Сейчас, когда старик произнёс родовую клятву, вдруг пришло понимание, откуда появилось это чувство. Что на самом деле хранило и оберегало меня все эти годы.

Семья. Род. Кровь, текущая в моих жилах…

Я не знал своих родителей. С самого детства жил, полагаясь лишь на себя. В моей жизни были друзья. Соратники. Женщины… Но никогда прежде я не испытывал ничего подобного.

Свечение, окутавшее ладонь Григория Михайловича, как будто передалось и мне. Я не просто верил старику. Я знал, что род Барятинских никогда меня не предаст. Потому что я – часть этой семьи. Этого могучего рода.

– Верю, – сказал я.

Протянул старику руку. Он крепко её пожал. Подошла Нина, положила сверху свою ладошку. Улыбнулась.

– Теперь почти вся семья в сборе.

– Почти? – спросил я.

– У тебя есть сестра-близнец, – сказал Григорий Михайлович. – Её зовут Надежда. Пока мы, по понятным причинам, не рассказывали Наде, что произошло.

– Я уверена, что рассказывать и не нужно, – вмешалась Нина. – Надя ещё слишком юна для того, чтобы быть осведомлённой о подобных вещах. Твой поступок, дядюшка, может её шокировать. Внешне-то Костя совершенно не изменился!

Григорий Михайлович покачал головой:

– Боюсь, что при нынешней расстановке сил о таких словах, как «слишком юный» нашему роду придется забыть. Борьба предстоит тяжёлая и очень опасная. – Он повернулся ко мне. – Ты, как я успел убедиться, чувствуешь себя и впрямь неплохо. Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы одеться?

– С того момента, как получу одежду – сорок пять секунд.

– Да ты, оказывается, остряк, внучек, – засмеялся Григорий Михайлович.

– Я не шучу… – Я застопорился, не зная, как его назвать.

– Дед, – подсказал Григорий Михайлович.

Я кивнул:

– … дед.

– Через полчаса жду у себя в кабинете. Нам предстоит обсудить немало.

Одежду мне подала Китти – притащила откуда-то из соседней комнаты. Осведомилась, не нужна ли помощь, а получив категорическое «нет», удивилась и, кажется, расстроилась. Но спорить не посмела, вышла.

Я надел светлую рубашку с открытым воротом и широкими рукавами. Такие же светлые брюки. Ремня не было. Головного убора тоже. А обуться мне предлагалось в войлочные туфли на мягкой подошве, богато украшенные вышивкой.

В такой одежде я чувствовал себя крайне неуютно.

Броский – незаметен будет разве что на снегу, – непрактичный цвет. Комок грязи или капля крови – и этот, с позволения сказать, костюм будет безнадёжно испорчен. Дурацкие широкие рукава. Вместо обуви вовсе какое-то недоразумение – будем надеяться, что это домашний вариант, и для выхода предполагается что-то другое. Хотя, будь у меня выбор, я предпочёл бы чему угодно привычную полевую форму. А вдобавок ещё и волосы! Я взъерошил шевелюру. Густые, темные, они доставали мне до плеч.

Я взглянул на напольные часы, стоящие в углу – массивную башню из светлого дерева. По циферблату, размером с хорошее блюдо, неспешно двигались золотые стрелки. С того момента, как Китти принесла одежду, прошло едва ли пять минут. А значит, время у меня ещё есть.

Я направился в санузел. Осмотрел полку, обильно уставленную самыми разнообразными средствами для ухода за лицом, телом и чёрт знает, чем ещё. И быстро обнаружил то, что искал – бритвенный станок. Выглядел он, как новый – вряд ли Косте, в его шестнадцать лет, часто приходилось бриться.

Это хорошо. Значит, лезвия должны быть острыми…

***

– Боже, Костя! Что ты с собой сотворил?!

Дед, стоявший возле внушительных размеров лакированного овального стола, казалось, был готов свалиться с инфарктом. Нина, застывшая у другого края стола, ни в чём ему не уступала. Я даже и не думал, что можно так легко шокировать аристократов.

– Всего лишь привёл себя в порядок, – развёл я руками и прошёл к ближайшему креслу.

Я обрил голову с двух сторон, посредине заплёл косу. Теперь хоть что-то в зеркале напоминало мне о себе самом.

– Это немыслимо – представителю древнего рода ходить в таком виде! – Дед побагровел от негодования.

– Полагаю, что совершу здесь ещё немало немыслимых поступков.

Я уселся в кресло.

Мой взгляд встретился с негодующим взглядом деда. Я знал, что среди подпольщиков ходят легенды о знаменитом «тяжёлом» взгляде Капитана Чейна. Выдержать его могли немногие. Но дед, похоже, не собирался мне уступать. Один глаз – чёрный, другой – голубой. И взгляд – такой же тяжёлый. Глядя в морщинистое лицо старика, я будто смотрел в странное, но правдивое зеркало – показывающее, как буду выглядеть через несколько десятков лет я сам. Если доживу, конечно.

– Не волнуйся, дядюшка, – поспешно вмешалась в наше противостояние Нина. – В моём магическом арсенале есть средства, которые позволят вернуть Костиному облику прежний вид.

– Мой облик никогда не будет прежним, – покачал головой я. – Как бы вам этого ни хотелось. Я буду выглядеть так, как считаю нужным. Вы собирались обсудить что-то важное, верно? Предлагаю не терять время.

Григорий Михайлович сел… нет, практически упал на стол, обхватив голову руками. Вздохнул, ни к кому не обращаясь:

– Вот теперь я начинаю думать, что всё это было глупой затеей.

– Только теперь? – не удержалась от подколки Нина.

Мне это представление начало надоедать. Я нахмурился:

– «Мятущийся дух» – ты ведь так меня назвал, верно? Призывая, ты сказал, что моя борьба не окончена. И вот я здесь – а ты устраиваешь сцену из-за причёски? Я что, должен был работать моделью?

– Ты должен был представлять род Барятинских при императорском дворе! – рявкнул дед. И, опустив руки, уставился на меня.

Я моргнул от неожиданности.

– Прошу прощения… Что?

Какой ещё двор, какое «представлять»? Революционер – при дворе?! Мятежнику, жизнь положившему на то, чтобы свергнуть власть Концернов – плясать перед императором? Они тут что, совсем с горя умом тронулись? Нашли, чей дух призывать.

Григорий Михайлович сделал над собой усилие. Он слез со стола, обошёл его – походка сделалась старческой, шаркающей, и я ощутил смутный укол вины, – и остановился по ту сторону. Подняв голову, посмотрел на портрет на стене.

Я слышал, что всякого рода чиновники и начальники сколько-нибудь серьёзных предприятий раньше вешали на стены в кабинетах портреты президентов. Однако в моём мире эта эпоха давно прошла. Президенты мало где остались, а там, где остались – выполняли марионеточные функции. Миром правили Концерны. Концернами – совет директоров, над которым возвышался Глава. Он не требовал, чтобы его портреты висели в кабинетах. Всё, что интересовало Главу – прибыльность предприятий.

На портрете в кабинете Григория Михайловича был изображен немолодой мужчина с усами и пронзительным взглядом. Белый мундир, ордена, золотые эполеты, голубая лента через плечо. В руках мужчина держал золотой жезл с двуглавым орлом на вершине.

– Это – ваш президент? – попытался угадать я.

Григорий Михайлович опустил голову и тихо засмеялся. Кажется, у него начиналась истерика.

– Это – Божию Милостию Император Всероссийский Александр Четвёртый Романов, – сказала Нина. Негромко, но с таким возмущением, как будто я спутал ружьё с винтовкой.

– Ясно, – кивнул я. – Александр Четвёртый, Император. Значит, он – главный.

– Не всё так просто… – Нина покосилась на деда, но тот всё ещё был не в себе, и она продолжила сама: – Государь – сильнейший маг Империи, но он не правит единолично. Есть ближний круг дворян… Есть…

– Есть белые и чёрные маги! – сказал дед. Он резко обернулся. – Испокон веков тех и других в ближнем кругу было поровну, и наше отечество процветало! Но в последние столетия белых магов становится всё меньше, они слабеют. Тогда как чёрные, наоборот, входят в силу. Сейчас их в ближнем кругу – одиннадцать, против восьми белых. Это – большинство голосов по всем вопросам! И Государь вынужден принимать во внимание их мнение. Если так пойдёт дальше, вскоре наш мир превратится в твой. В ослеплённую жаждой личной наживы собаку, самозабвенно кусающую себя за хвост! Хорошо хоть, я до этого не доживу.