— Это что, на войну собираетесь или, в кладовую к кому?

— К тебе. У тебя там есть что потрусить.

Олекса не понял, шутят братья или в этом разговоре за шуткой скрывается ссора.

— Пока только камень, что у порога, заберу. Это ведь был какой-то памятник, на нем сбоку надпись по-славянски...

— У меня и жернова из памятника. Могу продать для музея. Только за то, что они становятся экспонатом, — наценка.

— Это за табличку?.. «Жернова бывшего индивидуалиста...»

— Нет, просто у меня камень лучше выполняет свое назначение — служить вечности.

Олекса, чтобы прекратить эту перепалку, спросил что-то про колхоз.

— Расскажите, как вам работается первые дни? — спросил Федор.

И Олекса неожиданно для себя рассказал про стычку с уполномоченным. Рассказал — и не пожалел: пускай лучше отец Оксаны услышит от него самого, а не от тех, кто рассказ приперчит злой шуткой и смешком.

— Я ведь хотел, как лучше... — закончил он свой рассказ.

Злости в его сердце уже не осталось. Он не умел подолгу сердиться. Наверное, потому, что слишком быстро весь загорался и испепелял ее на этом огне.

— Энтузиазм натолкнулся на косность, — прижал обрубком руки спичечную коробку Василь. — Косность, ее не покачнешь.

— А как же тогда?

— Объехать и следовать дальше. Или распрячь и прилечь в холодок.

— Вы словно про лошадей...

— Вы не слушайте его, Олекса. Это он шутит. — И он сурово окинул взглядом Василя.

— Правда, шутите? — как-то по-детски спросил хлопец.

— Конечно. В жизни все — шутки. Серьезны только смерть, увечья и голод. И зависит все от философии самого человека.

— Ну, а если у вас неполадки на работе? Или...— Олекса сам не знал, откуда у него вынырнул такой пример. — Или вас разлюбили, покинули?..

— Надо убедить себя, что так лучше: меньше хлопот.

Теперь уже и Олекса уловил шутку. Однако странная манера шутить: в глазах ни искорки смеха.

На следующий день, под вечер, Федор и Олекса с помощью железной остроги, сделанной из зуба конных граблей, обследовали Остров. Федор даже один костыль переделал в острогу.

Остров — он только весной, а сейчас — бугор по ту сторону Удая.

Острога звенела, но хоть бы что-нибудь им удалось найти! Камни, кирпич. Только в одном месте выгребли они из глины какие-то причудливые черепки. Наверное, это был сосуд, но они разбили его острогой. Олекса когда-то видел на рисунке такой сосуд. В нем запорожцы отливали металлические хоругви. Но Федор сказал, что это обычный изразец, хотя, кажется, и очень древний.

Олекса уже начал уставать, но Федор упорно вгонял острогу в землю. Услышав стук, весь загорался и хватал в руки лопату. Как будто надеялся напасть на клад. «Землекоп. Бонавентура современности. Тот искал золото, а этот — обломки истории».

Наконец Федор заметил усталость на лице Олексы.

— Я еще погребу немного, а вы расправьте кости. Вон там, у леса, две хаты, та, что левее, — деда Савочки. Расспросите у него, не сжег ли он те книжки.

Около самой дедовой хаты Олекса догнал копну. Она не спеша двигалась к клуне, где ее ждала раскрытая дверь.

— Добрыдень, — поздоровался Олекса с копной.

— Доброго здоровья, — ответила копна и вслед за этим пролезла в дверь, подалась вперед, и из-под нее вынырнул, переводя дух, небольшой старичок с реденькой бородкой.

— А я вот к вам: про книжки монастырские хотел расспросить.

Дед воткнул вилы в сено, захлопал белыми веками.

— Про какие книжки?

— Ну, те, что в сундуке у вас.

— В сундуке у меня нет никаких книжек.

— Как нет? Вы — дед Савка?

— Нет, не я.

— А где же дед Савка?

— На работе. Он поздно сегодня придет.

Олекса вернулся на Остров, рассказал Кущу.

— Хитрющий дед! Это ведь он и был. Вишь, захотелось ему в инкогнито поиграть. Поглядите, я трубку глиняную нашел.

Ау самого мысль: «Надо было самому пойти, издали прощупать деда: видно, допытывались в те годы про книги».

Олекса даже не обрадовался находке Куща. Это дедово «инкогнито» оставило в его душе горький осадок. Припомнил институт, студентов. Там никогда и никто не таился ни с чем. А тут! Построишь с такими коммунизм!..

На землю спустился вечер и погасил у Олексы эти мысли. В конце огорода, под тополями, его ждала Оксана.

Побродили вдоль берегов, а потом Олекса предложил поехать в Марусину рощу. Они уже давно собирались туда, а сегодня суббота, есть время. Выстлали душистой травой лодку. Олекса вывел ее из заводи на быстрину. Долго греб против течения. Затем Оксана указала на заливчик, который словно притаился под лозняком и осокой. В конце залива они увидели еще лодку.

— Деда Луки лодка, — вышла на берег Оксана. — Кто же это? Верно, Яринка.

— Одна, в лесу?

— А она у нас такая... Ни тучи, ни грома...

— Ни родной сестрички.

В двух шагах от них затрещали сухие ветки, и из ивняка засияла улыбкой Яринка. В руках у нее — охапка цветов, за плечами — ружье.

— Яринка, пойдем с нами рвать цветы, — смутившись, позвала сестру Оксана.

— А я уже насобирала. — И, сверкнув черными, как терн, глазами, прыгнула в лодку. — Вы и вдвоем столько не соберете. Может, вам ружье оставить, чтоб не было страшно? — Она засмеялась и оттолкнулась от берега.

— Кого она стреляет?

— Коршунов, кобчиков, — старалась оправдать сестру Оксана.

А та, видно, и не нуждалась в оправданиях, плескала веслом и убаюкивала песней темные камыши:

— Любит она песни верховинские. Пластинок накупила. И сама как верховинка. Только песню какую-то грустную выбрала.

...Не ошиблась Яринка. Они и впрямь вернулись без цветов. Потому что поначалу собирали только поцелуи. А когда опомнились, вечер уже окутал их мягким крылом и спрятал от их взоров цветы. Да они и не жалели об этом...

— Поедем, а то еще заблудимся, — наконец высвободилась из объятий Оксана.

На широком плесе выскользнул на лунную дорожку месяц и поплыл впереди лодки, как в сказке. А разве не из сказки его Оксана с гордой, как у королевы, головкой. Нитка бус переливается на ее белой шее...

Опьяняющий запах сена туманил мозг. А лодка плыла и плыла по течению... Олекса сложил весла, пересел к Оксане на сено. Лодка покачнулась, и они едва не перевернулись.

— Оксана, ты сейчас как речная русалка.

— Тогда остерегайся: защекочу...

— Попробуй...

Его губы упругие, горячие... И она сама тянется к ним. Сладостная нега дурманит рассудок, неизведанная истома разливается по телу.

Охваченные дивным трепетом, дрожат над ее головой звезды, а иногда вдруг срываются и падают прямехонько в глаза Оксане.

Лодку прибило в камыши.

Тихо, без шелеста, падает тяжелая дубовая стружка. Хоть и одной рукой, а работает Василь споро, и рубанок будто сам бегает по гладкой доске. Стружка стружку догоняет, и не сразу поймаешь глазом, где кончается одна и начинается другая.

А в голове Федора дума догоняет думу. Печальные воспоминания надувают над ним свои черные паруса, острая горечь точит сердце. И вот уже оно как ноздреватый комок снега в мутном весеннем потоке.