следующие девять – за их расследованием надзирал из Москвы, где двадцать лет назад завершил службу в должности помощника Главного военного прокурора. Нынче проживаю новую профессиональную жизнь. О стихах. В названии книги – возраст целевой аудитории (прости, читатель) и прихода ко мне стихов. Они в основном из девяностых. Книга – запоздалая попытка исповеди, свидетельство переживаний, сомнений, страстей.
Спасибо издательству, которое деликатностью и долготерпением неоценимо помогло сделать книгу, одолеть природную робость и ложную скромность. Особая благодарность автору предисловия Максиму Замшеву за его проницательность, тончайшее «глубинное» критическое озорство и уникальную благожелательность. С. Дейнека «Безбрежна нежная печаль…» Безбрежна нежная печаль, взлелеянная над камнями тех мест, что нам безмерно жаль, едва их, повзрослев, оставим. Бессильна перемена мест — везде есть мутные каналы, деревья старые, вокзалы, над ветхой колокольней крест, дороги в язвах от дождей, колёс и дворницкого лома, но не чужие мы нигде, и потому – мы всюду дома, и ветки, даже в темноте, не хлещут нас, во двор входящих, и половицы не скрипят — не разбудить бы спящих воспоминаний. В их плену, наверное, томиться вечно нам суждено, грустить беспечно и уповать на ту весну, которая подсушит мех на хрупких плечиках любимых и дивной радости прорех, где шарили нетерпеливо, лишит, не утолив соблазн тепла желаннейших изгибов. И лишь благоговенья спазм подскажет, сколь близка погибель. «Я не свободен – я оторван…» Я не свободен – я оторван от восприятия любви твоей. Работы прорва мне укорачивает дни и у тебя крадёт надежду, что теплится в усталых веждах. Я под работой разумею совсем не то, что видишь ты, а те безумные мечты, что до сих пор ночами тлеют и разгораются порой в строках бумаги деловой — работать легче, чем любить. Когда и сколько придётся светлых слёз пролить и неустойку кому, какую заплатить, какой валютой за веры порванную нить, за те минуты, что ты сомненьям отдала, словам казённым за неприятие тепла в ночи бессонной. Какие совершить дела, какие учредить законы, чтоб ты желанием цвела, как в годы оны? К десятилетию практической деятельности Выпил следователь чаю, глянул на делишки. До чего же он устал стряпать эти книжки. Справки, сроки, протоколы, санкции, аресты, а всего-то – сбегал парень на три дня к невесте. Вспоминает вдруг потом, что «у мамы… сердце…», — легкомысленные парни в армии советской. Прокурор изучит дело, вставит сто закладок: «Переделывайте! Здесь жалости не надо: самовольщики, ворье – всё преступники. Не к лицу вам выступать их заступником». На дворе весною пахнет, на душе хреново — ничего не скажет шеф завтра ему нового. Всё исправил следопыт – перешил полдела, не жалея ни чернил, ни грешного тела. Следователь с геморроем. Со статьёй солдат. Не получит больше он в роте автомат. Соцзаконность торжествует в нашем трибунале, но не легче от того зарыдавшей маме. |
